Неточные совпадения
Животный ли
инстинкт это? или слабый крик души, заглушенной тяжелым гнетом подлых страстей, еще пробивающийся сквозь деревенеющую кору мерзостей, еще вопиющий: «Брат, спаси!» Не было четвертого, которому бы тяжелей всего была погибающая душа его брата.
— Может быть, некоторые потому и… нечистоплотно ведут себя, что торопятся отлюбить, хотят скорее изжить в себе женское — по их оценке
животное — и остаться человеком, освобожденным от насилий
инстинкта…
Было еще довольно тепло, только по утрам становились заморозки, и Антось, с
инстинктом дикого
животного, удалился из людской и устроил себе пристанище на чердаке брошенной водяной мельницы, в конце пруда, совершенно заросшего зеленой ряской.
Вылетев навстречу человеку или собаке, даже лошади, корове и всякому
животному, — ибо слепой
инстинкт не умеет различать, чье приближение опасно и чье безвредно, — болотный кулик бросается прямо на охотника, подлетает вплоть, трясется над его головой, вытянув ноги вперед, как будто упираясь ими в воздух, беспрестанно садится и бежит прочь, все стараясь отвести в противоположную сторону от гнезда.
И рядом с ней, с этой тайной, уживаются такие низкие
инстинкты,
животный эгоизм и жалкие страсти.
— А ставит он их потому, что так
инстинкт ему велит: ставит потому, что он
животное плотоядное… Слыхали вы когда-нибудь о танце, называемом"комаринскою"?
Оттепель — пробуждение в самом человеке всех сладких тревог его сердца, всех лучших его побуждений; оттепель же — возбуждение всех
животных его
инстинктов.
В одних домах уже спали, в других играли в карты; мы ненавидели эти дома, боялись их и говорили об изуверстве, сердечной грубости, ничтожестве этих почтенных семейств, этих любителей драматического искусства, которых мы так испугали, и я спрашивал, чем же эти глупые, жестокие, ленивые, нечестные люди лучше пьяных и суеверных куриловских мужиков, или чем лучше они
животных, которые тоже приходят в смятение, когда какая-нибудь случайность нарушает однообразие их жизни, ограниченной
инстинктами.
Впоследствии, расширив круг своих наблюдений, я убедился, что не только относительно нас, лошадей, понятие мое не имеет никакого другого основания, как низкий и
животный людской
инстинкт, называемый ими чувством или правом собственности.
Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с
инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.
Сознание такого положения тяжело, потому что противно природным
инстинктам человека, да и вообще
животного.
В нем есть эгоизм, побуждающий его искать лучшего, и есть, как у всех
животных из пород стадящихся, темный
инстинкт, подсказывающий, что лучшее-то отыскивается не в одиночестве, не в себе самом, а в обществе других.
С ее повреждением извратилась и самая природа, изменились
инстинкты в
животных, появилась «звериность...
И конечно, опасность была наибольшею в области пола, где половой
инстинкт, возбужденный зрелищем всеобщей двуполости
животного мира, недолжным образом проснувшись, мог затемнить в нем предчувствие о дремлющей в его недрах подруге.
Инстинктом, говорит он, живое существо глубже входит в жизнь, глубже познает ее, но это познание у
животного не переходит в сознание и направлено исключительно на ближайшие, практические полезности.
Усталый пессимистический взгляд, недоверие к загадке жизни, ледяное «нет» отвращения к жизни — это вовсе не признаки самых злых веков человеческого рода; они выступают, скорее, на свет, когда приходит болезненная изнеженность и оморализованность, вследствие которых
животное «человек» научается в конце концов стыдиться всех своих
инстинктов.
Только по большому недоразумению можно относить Толстого к приверженцам этого «прекрасного зверя». Зверь одинок. Он полон силы жизни, но познавательною интуицией своего
инстинкта соприкасается с миром только для ближайших, практических своих целей. Высшее, до чего он способен подняться, это — сознание единства со своими детенышами или, — у роевых и стадных
животных, — до сознания единства со своей общиной. Живой мир в целом для
животного чужд и нем, он для него — только среда, добыча или опасность.
О таких именно сказал Ницше: «Я называю
животное, род, индивида испорченным, если они теряют свои
инстинкты, если они выбирают, если они предпочитают то, что им вредно».
Жабы и паучихи навряд ли, конечно, испытывают при этом какое-нибудь особенное сладострастие. Тут просто тупость жизнеощущения, неспособность выйти за пределы собственного существа. Но если
инстинкты этих уродов
животной жизни сидят в человеке, если чудовищные противоречия этой любви освещены сознанием, то получается то едкое, опьяняющее сладострастие, которым живет любовь Достоевского.
Но, кажется, следовало бы выразиться еще строже, потому что дама, о которой идет речь, в известных отношениях была даже хуже многих
животных, потому что довела свои чувства и
инстинкты до поражающего извращения.
Только из снисхождения к вашему недалекому уму, к вашему
животному, так сказать,
инстинкту запрашиваю с вас так дешево, с образованных же людей я беру за оскорбление дороже.
— Вы, Агей Алексеич, выпивши и возбуждены. Нехорошо! Не забывайте, что вы человек, а не
животное!
Животному прилично подчиняться
инстинкту, а вы царь природы, Агей Алексеич!
Если в мире
животном в этом случае действует
инстинкт, то у человека он возвышается до душевного пафоса.
Этот случай, сам по себе, быть может, и не столь значительный, показал мне, однако, что, как человек, существо высшего порядка, обладающий не только
инстинктом, но и разумом, я могу стать выше обстоятельств и найти исход там, где неразумное
животное, вероятно, погибло бы жертвой мучительной неудовлетворенности.
Можно быть идеалистом, верить в человека и конечное торжество добра — и с полным отрицанием относиться к тому современному двуногому существу без перьев, которое овладело только внешними формами культуры, а по существу в значительной доле своих
инстинктов и побуждений осталось
животным.