Неточные совпадения
Крестьяне рассмеялися
И рассказали барину,
Каков мужик Яким.
Яким, старик убогонький,
Живал когда-то в Питере,
Да угодил в тюрьму:
С купцом тягаться вздумалось!
Как липочка ободранный,
Вернулся он на родину
И за соху взялся.
С тех пор лет тридцать жарится
На полосе под солнышком,
Под бороной спасается
От частого дождя,
Живет — с сохою возится,
А
смерть придет Якимушке —
Как ком земли отвалится,
Что на сохе присох…
Алексей Александрович решил, что поедет в Петербург и увидит жену. Если ее болезнь есть обман, то он промолчит и уедет. Если она действительно больна при
смерти и желает его видеть пред
смертью, то он простит ее, если застанет в
живых, и отдаст последний долг, если приедет слишком поздно.
Она не была похожа на даму, она, до
смерти ее, была как девушка, маленькая, пышная и очень
живая.
Убийство Тагильского потрясло и взволновало его как почти моментальное и устрашающее превращение
живого, здорового человека в труп, но
смерть сына трактирщика и содержателя публичного дома не возбуждала жалости к нему или каких-либо «добрых чувств». Клим Иванович хорошо помнил неприятнейшие часы бесед Тагильского в связи с убийством Марины.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при
смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то
живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
И что за поддельную боль я считал,
То боль оказалась
живая —
О Боже, я раненный насмерть — играл,
Гладиатора
смерть представляя!
Сто лет по
смерти его еще могут запомнить дети его али внуки его, еще видевшие лицо его, а затем хоть и может продолжаться память его, но лишь устная, мысленная, ибо прейдут все видевшие
живой лик его.
— И ты прав. Я догадался о том, когда уже было все кончено, то есть когда она дала позволение. Но оставь об этом. Дело не сладилось за
смертью Лидии, да, может, если б и осталась в
живых, то не сладилось бы, а маму я и теперь не пускаю к ребенку. Это — лишь эпизод. Милый мой, я давно тебя ждал сюда. Я давно мечтал, как мы здесь сойдемся; знаешь ли, как давно? — уже два года мечтал.
Полозова хватило, как обухом по лбу. Ждать
смерти, хоть скоро, но неизбежно, скоро ли, да и наверное ли? и услышать: через полчаса ее не будет в
живых — две вещи совершенно разные. Кирсанов смотрел на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен в эффекте, но все-таки дело было возбуждающее нервы; минуты две старик молчал, ошеломленный: — «Не надо! Она умирает от моего упрямства! Я на все согласен! Выздоровеет ли она?» — «Конечно», — сказал Кирсанов.
Княжна была
живою и чуть ли не единственною связью множества родственников во всех семи восходящих и нисходящих коленах. Около нее собирались в большие праздники все ближние; она мирила ссорившихся, сближала отдалявшихся, ее все уважали, и она заслуживала это. С ее
смертью родственные семьи распались, потеряли свое средоточие, забыли друг друга.
Офицер согласился, но, на беду полковника, наследники, прочитавши в приказах о
смерти родственника, ни за что не хотели его признавать
живым и, безутешные от потери, настойчиво требовали ввода во владение.
Года четыре, до самой
смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как ни злонравна была сама по себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые узнала, до чего может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова. С утра пьяный и разъяренный, он способен был убить, засечь, зарыть ее
живою в могилу.
Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после
смерти очи. Но уже был мертвец и глядел как мертвец. Так страшно не глядит ни
живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него.
Не бывает? Господи, да сколько же раз мертвые, даже изрубленные на куски, воскресали, если их спрыснуть
живою водой, сколько раз
смерть была не настоящая, не божья, а от колдунов и колдуний!
Этот роковой процесс
смерти живого Бога в человеческом сознании нашел свое гениальное отражение в философии Канта, духовно властвующего и до сих пор над европейским сознанием.
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом
смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим
живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Спастись — не значит умереть для этого мира и перейти в мир иной, спастись — значит так преобразить этот мир, чтоб над ним не властвовала
смерть, чтобы в нем все
живое воскресло.
И живет человеческий род, весь отравленный этим трупным ядом своих предшественников, всех предыдущих поколений, всех человеческих лиц, так же жаждавших полноты жизни и совершенства; живет человек безумной мечтой победить
смерть рождением, а не вечной жизнью, победить ужас прошлого и настоящего счастьем будущего, для которого не сохранится ни один
живой элемент прошлого.
На этот раз молодые люди не возражали, — может быть, под влиянием
живого ощущения, пережитого за несколько минут в леваде Остапа, — могильная плита так ясно говорила о
смерти прошлого, — а быть может, под влиянием импонирующей искренности старого ветерана…
Живей!..» (Но никто не подставил ее…)
«Убьетесь, убьетесь до
смерти!
Потом Лаврецкий перешел в гостиную и долго не выходил из нее: в этой комнате, где он так часто видал Лизу,
живее возникал перед ним ее образ; ему казалось, что он чувствовал вокруг себя следы ее присутствия; но грусть о ней была томительна и не легка: в ней не было тишины, навеваемой
смертью.
— Святыми бывают после
смерти, когда чудеса явятся, а
живых подвижников видывала… Удостоилась видеть схимника Паисия, который спасался на горе Нудихе. Я тогда в скитах жила… Ну, в лесу его и встретила: прошел от меня этак будет как через улицу. Борода уж не седая, а совсем желтая, глаза опущены, — идет и молитву творит. Потом уж он в затвор сел и не показывался никому до самой
смерти… Как я его увидела, так со страху чуть не умерла.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди
живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о
смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
— Пусто стало, — говорила дрожащим голосом Полинька, относя к комнате внутреннюю пустоту своей нежной натуры, у которой
смерть отняла последний предмет необходимой
живой привязанности.
Мать взглянула в лицо ему — один глаз Исая тускло смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой головой и костлявым лицом в веснушках стало еще меньше, сжатое
смертью. Мать перекрестилась, вздохнув.
Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
Но есть в мире удивительное явление: мать с ее ребенком еще задолго до родов соединены пуповиной. При родах эту пуповину перерезают и куда-то выбрасывают. Но духовная пуповина всегда остается
живой между матерью и сыном, соединяя их мыслями и чувствами до
смерти и даже после нее.
— У моего отца, — говорил М.М. Бойович, — есть друг, албанец, которого он когда-то спас от
смерти. Он предлагал отцу совершить это путешествие, обещался сопровождать его и вернуть
живым домой. В Албании существует обычай, что если за своего спутника, кто, по местному выражению, «взят на бесу», то его не трогают.
Лазарь и теперь еще как
живого представлял себе этого сухого старика, который до самой
смерти не переставал стучать паяльником, добывая кусок для одолевавшей его семьи.
А поводы для тревоги с каждым днем становились все больше и больше, потому что
смерть Арины Петровны развязала руки Улитушке и ввела в головлевский дом новый элемент сплетен, сделавшихся отныне единственным
живым делом, на котором отдыхала душа Иудушки.
Тогда он встретил под горой
Старушечку чуть-чуть
живую,
Горбатую, совсем седую.
Она дорожною клюкой
Ему на север указала.
«Ты там найдешь его», — сказала.
Рогдай весельем закипел
И к верной
смерти полетел.
«Мертвые души» я прочитал неохотно; «Записки из мертвого дома» — тоже; «Мертвые души», «Мертвый дом», «
Смерть», «Три
смерти», «
Живые мощи» — это однообразие названий книг невольно останавливало внимание, возбуждая смутную неприязнь к таким книгам. «Знамение времени», «Шаг за шагом», «Что делать?», «Хроника села Смурина» — тоже не понравились мне, как и все книги этого порядка.
После похорон Туберозова Ахилле оставалось совершить два дела: во-первых, подвергнуться тому, чтоб «иной его препоясал», а во-вторых, умереть, будучи, по словам Савелия, «
живым отрицанием
смерти». Он непосредственно и торопливо принялся приближать к себе и то и другое. Освободившись от хлопот за погребальным обедом, Ахилла лег на своем войлоке в сеничном чулане и не подымался.
— Она, голубка, и во сне озабочена, печется одним, как бы согреть и напоить меня, старого, теплым, а не знает того, что согреть меня может иной уголь, горящий во мне самом, и лишь
живая струя властна напоить душевную жажду мою, которой нет утоления при одной мысли, что я старый… седой… полумертвец… умру лежачим камнем и… потеряю утешение сказать себе пред
смертью, что… силился по крайней мере присягу выполнить и… и возбудить упавший дух собратий!
Таинство вечного претворения бессильного вещества в расторгающую узы
смерти силу было перед ним навек занавешено. Ходячий труп! Нелепое совмещение неверия в
живого бога и Христа его с верою в колдовство!
Словами
смерть не одолеть,
живым на небо не возьмуть, нет, барынька…
Правда, впоследствии, по
смерти генерала, когда сам Фома совершенно неожиданно сделался вдруг важным и чрезвычайным лицом, он не раз уверял нас всех, что, согласясь быть шутом, он великодушно пожертвовал собою дружбе; что генерал был его благодетель; это был человек великий, непонятный и что одному ему, Фоме, доверял он сокровеннейшие тайны души своей; что, наконец, если он, Фома, и изображал собою, по генеральскому востребованию, различных зверей и иные
живые картины, то единственно, чтоб развлечь и развеселить удрученного болезнями страдальца и друга.
Старинные французские романы, которые она, не знаю как, отрыла в теткином гардеробе, пояснили ей, что есть, кроме
смерти и монастыря, значительные утешения; она оставила Адамову голову и начала придумывать голову
живую, с усами и кудрями.
Я носил уже
смерть в собственной груди, и будущее заключалось только в постепенном разложении
живого тела.
Мысль о
смерти теперь придавала особенно интенсивную окраску всему
живому.
На этот раз, впрочем, было из чего суетиться. Вчуже забирал страх при виде
живых людей, которые, можно сказать, на ниточке висели от
смерти: местами вода, успевшая уже затопить во время дня половину реки, доходила им до колен; местами приводилось им обходить проруби или перескакивать через широкие трещины, поминутно преграждавшие путь. Дороги нечего было искать: ее вовсе не было видно; следовало идти на авось: где лед держит пока ногу, туда и ступай.
— О да! — Ирина вздохнула. — Тут есть особенные причины… Вы, конечно, слыхали про Элизу Бельскую… Вот та, что умерла в позапрошлом году такой ужасной
смертью?.. Ах, да ведь я забыла, что вам неизвестны наши истории… К счастью, к счастью, неизвестны. Оh, quelle chance! Наконец-то, наконец один человек,
живой человек, который нашего ничего не знает! И по-русски можно с ним говорить, хоть дурным языком, да русским, а не этим вечным приторным, противным, петербургским французским языком!
Меня после
смерти —
Не утащат черти!
Я
живой того добьюсь,
Как до чёртиков напьюсь!
— Эх ты… Ты вот что знай — любит тот, кто учит… Твердо это знай… И насчет
смерти не думай… Безумно
живому человеку о
смерти думать. «Екклезиаст» лучше всех о ней подумал, подумал и сказал, что даже псу
живому лучше, чем мертвому льву…
— А ты, парень, чего окаменел? Отец был стар, ветх плотью… Всем нам
смерть уготована, ее же не избегнешь… стало быть, не следует прежде времени мертветь… Ты его не воскресишь печалью, и ему твоей скорби не надо, ибо сказано: «егда душа от тела имать нуждею восхититися страшными аггелы — всех забывает сродников и знаемых…» — значит, весь ты для него теперь ничего не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся… А
живой о
живом пещись должен… Ты лучше плачь — это дело человеческое… очень облегчает сердце…
—
Смерть! Что ж такое
смерть? Неизбежное!.. Ну. и пусть жизнь оборвется на
живом звуке, сразу, без стонов, без жалоб нищенских.
— Господи! Вы меня уморите прежде, чем
смерть придет за мною, — говорила больная. — Все шушукают, да скользят без следа, точно тени могильные. Да поживите вы еще со мною! Дайте мне послушать человеческого голоса! Дайте хоть поглядеть на
живых людей!
— Ну, так досыта наглядитесь, чего стоят эти роскошные ужины, дорогие вина и тайные дивиденды караванной челяди.
Живым мясом рвут все из-под той же бурлацкой спины… Вы только подумайте, чего стоит снять с мели одну барку в полую воду, когда по реке идет еще лед? Люди идут на верную
смерть, а их даже не рассчитают порядком… В результате получается масса калек, увечных, больных.
— Очень!.. — отвечал граф, но потом, спохватившись, прибавил: — Натурально, что любви к мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам
смерти: женатый человек приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!.. [смертельный прыжок!.. (лат.).] Будь у меня половина его состояния, я бы даже совсем не умер, а разве
живой бы взят был на небо, и то против воли!
Аделаиде Ивановне хотелось бы спросить еще, что почему же граф Хвостиков принял такое
живое участие в его
смерти, но этого уже она не посмела, да и стыдно было!
Ахов. Да тебе бы и в живых-то не быть. От напрасной
смерти я тебя спас. Вижу, человек резаться хочет…