Неточные совпадения
— То есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман. Не беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал бы так прямо высказываться, не дурак же ведь я совсем. На этот счет открою вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою
любовь к Авдотье Романовне, говорил, что был сам
жертвой. Ну так знайте же, что никакой я теперь
любви не ощущаю, н-никакой, так что мне самому даже странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал…
«Другого человека я осудил бы, разумеется, безжалостно, но ее — не могу! Должно быть, я по-настоящему привязался к ней, и эта привязанность — сильнее
любви. Она, конечно,
жертва», — десятый раз напомнил он себе.
Он выбивался из сил, плакал, как ребенок, о том, что вдруг побледнели радужные краски его жизни, о том, что Ольга будет
жертвой. Вся
любовь его была преступление, пятно на совести.
Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в
любовь, в людскую честь, и сколько ни ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся еще, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее власть и права и приносил ей
жертвы.
«Ужели мы в самом деле не увидимся, Вера? Это невероятно. Несколько дней тому назад в этом был бы смысл, а теперь это бесполезная
жертва, тяжелая для обоих. Мы больше года упорно бились, добиваясь счастья, — и когда оно настало, ты бежишь первая, а сама твердила о бессрочной
любви. Логично ли это?»
Это был не подвиг, а долг. Без
жертв, без усилий и лишений нельзя жить на свете: «Жизнь — не сад, в котором растут только одни цветы», — поздно думал он и вспомнил картину Рубенса «Сад
любви», где под деревьями попарно сидят изящные господа и прекрасные госпожи, а около них порхают амуры.
И он спас ее от старика, спас от бедности, но не спас от себя. Она полюбила его не страстью, а какою-то ничем не возмутимою, ничего не боящеюся
любовью, без слез, без страданий, без
жертв, потому что не понимала, что такое
жертва, не понимала, как можно полюбить и опять не полюбить.
Они — не
жертвы общественного темперамента, как те несчастные создания, которые, за кусок хлеба, за одежду, за обувь и кров, служат животному голоду. Нет: там жрицы сильных, хотя искусственных страстей, тонкие актрисы, играют в
любовь и жизнь, как игрок в карты.
«Люби открыто, не крадь доверия, наслаждайся счастьем и плати
жертвами, не играй уважением людей,
любовью семьи, не лги позорно и не унижай собой женщины! — думал он. — Да, взглянуть на нее, чтоб она в этом взгляде прочла себе приговор и казнь — и уехать навсегда!»
«Нечестно венчаться, когда не веришь!» — гордо сказал он ей, отвергая обряд и «бессрочную
любовь» и надеясь достичь победы без этой
жертвы, а теперь предлагает тот же обряд! Не предвидел! Не оценил вовремя Веру, отвергнул, гордо ушел… и оценил через несколько дней!
Он также есть существо свободное и рабье, склонное к
жертве и
любви и к эгоизму, высокое и низкое, несущее в себе образ Божий и образ мира, природного и социального.
Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, — и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной
любви, свободной и великолепной
жертвы их во имя твое.
Ибо зрит ясно и говорит себе уже сам: «Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет в
любви моей, не будет и
жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой (то есть вновь даром земной жизни, прежней и деятельной) прохладить пламень жажды
любви духовной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши; нет уже жизни, и времени более не будет!
Ни вас, друзья мои, ни того ясного, славного времени я не дам в обиду; я об нем вспоминаю более чем с
любовью, — чуть ли не с завистью. Мы не были похожи на изнуренных монахов Зурбарана, мы не плакали о грехах мира сего — мы только сочувствовали его страданиям и с улыбкой были готовы кой на что, не наводя тоски предвкушением своей будущей
жертвы. Вечно угрюмые постники мне всегда подозрительны; если они не притворяются, у них или ум, или желудок расстроен.
В Бога можно верить лишь в том случае, если есть Бог-Сын, Искупитель и Освободитель, Бог
жертвы и
любви.
Во всяком моральном акте, акте
любви, милосердия,
жертвы наступает конец этого мира, в котором царят ненависть, жестокость, корысть.
И только тогда он узнает тайну моей
любви и моего самоотвержения и то, какую огромную
жертву принес ему горячо любивший его ученик…
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной
любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее
жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не
жертв…
Историческое христианство не осуществило в человеческой жизни завета
любви и слишком часто сбивалось на старый завет
жертвы.
Религия Христа есть завет
любви, а не
жертвы, религия Спасителя — Сына Божьего, а не спасителей-человеков.
Только ветхозаветные пророки возвысились над религией кровавой
жертвы, и сознание их осветилось грядущей религией
любви и бескровной
жертвы; только греческие философы-мудрецы начали прозревать Логос за бессмысленными силами природы.
Революционеры, пламенно верующие в социальное спасение человечества и земной рай, исповедуют ложную антропологию, обратную христианской, и их завет есть завет
жертвы, а не
любви.
В религии Христа кровавая
жертва заменяется
жертвой бескровной — евхаристией, приобщением к вселенской
жертве Христа, отменившей все другие
жертвы, а Закон заменяется свободной
любовью.
Богу нужны не
жертвы и истязания, а свободная
любовь человека, свободное соединение человеческого с божеским.
Религия Христа не есть уже религия
жертвы и закона, а религия
любви и свободы.
Авдотья Максимовна,
Любовь Торцова, Даша, Надя — все это безвинные, безответные
жертвы самодурства, и то сглажение, отменение человеческой личности, какое в них произведено жизнью, едва ли не безотраднее действует на душу, нежели самое искажение человеческой природы в плутах, подобных Подхалюзину.
Митя способен к
жертвам: он сам терпит нужду, чтобы только помогать своей матери; он сносит все грубости Гордея Карпыча и не хочет отходить от него, из
любви к его дочери; он, несмотря на гнев хозяина, пригревает в своей комнате Любима Торцова и дает ему даже денег на похмелье.
— Чего? да разве ты не во всех в них влюблен? Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей
любви, ни твоих
жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
— Вы больше бы, чем всякая другая женщина, стеснили меня, потому что вы, во имя
любви, от всякого мужчины потребуете, чтобы он постоянно сидел у вашего платья. В первый момент, как вы мне сказали, я подумал было сделать это для вас и принести вам себя в
жертву, но я тут же увидел, что это будет совершенно бесполезно, потому что много через полгода я все-таки убегу от вас совсем.
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз до этой минуты; я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную
любовь —
любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной
жертвы всем, что было для Наташи до сих пор самой полной святыней? Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
Но не ясно ли: блаженство и зависть — это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем. И какой был бы смысл во всех бесчисленных
жертвах Двухсотлетней Войны, если бы в нашей жизни все-таки еще оставался повод для зависти. А он оставался, потому что оставались носы «пуговицей» и носы «классические» (наш тогдашний разговор на прогулке), потому что
любви одних добивались многие, других — никто.
—
Любовь доказывается
жертвами, — сказал Калинович, не переменяя своего задумчивого положения.
— Да, вначале, может быть, поплачет и даже полученные деньги от вас, вероятно, швырнет с пренебрежением; но, подумав, запрет их в шкатулку, и если она точно девушка умная, то, конечно, поймет, что вы гораздо большую приносите
жертву ей, гораздо больше доказываете
любви, отторгаясь от нее, чем если б стали всю жизнь разыгрывать перед ней чувствительного и верного любовника — поверьте, что так!..
Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, без препятствий, как
жертва: слабая, бесхарактерная женщина! осчастливила своей
любовью первого, кто попался; не будь меня, она полюбила бы точно так же Суркова, и уже начала любить: да! как она ни защищайся — я видел! приди кто-нибудь побойчее и поискуснее меня, она отдалась бы тому… это просто безнравственно!
— Теперь уж
жертвы не потребую — не беспокойтесь. Я благодаря людям низошел до жалкого понятия и о дружбе, как о
любви… Вот я всегда носил с собой эти строки, которые казались мне вернейшим определением этих двух чувств, как я их понимал и как они должны быть, а теперь вижу, что это ложь, клевета на людей или жалкое незнание их сердца… Люди не способны к таким чувствам. Прочь — это коварные слова!..
Люди, любящие так, никогда не верят взаимности (потому что еще достойнее жертвовать собою для того, кто меня не понимает), всегда бывают болезненны, что тоже увеличивает заслугу
жертв; большей частью постоянны, потому что им тяжело бы было потерять заслугу тех
жертв, которые они сделали любимому предмету; всегда готовы умереть для того, чтоб доказать ему или ей всю свою преданность, но пренебрегают мелкими ежедневными доказательствами
любви, в которых не нужно особенных порывов самоотвержения.
Второго рода
любовь —
любовь самоотверженная, заключается в
любви к процессу жертвования собой для любимого предмета, не обращая никакого внимания на то, хуже или лучше от этих
жертв любимому предмету.
—
Любовь в случае успеха вызывает мужчин на самоотвержение, на великие
жертвы для женщин, а в случае неуспеха — на месть, на подлость, я даже не знаю на что…
Да и не может быть иначе: люди, верующие в злого и безрассудного бога, — проклявшего род человеческий и обрекшего своего сына на
жертву и часть людей на вечное мучение, — не могут верить в бога
любви.
— И
любовь соединяющее слово; но не та
любовь, которой ты теперь жаждешь: не любовь-наслаждение, любовь-жертва.
«Пусть она будет счастлива, пусть она узнает мою самоотверженную
любовь, лишь бы мне ее видеть, лишь бы знать, что она существует; я буду ее братом, ее другом!» И он плакал от умиления, и ему стало легче, когда он решился на гигантский подвиг — на беспредельное пожертвование собою, — и он тешился мыслию, что она будет тронута его
жертвой; но это были минуты душевной натянутости: он менее нежели в две недели изнемог, пал под бременем такой ноши.
Само собою разумеется, ненависть к Бельтову была настолько учтива, что давала себе волю за глаза, в глаза же она окружала свою
жертву таким тупым и грубым вниманием, что ее можно было принять за простую
любовь.
Как мы могли бы прекрасно устроить нашу жизнь, наш маленький кружок из четырех лиц; кажется, и доверие взаимное есть, и
любовь, и дружба, а мы делаем уступки,
жертвы, не договариваем.
Ее от юности самой
В продажу выгодам, как
жертву, убирают,
Винят в
любви к себе одной,
Любить других не позволяют.
— В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но точно ли, мой сын, ты ощущаешь в душе своей призвание божие? Я вижу на твоем лице следы глубокой скорби, и если ты, не вынося с душевным смирением тяготеющей над главою твоей десницы всевышнего, движимый единым отчаянием, противным господу, спешишь покинуть отца и матерь, а может быть, супругу и детей, то
жертва сия не достойна господа: не горесть земная и отчаяние ведут к нему, но чистое покаяние и
любовь.
Нужна ли эта ничтожная
жертва, дабы подвигнуть к милосердию того, кто есть беспредельная
любовь… которая наполняет уже твою душу, боярин?..
Аксюша. Много я
жертв принесла этой
любви; а жизнь моя так горька, так горька, что ее и жалеть не стоит.
Несчастливцев. Наконец. Боже! Неужели я вижу женщину? И
любовь твоя не простая прихоть? И ты готова на все
жертвы?
Юлочка зорко следила за своей
жертвой и, наконец, после одной беседы о
любви и о Тускари, решила, что ей пора и на приступ.
Людей и свет изведал он
И знал неверной жизни цену.
В сердцах друзей нашед измену,
В мечтах
любви безумный сон,
Наскуча
жертвой быть привычной
Давно презренной суеты,
И неприязни двуязычной,
И простодушной клеветы,
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.