Неточные совпадения
Чем дальше он
ехал, тем веселее ему становилось, и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему: обсадить все
поля лозинами
по полуденным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на шесть
полей навозных и три запасных с травосеянием, выстроить скотный двор на дальнем конце
поля и вырыть пруд, а для удобрения устроить переносные загороды для скота.
По полю ехали вереницей телеги.
И бойкою иноходью доброй, застоявшейся лошадки, похрапывающей над лужами и попрашивающей поводья, Левин
поехал по грязи двора за ворота и в
поле.
— План следующий: теперь мы
едем до Гвоздева. В Гвоздеве болото дупелиное
по сю сторону, а за Гвоздевым идут чудные бекасиные болота, и дупеля бывают. Теперь жарко, и мы к вечеру (двадцать верст) приедем и возьмем вечернее
поле; переночуем, а уже завтра в большие болота.
Ей надо было с большими усилиями перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал
по ней арапником, приговаривая: «В кучу!» Выехав за ворота, папа велел охотникам и нам
ехать по дороге, а сам повернул в ржаное
поле.
Ярким летним днем Самгин
ехал в Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд не торопясь катился
по полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли в полусотне шагов друг от друга новенькие солдатики; в жарких лучах солнца блестели, изгибались штыки, блестели оловянные глаза на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
Через несколько дней, прожитых в настроении мутном и раздражительном, Самгин тоже
поехал в Калужскую губернию, с неделю катался
по проселочным дорогам, среди
полей и лесов, побывал в сонных городках, физически устал и успокоился.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на
полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть,
по улице
ехал тяжело нагруженный воз.
Не веришь, что
едешь по Якутской области, куда, бывало, ворон костей не занашивал, — так оживлены
поля хлебами, ячменем, и даже мы видели вершок пшеницы, но ржи нет.
Мне несколько неловко было
ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо
ехать в
поля, на взморье, гулять
по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Еду я все еще
по пустыне и долго буду
ехать: дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот путь, так однообразно тянутся дни за днями, мелькают станции за станциями, стелются бесконечные снежные
поля, идут
по сторонам Лены высокие горы с красивым лиственничным лесом.
Бывало, сядет он на Малек-Аделя и
поедет — не
по соседям, он с ними по-прежнему не знался, а через их
поля, мимо усадеб…
Кирила Петрович оделся и выехал на охоту с обыкновенной своею пышностию, — но охота не удалась. Во весь день видели одного только зайца, и того протравили. Обед в
поле под палаткою также не удался, или
по крайней мере был не
по вкусу Кирила Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном пути со всею своей охотою нарочно
поехал полями Дубровского.
Мы
поехали, воздух был полон электричества, неприятно тяжел и тепел. Синяя туча, опускавшаяся серыми клочьями до земли, медленно тащилась ими
по полям, — и вдруг зигзаг молнии прорезал ее своими уступами вкось — ударил гром, и дождь полился ливнем. Мы были верстах в десяти от Рогожской заставы, да еще Москвой приходилось с час
ехать до Девичьего
поля. Мы приехали к Астраковым, где меня должен был ожидать Кетчер, решительно без сухой нитки на теле.
Поднявши стаю, надобно следить глазами за ее
полетом, всегда прямолинейным, и идти или, всего лучше,
ехать верхом
по его направлению; стая перемещается недалеко; завалившись в долинку, в овражек или за горку, она садится большею частию в ближайший кустарники редко в чистое
поле, разве там, где перелет до кустов слишком далек; переместившись, она бежит шибко, но собака, напавши на след снова, легко ее находит.
Полетом своим он отличается от всех птиц: зад у него всегда висит, как будто он подстрелен, отчего дергун держится на лету не горизонтально, а точно
едет по воздуху, почти стоймя; притом он имеет ту особенность, что, взлетев, не старается держаться против ветра, как все другие птицы, но охотно летит
по ветру, отчего перья его заворачиваются и он кажется каким-то косматым.
Платов
ехал очень спешно и с церемонией: сам он сидел в коляске, а на козлах два свистовые казака с нагайками
по обе стороны ямщика садились и так его и
поливали без милосердия, чтобы скакал.
Все там было свое как-то: нажгут дома, на происшествие
поедешь, лошадки фыркают, обдавая тонким облаком взметенного снега, ночь в избе, на соломе, спор с исправником, курьезные извороты прикосновенных к делу крестьян, или езда теплою вешнею ночью, проталины, жаворонки так и замирают, рея в воздухе, или, наконец, еще позже,
едешь и думаешь… тарантасик подкидывает, а
поле как посеребренное, и
по нем ходят то тяжелые драхвы, то стальнокрылые стрепеты…
Вечером, когда сумрак сливает покрытые снегом
поля с небом,
по направлению от Мерева к уездному городу
ехали двое небольших пошевней. В передних санях сидели Лиза и Гловацкая, а в задних доктор в огромной волчьей шубе и Помада в вытертом котиковом тулупчике, который
по милости своего странного фасона назывался «халатиком».
Проехать было очень трудно, потому что
полая вода хотя и пошла на убыль, но все еще высоко стояла; они пробрались
по плотине в крестьянских телегах и с полверсты
ехали полоями; вода хватала выше колесных ступиц, и мне сказывали провожавшие их верховые, что тетушка Татьяна Степановна боялась и громко кричала, а тетушка Александра Степановна смеялась.
Уже ударили к вечерне, когда наши путники выехали из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и
ехал шагом. Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую черною шляпою с большими
полями. Выражение лица его было по-прежнему мрачно-грустное: видно было, что какие-то заботы и печали сильно снедали его душу.
«А кто, я говорю, с ним?» — «Всего, говорят, один
едет!» Я думал — что времени медлить, вышел сейчас в
поле, завалил корягой мост,
по которому ему надо было
ехать, и стал его ждать тут.
И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом деле знал дорогу. Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые
Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем была грязная, оказалось слишком слабым: она была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами;
ехать хоть бы легонькою рысью было
по ней совершенно невозможно: надо было двигаться шаг за шагом!
Она одна относилась к ребенку по-человечески, и к ней одной он питал нечто вроде привязанности. Она рассказывала ему про деревню, про бывших помещиков, как им привольно жилось, какая была сладкая
еда. От нее он получил смутное представление о
поле, о лесе, о крестьянской избе.
Осмотревши
поля,
едет на беговых дрожках в лес. То там куртинка, то тут. Есть куртинки частые, а есть и редичь. Лес,
по преимуществу, дровяной — кое-где деревцо на холостую постройку годно. Но, в совокупности, десятин с сотню наберется.
Мальчик без штанов. Завыл, немчура! Ты лучше скажи, отчего у вас такие хлеба родятся?
Ехал я давеча в луже
по дороге — смотрю, везде песок да торфик, а все-таки на
полях страсть какие суслоны наворочены!
Маленький городок, куда
ехали мои путники, стоял на судоходной реке и имел довольно красивые окрестности:
по реке его тихо шли небольшие барки; в стороне виднелись сосновый бор и чье-то зеленеющее озимое
поле.
За сосунцовским
полем сейчас же начинался густой лес с очень узкою через него дорогою, и чем дальше наши путники
ехали по этому лесу, тем все выше показывались сосны
по сторонам, которые своими растопыренными ветвями, покрытыми снегом, как бы напоминали собой привидения в саванах.
Царь усмехнулся испугу слепых и
поехал опять в
поле продолжать охоту, а слепые с вожатым побрели
по направлению Слободы.
— Сговорились и есть. Как не сговориться, коли всякому видимо, что в ростепель ночью
ехать нельзя. Все равно в
поле, в зажоре просидите — так, по-нашему, лучше уж дома!
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и
поехал домой. За воротами в
поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя
по морщинам, бороздившим его лоб, и
по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
… Одно письмо было с дороги, другое из Женевы. Оно оканчивалось следующими строками: «Эта встреча, любезная маменька, этот разговор потрясли меня, — и я, как уже писал вначале, решился возвратиться и начать службу
по выборам. Завтра я
еду отсюда, пробуду с месяц на берегах Рейна, оттуда — прямо в Тауроген, не останавливаясь… Германия мне страшно надоела. В Петербурге, в Москве я только повидаюсь с знакомыми и тотчас к вам, милая матушка, к вам в Белое
Поле».
Скажу вкратце, что после опыта любви, на который потратилось много жизни, и после нескольких векселей, на которые потратилось довольно много состояния, он уехал в чужие края — искать рассеянья, искать впечатлений, занятий и проч., а его мать, слабая и состарившаяся не
по летам,
поехала в Белое
Поле поправлять бреши, сделанные векселями, да уплачивать годовыми заботами своими минутные увлечения сына, да копить новые деньги, чтоб Володя на чужой стороне ни в чем не нуждался.
Телегин.
Еду ли я
по полю, Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии, — чего еще нам? (Принимая стакан.) Чувствительно вам благодарен!
В телеге
еду по холмам,
Порой для взора нет границ.
И все
поля по сторонам,
И над
полями стаи птиц.
Я не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она живет. Она
едет по этим
полям в полном одиночестве и радуется простору, волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее, ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только
поля,
поля,
поля…
День отъезда из села стёрся в памяти мальчика, он помнил только, что когда выехали в
поле — было темно и странно тесно, телегу сильно встряхивало,
по бокам вставали чёрные, неподвижные деревья. Но чем дальше
ехали, земля становилась обширнее и светлее. Дядя всю дорогу угрюмился, на вопросы отвечал неохотно, кратко и невнятно.
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам:
Их села и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам;
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь
по полю едет на верном коне.
Ночь делалась темнее и темнее; и Ольга, ухватясь за своего друга, с ужасом кидала взоры на дальний монастырь, внимая гулу и воплям, разносимым
по полю возрастающим ветром; вдруг шум колес и топот лошадиный послышались
по дороге; они постепенно приближались и вскоре подъехал к нашим странникам мужик в пустой телеге; он
ехал рысью, правил стоя и пел какую-то нескладную песню.
Не мудрено, разумеется, проскакать во всю конскую прыть
по чистому
полю; но ежели вам скажут, что на дороге в разных местах лежат и спят ваши братья, которых вы можете растоптать, то, конечно, вы
поедете несколько осторожнее.
Сватушка, сватушка,
Бестолковый сватушка!
По невесту
ехали,
В огород заехали,
Пива бочку пролили,
Всю капусту
полили,
Тыну поклонилися,
Верее молилися:
Верея ль, вереюшка,
Укажи дороженьку
По невесту ехати.
Сватушка догадайся,
За мошоночку принимайся,
В мошне денежка шевелится,
К красным девушкам норовится.
Чалый мерин, которому дозволено гулять в саду
по дряхлости лет и за заслуги, оказанные еще в юности,
по случаю секретных поездок верхом верст за шесть, за пять, в самую глухую полночь и во всевозможную погоду, — чалка этот вдруг заржал; это значит, слышит лошадей — такой уж конь табунный, жив-сгорел
по своем брате; значит, это с
поля едут.
— Не вру я, Василий Андреич, а правду говорю, — сказал Никита, — и
по саням слышно —
по картофелищу
едем; а вон и кучи, — ботву свозили. Захаровское заводское
поле.
А почему так? Потому — дело помню, стараюсь, не так, как другие — лежни али глупостями занимаются. А я ночи не сплю. Метель не метель —
еду. Ну и дело делается. Они думают, так, шутя денежки наживают. Нет, ты потрудись да голову поломай. Вот так-то заночуй в
поле да ночи не спи. Как подушка от думы в головах ворочается, — размышлял он с гордостью. — Думают, что в люди выходят
по счастью. Вон Мироновы в миллионах теперь. А почему? Трудись. Бог и даст. Только бы дал бог здоровья».
Выбравшись из этой ложбины, путники наши
поехали по страшной уже бестолочи: то вдруг шли ни с того ни с сего огромнейшие
поля, тогда как и жилья нигде никакого не было видно, то начинался перелесок, со въезда довольно редкий, но постепенно густевший, густевший; вместо мелкого березняка появлялись огромные осины и сосны, наконец, представлялась совершенная уж глушь; но потом и это сразу же начинало редеть, и открывалось опять
поле.
Всходит месяц на небо,
Едет милый
по полю…
А когда на двадцати пяти тысячах мест станут двадцать пять тысяч русских помещичьих домиков, да в них перед окнами на балкончиках задымятся двадцать пять тысяч самоваров и
поедет сосед к соседу с семейством на тройках, заложенных по-русски, с валдайским колокольчиком под дутою, да с бубенцами, а на козлах отставной денщик в тверском шлыке с павлиньими перьями заведет: «Не одну во
поле дороженьку», так это будет уже не Литва и не Велико-Польша, а Россия.
Шел он до вечера, а до города еще далеко. Пришлось ему в
поле ночевать; зарылся в копну и проспал всю ночь. Поднялся с зарею и опять пошел; недалеко от города вышел на большую дорогу.
По дороге много народу в город на базар идет и
едет. Догоняет его обоз; стали его извозчики спрашивать, что он за человек и отчего это он в мешок одет.
— Кто их знает… Дело хозяйское!.. Мы до того не доходим, — сказал Ефрем, но тотчас же добавил: — Болтают
по деревне, что собралась она в Комаров
ехать, уложились, коней запрягать велели, а она, сердечная, хвать о
пол, ровно громом ее сразило.
— Прибыли мы к кордону на самый канун Лазарева воскресенья. Пасха в том году была ранняя, а
по тем местам еще на середокрестной рéки прошли, на пятой травка
по полям зеленела. Из Москвы
поехали — мороз был прежестокий, метель, вьюга, а недели через полторы, как добрались до кордона, весна там давно началась…