Неточные совпадения
— потому что, случится,
поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «
Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело пошли к дому. Левин сел
на лошадь и, с сожалением простившись с мужиками,
поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно было в поднимавшемся из низу тумане; были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя
на землю. «Это что? кто-то
едет», подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел,
ехала четверней карета с важами. Дышловые
лошади жались от колей
на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший
на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем не
ехать на своих
лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью карету Яшвина и велел
ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги
на переднее место и задумался.
Он подошел к своему кучеру, задремавшему
на козлах в косой уже тени густой липы, полюбовался переливающимися столбами толкачиков-мошек, вившихся над плотными
лошадьми и, разбудив кучера, вскочил в коляску и велел
ехать к Брянскому.
Рядом с Анной
на серой разгоряченной кавалерийской
лошади, вытягивая толстые ноги вперед и, очевидно, любуясь собой,
ехал Васенька Весловский в шотландском колпачке с развевающимися лентами, и Дарья Александровна не могла удержать веселую улыбку, узнав его. Сзади их
ехал Вронский. Под ним была кровная темно-гнедая
лошадь, очевидно разгорячившаяся
на галопе. Он, сдерживая ее, работал поводом.
Левин сел
на лошадь и
поехал на поле, где был прошлогодний клевер, и
на то, которое плугом было приготовлено под яровую пшеницу.
Это он почувствовал при одном виде Игната и
лошадей; но когда он надел привезенный ему тулуп, сел закутавшись в сани и
поехал, раздумывая о предстоящих распоряжениях в деревне и поглядывая
на пристяжную, бывшую верховою, Донскую, надорванную, но лихую
лошадь, он совершенно иначе стал понимать то, что с ним случилось.
— Почему же ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да если бы мне и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не берешь моих
лошадей, — говорил он. — Ты мне ни разу не сказала, что ты решительно
едешь. А нанимать
на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное, они возьмутся, но не довезут. У меня
лошади есть. И если ты не хочешь огорчить меня, то ты возьми моих.
На другое утро, несмотря
на упрашиванья хозяев, Дарья Александровна собралась
ехать. Кучер Левина в своем не новом кафтане и полуямской шляпе,
на разномастных
лошадях, в коляске с заплатанными крыльями мрачно и решительно въехал в крытый, усыпанный песком подъезд.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову
на грудь, я
ехал долго, наконец очутился в месте, мне вовсе не знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать дорогу; уж солнце садилось, когда я подъехал к Кисловодску, измученный,
на измученной
лошади.
Вот он раз и дождался у дороги, версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, — это было в сумерки, — он
ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его
на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять, только не догнали.
Слезши с
лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой
лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я
ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые
на валу крепости и казаки
на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Я не обращал внимание
на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала; мы
ехали сзади: никто не видал. Когда мы выбрались
на берег, то все пустились рысью. Княжна удержала свою
лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не говорить ни слова — из любопытства. Мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения.
Спустясь в один из таких оврагов, называемых
на здешнем наречии балками, я остановился, чтоб напоить
лошадь; в это время показалась
на дороге шумная и блестящая кавалькада: дамы в черных и голубых амазонках, кавалеры в костюмах, составляющих смесь черкесского с нижегородским; впереди
ехал Грушницкий с княжною Мери.
Приезжие уселись. Бричка Чичикова
ехала рядом с бричкой, в которой сидели Ноздрев и его зять, и потому они все трое могли свободно между собою разговаривать в продолжение дороги. За ними следовала, беспрестанно отставая, небольшая колясчонка Ноздрева
на тощих обывательских
лошадях. В ней сидел Порфирий с щенком.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается
на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил
на дороге,
ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или
лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Селифан, не видя ни зги, направил
лошадей так прямо
на деревню, что остановился только тогда, когда бричка ударилася оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было
ехать.
Старушка вскоре после отъезда нашего героя в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана, что, не поспавши три ночи сряду, решилась
ехать в город, несмотря
на то что
лошади не были подкованы, и там узнать наверно, почем ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их, может быть, втридешева.
Он поскорей звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И подает ему белье.
Спешит Онегин одеваться,
Слуге велит приготовляться
С ним вместе
ехать и с собой
Взять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел,
на мельницу летит.
Примчались. Он слуге велит
Лепажа стволы роковые
Нести за ним, а
лошадямОтъехать в поле к двум дубкам.
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна садится в ванну со льдом,
И после, дома целый день,
Один, в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он
на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
Настанет вечер деревенский:
Бильярд оставлен, кий забыт,
Перед камином стол накрыт,
Евгений ждет: вот
едет Ленский
На тройке чалых
лошадей;
Давай обедать поскорей!
Начались разговоры о том, что Володя
поедет на охотничьей
лошади, о том, как стыдно, что Любочка тише бегает, чем Катенька, о том, что интересно было бы посмотреть вериги Гриши, и т. д.; о том же, что мы расстаемся, ни слова не было сказано.
За линейкой
ехали охотники с собаками, за охотниками — кучер Игнат
на назначенной Володе
лошади и вел в поводу моего старинного клепера.
Доезжачий, прозывавшийся Турка,
на голубой горбоносой
лошади, в мохнатой шапке, с огромным рогом за плечами и ножом
на поясе,
ехал впереди всех.
Я стал смотреть кругом:
на волнующиеся поля спелой ржи,
на темный пар,
на котором кое-где виднелись соха, мужик,
лошадь с жеребенком,
на верстовые столбы, заглянул даже
на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами
едет; и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
Папа сел
на лошадь, и мы
поехали.
Борис. Нельзя мне, Катя. Не по своей я воле
еду: дядя посылает, уж и
лошади готовы; я только отпросился у дяди
на минуточку, хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.
Паратов. Вы
поедете на моих
лошадях — разве это не все равно?
— Ну, кто же будет строить эту фабрику, где никого нет? Туда нужно
ехать семь часов
на паршивых
лошадях!
В субботу он
поехал на дачу и, подъезжая к ней, еще издали увидел
на террасе мать, сидевшую в кресле, а у колонки террасы Лидию в белом платье, в малиновом шарфе
на плечах. Он невольно вздрогнул, подтянулся и, хотя
лошадь бежала не торопясь, сказал извозчику...
— Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала
на бомбу; говорит, что видела террориста,
ехал на серой
лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по времени не выходит, чтоб она могла наскочить
на взрыв. Губернатор-то — дядя мужа ее. Заезжала я к ней, — лежит, нездорова, устала.
По Сергиевской улице
ехал извозчик; старенький, захудалый, он сидел
на козлах сгорбясь, распустив вожжи, и, видимо, дремал; мохнатенькая, деревенская
лошадь, тоже седая от инея, шагала медленно, низко опустив голову.
Они толпились
на вокзале, ветер гонял их по улицам, группами и по одному, они шагали пешком,
ехали верхом
на лошадях и
на зеленых телегах, везли пушки, и всюду в густой, холодно кипевшей снежной массе двигались, мелькали серые фигуры, безоружные и с винтовками
на плече, горбатые, с мешками
на спинах.
Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди
поехали куда-то
на собственных
лошадях, по улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки
на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники» собрались
на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих.
Андрей подъехал к ней, соскочил с
лошади, обнял старуху, потом хотел было
ехать — и вдруг заплакал, пока она крестила и целовала его. В ее горячих словах послышался ему будто голос матери, возник
на минуту ее нежный образ.
В промежутках он ходил
на охоту, удил рыбу, с удовольствием посещал холостых соседей, принимал иногда у себя и любил изредка покутить, то есть заложить несколько троек, большею частию горячих
лошадей, понестись с ватагой приятелей верст за сорок, к дальнему соседу, и там пропировать суток трое, а потом с ними вернуться к себе или
поехать в город, возмутить тишину сонного города такой громадной пирушкой, что дрогнет все в городе, потом пропасть месяца
на три у себя, так что о нем ни слуху ни духу.
Когда мы стали жаловаться
на дорогу, Вандик улыбнулся и, указывая бичом
на ученую партию, кротко молвил: «А капитан хотел вчера
ехать по этой дороге ночью!» Ручейки, ничтожные накануне, раздулись так, что
лошади шли по брюхо в воде.
Он, помолчав немного, начал так: «Однажды я
ехал из Буюкдерэ в Константинополь и
на минуту слез… а
лошадь ушла вперед с дороги: так я и пришел пешком, верст пятнадцать будет…» — «Ну так что ж?» — «Вот я и боялся, — заключил Тимофей, — что, пожалуй, и эти
лошади уйдут, вбежавши
на гору, так чтоб не пришлось тоже идти пешком».
— «Как же, мальчишка все будет
ехать сзади, каждый раз
на новой
лошади?» — «Yes», — отвечал Вандик с уcмешкой.
Я понял, что меня обманули в мою пользу, за что в дороге потом благодарил не раз, молча сел
на лошадь и молча
поехал по крутой тропинке в гору.
Вы
едете вблизи деревьев, третесь о них ногами, ветви хлещут в лицо,
лошадь ваша то прыгает в яму и выскакивает стремительно
на кочку, то останавливается в недоумении перед лежащим по дороге бревном, наконец перескочит и через него и очутится опять в топкой яме.
«Наледи — это не замерзающие и при жестоком морозе ключи; они выбегают с гор в Лену; вода стоит поверх льда; случится попасть туда —
лошади не вытащат сразу, полозья и обмерзнут: тогда ямщику остается
ехать на станцию за людьми и за свежими
лошадями, а вам придется ждать в мороз несколько часов, иногда полсутки…
Он быстро обернулся ко мне и смотрел
на меня вопросительно, а
лошади все
ехали.
Едешь у подошвы, и повозка с
лошадьми похожи
на ползающих насекомых.
Тут негр предложил нам, не хотим ли мы
поехать на осле или
лошади.
Я посмотрел, куда он так пристально глядит: внизу террасы, по которой мы
ехали,
на лугу паслась
лошадь — вот и все.
Тимофей советовал бить передовых
лошадей (мы
ехали гусем), я посоветовал запрячь тройку рядом и ушел опять
на холм петь, наконец ямщик нарубил кольев, и мы стали поднимать повозку сзади, а он кричал
на лошадей: «Эй, ну, дружки, чтоб вас задавило, проклятые!» Но дружки ни с места.
От слободы Качуги пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не покрыл траву;
лошади паслись и щипали ее, как весной.
На последней станции все горы; но я
ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей станции.
В Киренске я запасся только хлебом к чаю и уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к станции, ямщики ведут уже
лошадей, здоровых, сильных и дюжих
на вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят в дохах из собачьей шерсти, в щегольских шапках. Тут
ехал приискатель с семейством, в двух экипажах, да я — и всем доставало
лошадей.
На станциях уже не с боязнью, а с интересом спрашивали: бегут ли за нами еще подводы?
«Сохрани вас Боже! — закричал один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя
лошадь ушла по пояс в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает
на мост, а задняя задерживает: вы-то в каком положении в это время? Между тем придется
ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»