Неточные совпадения
Он прикинул воображением места, куда он мог бы
ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не
поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь.
Поеду домой». Он прошел прямо
в свой
номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Самгин возвратился
в номер, думая, что сейчас же надо
ехать покупать цинковый гроб Варавке и затем — на вокзал,
в Старую Руссу.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе
в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и
поехала.
Но, взглянув на часы, он увидал, что теперь уже некогда, и надо торопиться, чтобы не опоздать к выходу партии. Второпях собравшись и послав с вещами швейцара и Тараса, мужа Федосьи, который
ехал с ним, прямо на вокзал, Нехлюдов взял первого попавшегося извозчика и
поехал в острог. Арестантский поезд шел за два часа до почтового, на котором
ехал Нехлюдов, и потому он совсем рассчитался
в своих
номерах, не намереваясь более возвращаться.
Но
в гостинице не оказалось свободных
номеров, так что надо было
ехать в другую.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились
в лучшем
номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же
поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал
в меблированные комнаты,
поехала туда. Грязный служитель, встретив ее
в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
— Во всяком случае, — продолжала она, — я ни сама не хочу оставаться
в этих
номерах; ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами.
Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах будешь жить.
Статьи для цензуры посылались
в пятницу, а хроника и отчеты —
в субботу, после четырех часов дня, то есть когда верстался
номер. Бывали случаи, что уже наступал вечер, а цензурных гранок не приносили. Приходилось иногда
ехать самому к цензору на квартиру выручать материал.
В.М. Дорошевич сидел за столом и подал мне оттиск первой полосы. Когда
номер был сверстан,
В.М. Дорошевич и я
поехали осматривать беды урагана
в Сокольники, Лефортово и вплоть до самого Карачарова. Уже всходило солнце.
Но камергера это не остановило, он стал рассыпаться пред Миропой Дмитриевной
в любезностях, как только встречался с нею, особенно если это было с глазу на глаз, приискивал для
номеров ее постояльцев, сам напрашивался исполнять небольшие поручения Миропы Дмитриевны по разным присутственным местам; наконец
в один вечер упросил ее
ехать с ним
в театр,
в кресла, которые были им взяты рядом, во втором ряду, а
в первом ряду, как очень хорошо видела Миропа Дмитриевна, сидели все князья и генералы, с которыми камергер со всеми был знаком.
На дачу я готовился переезжать
в очень дурном настроении. Мне все казалось, что этого не следовало делать. К чему тревожить и себя и других, когда все уже решено. Мне казалось, что
еду не я, а только тень того, что составляло мое я. Будет обидно видеть столько здоровых, цветущих людей, которые
ехали на дачу не умирать, а жить. У них счастливые
номера, а мой вышел
в погашение.
В следующие затем дни Андрей Ефимыч сказывался больным и не выходил из
номера. Он лежал лицом к спинке дивана и томился, когда друг развлекал его разговорами, или же отдыхал, когда друг отсутствовал. Он досадовал на себя за то, что
поехал, и на друга, который с каждым днем становился все болтливее и развязнее; настроить свои мысли на серьезный, возвышенный лад ему никак не удавалось.
Прощаясь еще
в номере, Боков взял слово, что если не выйдет с театром, —
ехать к нему.
Треплев.
В городе, на постоялом дворе. Уже дней пять, как живет там
в номере. Я было
поехал к ней, и вот Марья Ильинишна ездила, но она никого не принимает. Семен Семенович уверяет, будто вчера после обеда видел ее
в поле,
в двух верстах отсюда.
«
Поехали мы, — сказывал он, — с Саничкой (так он называл жену) за границу через Одессу, но нам пришлось два дня поджидать парохода
в Вену, а от нечего делать вечером я ушел
в клуб. Мне страшно не повезло, и
в час ночи я вернулся
в номер и разбудил жену словами: «Саничка, мы
ехать за границу не можем, я все деньги проиграл».
Вильгельмина Федоровна. Да!.. Сегодня Владимир Иваныч, как я
поехала к вам, подал мне газету и говорит: «Покажи этот
номер Марье Сергеевне; вряд ли не про нее тут написано!» Я и захватила ее с собою (подает Марье Сергеевне газету).
В этом вон столбце напечатано это!.. (Показывает ей на одно место
в газете.)
— Сейчас я себе воинский
номер вымаклачил, — говорит он сыну. — Шибко
поедем. Кондуктор говорит, что если все время с этим
номером будем
ехать, то завтра
в 8 часов вечера будем на месте. Не похлопочешь, брат, не получишь… Так-то… Гляди вот и приучайся…
«А ведь она бы меня
в каждой копейке усчитывала, — подумал он, взглянув на жену. — Билет-то ее, а не мой! Да и зачем ей за границу
ехать? Чего она там не видала? Будет
в номере сидеть да меня не отпускать от себя… Знаю!»
Низовьев прекрасно понимает, что приобрести ее будет трудно, очень трудно. На это пойдет, быть может, не один год.
В Париж он не вернется так скоро. Где будет она, там и он. Ей надо
ехать на Кавказ, на воды. Печень и нервы начинают шалить. Предписаны ей ессентуки,
номер семнадцатый, и нарзан. И он там будет жариться на солнце, есть тошную баранину, бродить по пыльным дорожкам на ее глазах, трястись на казацкой лошади позади ее
в хвосте других мужчин, молодых и старых. А потом —
в Петербург!
Я
ехал туда по делу заклада моего имения.
Поехал он на мой счет, но демократически,
в третьем классе. Дорогой, разумеется, выпивал и на ярмарке поселился
в каких-то дешевых
номерах и стал ходить по разным тамошним трущобам для добычи бытового материала.
Он был взволнован и не мог продолжать. Ольга Дмитриевна, плача и голосом, каким говорят, когда жалеют себя, созналась, что она любит Риса и ездила с ним кататься за город, бывала у него
в номере, и
в самом деле ей очень хочется теперь
поехать за границу.
На другой день,
в полдень, он надел все свои знаки отличия, цепь и
поехал в «Японию». Судьба ему благоприятствовала. Когда он вошел
в номер знатного перса, то последний был один и ничего не делал. Рахат-Хелам, громадный азиат с длинным, бекасиным носом, с глазами навыкате и
в феске, сидел на полу и рылся
в своем чемодане.
— Что рассказывать? Я ничего не знаю. Позвали к куску растерзанного мяса, спросили: «Узнаете?» — «Узнаю…» Сказал: «Он
поехал с пассажирским поездом
номер восемь, любил стоять на площадке, должно быть, свалился…» И сошлись с ним ложью, —
в жилетном кармане у него нашли билет. Маше он еще третьего дня сказал, что
едет в Пыльск.
С него взяли за
номер и
еду четырнадцать франков, так что, дав человеку на чай, у него осталось еще семнадцать франков, с которыми он и надеялся доехать
в третьем классе до Антверпена.
«Кажется, план исполнен хорошо, — думала она, — на меня не может пасть ни малейшего подозрения. Она после моего ухода заперлась
в номере и отравилась — это ясно. Влила она яд прямо
в графин, из боязни, что один стакан не подействует, — продолжала соображать она. — Наконец, он всецело мой, принадлежит мне одной! Я купила его рядом преступлений! — перенеслась ее мысль на Гиршфельда. — Через неделю, через две, мы
поедем с ним заграницу,
в Швейцарию,
в Италию,
в Париж».
По уходе де Грене — это было утром, Савин тотчас же написал остававшемуся
в Рудневе Петру, чтобы он рассчитал людей, забрал некоторые вещи из усадьбы и
ехал в Москву, где и дожидался бы его
в «Славянском Базаре», так как он, Савин, уезжает
в Кишинев, куда, по его предположению, уехала Маргарита Николаевна, но оставляет
номер за собою.
Ехали мы все по Фонтанке и повернули от Цепного моста
в какие-то не известные мне места. Я должна была выглядывать из окна: Федот мой неграмотный и
номеров читать не умеет.
Он вздохнул свободно, сел на первого попавшегося извозчика и
поехал в «Гранд-отель» где для него было устроено отделение из двух соединенных
номеров. Приехав, он
в изнеможении упал на диван и проспал до утра, не раздеваясь.
С такими мыслями и планами он прибыл
в К. утром, и, получив деньги из банка,
поехал прямо
в гостиницу Разборова. Там ожидало его неожиданное роковое известие. Вера Андреевна Смельская, по словам самого хозяина, расплатившись за
номер, вскоре после его отъезда ушла из гостиницы, а куда, неизвестно.
За перегородкой на кровати лежала жена Попова, Софья Саввишна, приехавшая к мужу из Мценска просить отдельного вида на жительство.
В дороге она простудилась, схватила флюс и теперь невыносимо страдала. Наверху за потолком какой-то энергический мужчина, вероятно ученик консерватории, разучивал на рояли рапсодию Листа с таким усердием, что, казалось, по крыше дома
ехал товарный поезд. Направо,
в соседнем
номере, студент-медик готовился к экзамену. Он шагал из угла
в угол и зубрил густым семинарским басом...