Неточные совпадения
Что шаг, то натыкалися
Крестьяне на диковину:
Особая и странная
Работа всюду шла.
Один дворовый мучился
У двери: ручки медные
Отвинчивал; другой
Нес изразцы какие-то.
«Наковырял, Егорушка?» —
Окликнули с пруда.
В саду
ребята яблоню
Качали. — Мало, дяденька!
Теперь они осталися
Уж только наверху,
А
было их до пропасти!
—
У меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благодарю Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям
были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить,
ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже
есть бессовестные и из них, это правда.
— Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне
у собаки блох вычесывать, — это я про свою должность. Ведь — что такое вор, Клим Иванович, если правду сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно —
есть ребята, застарелые в преступности. Но ведь все живем по нужде, а не по евангелию. Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю…
— Это — не вышло.
У нее, то
есть у жены, оказалось множество родственников, дядья — помещики, братья — чиновники, либералы, но и то потому, что сепаратисты, а я представитель угнетающей народности, так они на меня… как шмели, гудят, гудят! Ну и она тоже. В общем она — славная. Первое время даже грустные письма писала мне в Томск. Все-таки я почти три года жил с ней. Да.
Ребят — жалко.
У нее — мальчик и девочка, отличнейшие! Мальчугану теперь — пятнадцать, а Юле — уже семнадцать. Они со мной жили дружно…
Наконец мы, однако, сошлись с ним на двадцати рублях. Он отправился за лошадьми и чрез час привел их целых пять на выбор. Лошади оказались порядочные, хотя гривы и хвосты
у них
были спутанные и животы — большие, растянутые, как барабан. С Филофеем пришло двое его братьев, нисколько на него не похожих. Маленькие, черноглазые, востроносые, они, точно, производили впечатление
ребят «шустрых», говорили много и скоро — «лопотали», как выразился Ермолай, но старшому покорялись.
— Господин почтенный, едем мы с честного пирка, со свадебки; нашего молодца, значит, женили; как
есть уложили:
ребята у нас все молодые, головы удалые — выпито
было много, а опохмелиться нечем; то не
будет ли ваша такая милость, не пожалуете ли нам деньжонок самую чуточку, — так, чтобы по косушке на брата?
Выпили бы мы за ваше здоровье, помянули бы ваше степенство; а не
будет вашей к нам милости — ну, просим не осерчать!
— Двадцать лет тетёхе, а она все в девках сидит! — ропщет она. — В эти года я уж троих
ребят принесла! Что ж,
будет, что ли,
у тебя жених? или ты только так: шалды-балды, и нет ничего! — приступает она к свахе.
— Смотри
у меня,
ребята! чтоб все до последнего зерна
было цело! — и уйдет домой, уверенный, что умолот
будет весь налицо.
У Костромы
было чувство брезгливости к воришкам, слово — «вор» он произносил особенно сильно и, когда видел, что чужие
ребята обирают пьяных, — разгонял их, если же удавалось поймать мальчика — жестоко бил его. Этот большеглазый, невеселый мальчик воображал себя взрослым, он ходил особенной походкой, вперевалку, точно крючник, старался говорить густым, грубым голосом, весь он
был какой-то тугой, надуманный, старый. Вяхирь
был уверен, что воровство — грех.
— Поющий сию народную песнь, называемую Алексеем божиим человеком,
был слепой старик, седящий
у ворот почтового двора, окруженной толпою по большей части
ребят и юношей.
Подраставшая Наташка
была у тетки «в няньках» и без утыху возилась с
ребятами.
Когда пришлось женить Макара, горбатовская семья
была большая, но всё подростки или
ребята, так что
у Палагеи со старшею снохой «управа не брала».
Небольшая захватанная дверка вела из-за стойки в следующую комнату, где помещалась вся домашность кабацкой семьи, а
у целовальничихи
было шестеро
ребят и меньшенький еще ползал по полу.
Заходившие сюда бабы всегда завидовали Таисье и, покачивая головами, твердили: «Хоть бы денек пожить эк-ту, Таисьюшка: сама ты большая, сама маленькая…» Да и как
было не завидовать бабам святой душеньке, когда дома
у них дым коромыслом стоял: одну
ребята одолели,
у другой муж на руку больно скор,
у третьей сиротство или смута какая, — мало ли напастей
у мирского человека, особенно
у бабы?
Вот
у десятника Архипова
было в дому восемь дойных коров, а теперича не осталось ни шерстинки, а
ребят куча.
Озими пышному всходу,
Каждому цветику рад,
Дедушка хвалит природу,
Гладит крестьянских
ребят.
Первое дело
у деда
Потолковать с мужиком,
Тянется долго беседа,
Дедушка скажет потом:
«Скоро вам
будет не трудно,
Будете вольный народ!»
И улыбнется так чудно,
Радостью весь расцветет.
Радость его разделяя,
Прыгало сердце
у всех.
То-то улыбка святая!
То-то пленительный смех!
В свои побывки на заводы он часто приглашал лучших мастеров к себе и
пил с ними чай, не отказывался крестить
у них
ребят и задавал широкие праздники, на которых сам
пил водку и любил слушать мужицкие песни.
У меня своих четверо
ребят, и если б не зарабатывал копейки, где только можно, я бы давным-давно
был банкрот; а перед подобной логикой спасует всякая мораль, и как вы хотите, так меня и понимайте, но это дело иначе ни для вас, ни для кого в мире не сделается! — заключил князь и, утомленный, опустился на задок кресла.
— Давайте в носки,
ребята!
У кого карты
есть? — послышался его торопливый голос.
Ну, а зимой, бог даст, в Петербург переедем, увидите людей, связи сделаете; вы теперь
у меня
ребята большие, вот я сейчас Вольдемару говорил: вы теперь стоите на дороге, и мое дело кончено, можете идти сами, а со мной, коли хотите советоваться, советуйтесь, я теперь ваш не дядька, а друг, по крайней мере, хочу
быть другом и товарищем и советчиком, где могу, и больше ничего.
—
Ребята! — сказал князь, — а если поколотим поганых да увидит царь, что мы не хуже опричников, отпустит он нам вины наши, скажет: не нужна мне боле опричнина;
есть у меня и без нее добрые слуги!
— Женщина, например, тетка,
у меня
была, безмужняя, вдова. Муж
у ней, значит, помер, скончался. А
ребят полна изба. Встанет, бывало, до свету божьего, — где еще зорька не теплится… А летняя-то зоря, сама знаешь, какая! Бьется, бедная, бьется с
ребятами, а где же управиться… За другими-те и не
поспеет.
— Калачи, калачи! — кричал он, входя в кухню, — московские, горячие! Сам бы
ел, да денег надо. Ну,
ребята, последний калач остался:
у кого мать
была?
— Тело
у нас — битое, а душа — крепка и не жила ещё, а всё пряталась в лесах, монастырях, в потёмках, в пьянстве, разгуле, бродяжестве да в самой себе. Духовно все мы ещё подростки, и жизни
у нас впереди — непочат край. Не робь,
ребята, выкарабкивайся! Встанет Русь, только верь в это, верою всё доброе создано,
будем верить — и всё сумеем сделать.
И вот —
было мне лет восемь-девять, сидел в гостях
у нас Никольский дьякон — он нас,
ребят, грамоте учил.
— И всё это от матерей, от баб. Мало они детям внимания уделяют, растят их не из любви, а чтоб скорей свой сок из них выжать, да с избытком! Учить бы надо ребят-то, ласковые бы эдакие училища завести, и девчонкам тоже. Миру надобны умные матери — пора это понять! Вот бы тебе над чем подумать, Матвей Савельев, право! Деньги
у тебя
есть, а куда тебе их?
Ребята! бери ее, сажай ко мне в повозку…» Женщину схватили, посадили в повозку, привезли прямо в приходское село, и хотя она объявила, что
у ней
есть муж и двое детей, обвенчали с Петрушкой, и никаких просьб не
было не только при жизни Куролесова, но даже при жизни Прасковьи Ивановны.
— — Дядя Ерошка прост
был, ничего не жалел. Зато
у меня вся Чечня кунаки
были. Приедет ко мне какой кунак, водкой пьяного
напою, ублажу, с собой спать положу, а к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу. Так-то люди делают, а не то что как теперь: только и забавы
у ребят, что семя грызут, да шелуху плюют, — презрительно заключил старик, представляя в лицах, как грызут семя и плюют шелуху нынешние казаки.
Я поехал и
был с его превосходительством не
у четырех, а
у шести «отличных
ребят», которые, как в одно слово, ругали предводителя и научали меня стоять на том, что при таких повсеместных разладицах ничего предпринимать нельзя и надо все бросить.
Я и сам когда-то
было прослыл за умного человека, да увидал, что это глупо, что с умом на Руси с голоду издохнешь, и ради детей в дураки пошел, ну и зато воспитал их не так, как
у умников воспитывают: мои себя честным трудом пропитают, и
ребят в ретортах приготовлять не станут, и польского козла не испужаются.
— Помни,
ребята, — объяснял Ермилов на уроке, — ежели, к примеру, фихтуешь, так и фихтуй умственно, потому фихтование в бою — вещь
есть первая, а главное, помни, что колоть неприятеля надо на полном выпаде, в грудь, коротким ударом, и коротко назад из груди
у его штык вырви… Помни: из груди коротко назад, чтоб ен рукой не схватил… Вот так! Р-раз — полный выпад и р-раз — коротко назад. Потом р-раз — два, р-раз — два, ногой притопни, устрашай его, неприятеля, р-раз — д-два!
Пьянствовали
ребята всю ночь. Откровенные разговоры разговаривали. Козлик что-то начинал
петь, но никто не подтягивал, и он смолкал. Шумели… дрались… А я спал мертвым сном. Проснулся чуть свет — все спят вповалку. В углу храпел связанный по рукам и ногам Ноздря.
У Орлова все лицо в крови. Я встал, тихо оделся и пошел на пристань.
— Да, как бы не так! Дай вам волю, так
у вас, пожалуй, и Козьма Минич Сухорукий изменником
будет. Нет,
ребята, чур
у меня своих не трогать! Ну что ты скажешь, Зверев?
Есть, правда, и
у них
ребята знатные, да сволочи-то много.
У того вот эти только скворечницы на уме: скворечницы да дудки для
ребят — тут вся его и работа
была!..
Не приводил он в исполнение своих угроз потому лишь, что не видел в этом пока надобности — жилось так, как хотелось: в кабак Герасима являлся он одним из первых, уходил чуть ли не последним; так не могли располагать собою многие фабричные
ребята,
у которых хозяева
были построже.
Всегда
у них теплая хата,
Хлеб выпечен, вкусен квасок,
Здоровы и сыты
ребята,
На праздник
есть лишний кусок.
Идет эта баба к обедне
Пред всею семьей впереди:
Сидит, как на стуле, двухлетний
Ребенок
у ней на груди...
— Проворне,
ребята, проворне! — раздался рядом с ним неприятный, хриплый голос. Фома обернулся. Толстый человек с большим животом, стукая в палубу пристани палкой, смотрел на крючников маленькими глазками. Лицо и шея
у него
были облиты потом; он поминутно вытирал его левой рукой и дышал так тяжело, точно шел в гору.
Галчиха. Да, да, сын, точно… Как его звали-то? Много
у меня ребят-то
было, много. Генерала Быстрова помните? Всех детей принимала.
— Надо сказать, чтобы не медля делали обыск! — проговорил Саша и скверно выругался, грозя кому-то кулаком. — Мне нужно типографию. Достаньте шрифт,
ребята, я сам устрою типографию, — найду ослов, дам им всё, что надо, потом мы их сцапаем, и —
у нас
будут деньги…
—
У нас,
ребята, при Николае Павловиче этот сигнал так
пели: «
У тятеньки,
у маменьки просил солдат говядинки, дай, дай, дай!» А то еще так: «Топчи хохла, топчи хохла, топчи, топчи, топчи хохла, топ, топ, топ!»
Рогожин, по отъезде бабушки, заехал домой и сидел однажды
у себя в сенном чулане и в одно и то же время читал какую-то книгу,
ел квас со свеклою и бил ложкою по лбам налезавших на него со всех сторон
ребят. В это самое время пред открытыми дверями его сеней остановилась вскачь прибежавшая лошадь, и с нее спрыгнул посол из Протозанова.
— Ответивши таким манером смотрителю, покойный улыбнулся этак и говорит солдатикам:"А что,
ребята, к пяти часам
будем в Рахине?"Ну, разумеется: ради стараться! Сейчас — барабаны! Песенники вперед! на приступ! гора к черту! — и к пяти часам
у нас уж кипел горячий бой под Рахиным! К шести часам гидра
была при последнем издыхании, а в девять полковник уж
был в Яжелбицах и говорил мне: ну, теперь я надеюсь, что и ты не скажешь, что я ухи не заслужил? И скушал разом целых три тарелки!
— Вот уж наши
ребята из-за рощи показались. Пойдем, Кондратий Пахомыч, в мирскую избу. Если они в самом деле захватили какого-нибудь подозрительного человека, так надобно его порядком допросить, а то, пожалуй,
у наших молодцов и правый
будет виноват: auri est bonus… [по золоту хорош… (лат.)]
— Ну, Андрюша! — сказал старый крестьянин, — слушал я, брат, тебя: не в батюшку ты пошел! Тот
был мужик умный: а ты, глупая голова, всякой нехристи веришь! Счастлив этот краснобай, что не я его возил: побывал бы он
у меня в городском остроге. Эк он подъехал с каким подвохом, проклятый! Да нет,
ребята! старого воробья на мякине не обманешь: ведь этот проезжий — шпион.
—
У тебя
есть жена,
ребята. Их смотри лучше.
Мигая ласковыми глазами печального сиреневого цвета, он смотрел на
ребят Артамонова, каменно стоявших
у двери; все они
были очень разные: старший — похож на отца, широкогрудый, брови срослись, глаза маленькие, медвежьи,
у Никиты глаза девичьи, большие и синие, как его рубаха, Алексей — кудрявый, румяный красавец, белокож, смотрит прямо и весело.
А гнойный аппендицит? Га! А дифтерийный круп
у деревенских
ребят? Когда трахеотомия показана? Да и без трахеотомии
будет мне не очень хорошо… А… а… роды! Роды-то забыл! Неправильные положения. Что ж я
буду делать? А? Какой я легкомысленный человек! Нужно
было отказаться от этого участка. Нужно
было. Достали бы себе какого-нибудь Леопольда».
Он пошел передо мной разнообразный и коварный. То появлялся в виде язв беловатых в горле
у девчонки-подростка. То в виде сабельных искривленных ног. То в виде подрытых вялых язв на желтых ногах старухи. То в виде мокнущих папул на теле цветущей женщины. Иногда он горделиво занимал лоб полулунной короной Венеры. Являлся отраженным наказанием за тьму отцов на
ребятах с носами, похожими на казачьи седла. Но, кроме того, он проскальзывал и не замеченным мною. Ах, ведь я
был со школьной парты!
Когда наступала моя очередь укладывать крендели, — стоя
у стола я рассказывал
ребятам все, что знал и что — на мой взгляд — они тоже должны
были знать. Чтобы заглушить ворчливый шум работы, нужно
было говорить громко, а когда меня слушали хорошо, я, увлекаясь, повышал голос и,
будучи застигнут хозяином в такой момент «подъема духа», получил от него прозвище и наказание.