Неточные совпадения
Другая неприятность, расстроившая в первую минуту его хорошее расположение
духа, но над которою он после много смеялся, состояла в том, что из всей провизии, отпущенной Кити в таком изобилии, что, казалось, нельзя было ее доесть в неделю, ничего не
осталось.
Чичиков
остался по уходе Ноздрева в самом неприятном расположении
духа.
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы жить
духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если
останешься одна, сойдешь с ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
Паратов. Никак нет-с; устроил, да не совсем, брешь порядочная
осталась. Впрочем, тетенька,
духу не теряю и веселого расположения не утратил.
Поцеловав его, она соскочила с кровати и, погасив свечу, исчезла. После нее
остался запах
духов и на ночном столике браслет с красными камешками. Столкнув браслет пальцем в ящик столика, Самгин закурил папиросу, начал приводить в порядок впечатления дня и тотчас убедился, что Дуняша, среди них, занимает ничтожно малое место. Было даже неловко убедиться в этом, — он почувствовал необходимость объясниться с самим собою.
Потом тихо, чуть-чуть, как
дух, произнесла чье-то имя и вздрогнула, робко оглянулась и закрыла лицо руками и так
осталась.
Тут же, вероятно для очищения совести, приткнулись две комнаты — одна бильярдная, а другая — читальня; впрочем, эти две комнаты по большей части
оставались пустыми и служили только для некоторых таинственных tete-a-tete, когда писались безденежные векселя, выпрашивались у хорошего человека взаймы деньги, чтобы отыграться; наконец, здесь же, на плетеных венских диванчиках, переводили свой многомятежный
дух потерпевшие за зеленым полем полное крушение и отдыхали поклонники Бахуса.
— Все эти недоразумения, конечно, должны пройти сами собой, — после короткой паузы сказала она. — Но пока
остается только ждать… Отец такой странный… малодушествует, падает
духом… Я никогда не видала его таким. Может быть, это в связи с его болезнью, может быть, от старости. Ведь ему не привыкать к подобным превращениям, кажется…
Он, в сущности, всегда любил православие без Христа и всегда
оставался верен такому языческому православию, которое ведь много милее и ближе, чем суровый и трагический
дух Христов.
Быть сильным
духом, не бояться ужасов и испытаний жизни, принимать неизбежное и очистительное страдание, бороться против зла —
остается императивом истинно-христианского сознания.
Но вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком,
остался без ответа и почти незамеченным — разве лишь заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь в том смысле, что ожидание тления и тлетворного
духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки) относительно малой веры и легкомыслия изрекшего вопрос сей.
— За то и любила тебя, что ты сердцем великодушен! — вырвалось вдруг у Кати. — Да и не надо тебе мое прощение, а мне твое; все равно, простишь аль нет, на всю жизнь в моей душе язвой
останешься, а я в твоей — так и надо… — она остановилась перевести
дух.
Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно явственно обозначилось движение облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам было все равно. Дождь не мог явиться помехой. Чтобы не обходить утесы, мы спустились в реку и пошли по галечниковой отмели. Все были в бодром настроении
духа; стрелки смеялись и толкали друг друга в воду. Наконец в 3 часа дня мы прошли теснины. Опасные места
остались позади.
В первые месяцы своего перерождения он почти все время проводил в чтении; но это продолжалось лишь немного более полгода: когда он увидел, что приобрел систематический образ мыслей в том
духе, принципы которого нашел справедливыми, он тотчас же сказал себе: «теперь чтение стало делом второстепенным; я с этой стороны готов для жизни», и стал отдавать книгам только время, свободное от других дел, а такого времени
оставалось у него мало.
Шабашкин, видя, что он не в
духе, поклонился и спешил удалиться. А Кирила Петрович,
оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперед, насвистывая: «Гром победы раздавайся», что всегда означало в нем необыкновенное волнение мыслей.
Она
осталась печальной и озабоченной до самого вечера. Что-то происходило в ней, чего я не понимал. Ее взор часто останавливался на мне; сердце мое тихо сжималось под этим загадочным взором. Она казалась спокойною — а мне, глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не волновалась. Я любовался ею, я находил трогательную прелесть в ее побледневших чертах, в ее нерешительных, замедленных движениях — а ей почему-то воображалось, что я не в
духе.
Видя, что Ольга Александровна в дурном расположении
духа и в очень воинственном, гости один за другим откланялись. Когда мы
остались одни, она сказала мне...
Пошел от него такой
дух тяжкий, что не только домочадцы и друзья, но и слуги все разбежались;
остался он один как перст со своими сокровищами.
Христос
остался для меня навсегда связанным со свободой
духа.
Меня отталкивало более всего, что они не являются духовными революциями, что
дух ими совсем отрицается или
остается старым.
Но
дух мой
оставался свободным, независимым от окружающих условий, обращенным к творчеству.
Я поверил в силу
духа, и это
осталось навсегда.
И только всего. Полуянов совершенно растерялся и сразу упал
духом. Сколько тысяч людей он заключал в скверный запольский острог, а теперь вот приходится самому. Когда он
остался один в камере, — ему предоставили льготу занять отдельную камеру, — то не выдержал и заплакал.
Но хомяковское соединение
духа свободы с
духом коммюнотарности
остается очень русской идеей.
Славянофилы были уверены, что русский народ не любит власти и государствования и не хочет этим заниматься, хочет
остаться в свободе
духа.
В Достоевском
осталось много революционного, он революционер
духа.
Как и все представители русской религиозно-философской мысли, он устремлен к новому, к царству
Духа, но
остается неясным, в какой мере он признает возможность нового третьего откровения.
Субъект
остается оторванным от объекта,
дух оторванным от плоти, личность оторванной от соборности.
Да великий Гете
остается представителем истинно научного
духа, полного здорового объективизма, реализма, интуитивизма, врагом болезненного субъективизма и критицизма.
Для этого сознания Бог и человек, божественная и человеческая воля в Христе,
дух и плоть, небо и земля так и
остаются несоединенными и несоединимыми, так как чудо претворения и преосуществления малому разуму недоступны.
Богочеловек явился в мир; мистический акт искупления совершился, но богочеловеческий путь истории еще не был найден, все еще
оставалось обширное поле для подмены божеского человеческим, для соблазнов князя этого мира, который всегда охотно подсказывает, как лучше устроить мир, когда
Дух Святой не вдохновляет еще человечества.
Понял истинный смысл книги Гюисманса только замечательный писатель католического
духа Barbey d’Aurevilly, который писал в 1884 году: «После такой книги автору ничего не
остается, кроме выбора между пистолетом и подножьем Креста».
По словам Ядринцева, начальник завода при приеме каждой новой партии обыкновенно выкрикивал: «Кто хочет
оставаться, получай одежду, а кто в бега, тому незачем!» Начальство своим авторитетом как бы узаконивало побеги, в его
духе воспитывалось всё сибирское население, которое и до сих пор побег не считает грехом.
— Да меня для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в этом
духе. Ну возможно ли в самом деле такого, как я, принимать? Ведь я понимаю же это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле
остается одно толкование: для того и сажают, что это и вообразить невозможно.
Ганечка вышел гораздо развязнее, чем вошел, и в хорошем расположении
духа. Князь минут с десять
оставался неподвижен и думал.
— Да вы… вы одурели тут все без меня? — хрипло крикнул он, все еще не веря собственным ушам. — Да я вас!.. Яшка, вон!.. Чтобы и
духу твоего не
осталось!
Когда-то давно Ганна была и красива и «товста», а теперь
остались у ней кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая шея и сморщенное лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней на ногах. С моста нужно было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного
дух: у ней давно болела грудь.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости
оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о
духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
Поэтому он охотно пристроивался к вестникам воспрянувшего промышленного
духа и не только остерегался им противоречить, но лгал в их смысле что было мочи, лишь бы они
остались довольны.
При виде смирения Раисы Павловны в Луше поднялась вся старая накипевшая злость, и она совсем позабыла о том, что думала еще вечером о той же Раисе Павловне.
Духа примирения не
осталось и следа, а его сменило желание наплевать в размалеванное лицо этой старухе, которая пришла сюда с новой ложью в голове и на языке. Луша не верила ни одному слову Раисы Павловны, потому что мозг этой старой интриганки был насквозь пропитан той ложью, которая начинает верить сама себе. Что ей нужно? зачем она пришла сюда?
Проговорив это, очарованный странник как бы вновь ощутил на себе наитие вещательного
духа и впал в тихую сосредоточенность, которой никто из собеседников не позволил себе прервать ни одним новым вопросом. Да и о чем было его еще больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедал со всею откровенностью своей простой души, а провещания его
остаются до времени в руке сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только иногда открывающего их младенцам.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни
духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она
остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
— Конечно, уж с разбойниками надобно быть разбойником, — произнес он и,
оставшись у князя ночевать, собрал все свое присутствие
духа, чтоб казаться спокойным.
«Боже мой! Как эти люди любят меня, и между тем какой черной неблагодарностью я должен буду заплатить им!» — мучительно думал он и решительно не имел
духа, как прежде предполагал, сказать о своем намерении ехать в Петербург и только,
оставшись после обеда вдвоем с Настенькой, обнял ее и долго, долго целовал.
После беседы этой Калинович
остался окончательно в каком-то лирическом настроении
духа. Первым его делом было сейчас же приняться за письмо к Настеньке.
«Ишь,
дух скверный»! — вот всё, что
осталось между людьми от этого человека……………………………
В четверг на святой папа, сестра и Мими с Катенькой уехали в деревню, так что во всем большом бабушкином доме
оставались только Володя, я и St.-Jérôme. То настроение
духа, в котором я находился в день исповеди и поездки в монастырь, совершенно прошло и оставило по себе только смутное, хотя и приятное, воспоминание, которое все более и более заглушалось новыми впечатлениями свободной жизни.
Ушел В.А. Гольцев, ушли с ним его друзья, главные сотрудники, но либеральный
дух, поддерживаемый Н.П. Ланиным, как ходовой товар,
остался, только яркость и серьезность пропали, и газета стала по отношению к прежней, «гольцевской», как «ланинское» шампанское к настоящему редереру.
Егор Егорыч,
оставшись один, хотел было (к чему он всегда прибегал в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле, стал дышать не грудью, а носом, то через весьма короткое время начинал уже чувствовать, что силы
духа его сосредоточиваются в области сердца, или — точнее — в солнечном узле брюшных нервов, то есть под ложечкой; однако из такого созерцательного состояния Егор Егорыч был скоро выведен стуком, раздавшимся в его дверь.
— Что мужчина объясняется в любви замужней женщине — это еще небольшая беда, если только в ней самой есть противодействие к тому, но… — и, произнеся это но, Егор Егорыч на мгновение приостановился, как бы желая собраться с
духом, — но когда и она тоже носит в душе элемент симпатии к нему, то… — тут уж Егор Егорыч остановился на то: — то ей
остается одно: или победить себя и вырвать из души свою склонность, или, что гораздо естественнее, идти без оглядки, куда влечется она своим чувством.