Неточные совпадения
— Они меня пугают, — бросив папиросу в полоскательницу, обратилась Елена к Самгину. — Пришли и говорят:
солдаты ни
о чем, кроме земли, не
думают, воевать — не хотят, и у нас будет революция.
Солдат говорил сам с собою, а Клим
думал о странной позиции человека, который почему-то должен отвечать на все вопросы.
Крылатая женщина в белом поет циничные песенки, соблазнительно покачивается, возбуждая, разжигая чувственность мужчин, и заметно, что женщины тоже возбуждаются, поводят плечами; кажется, что по спинам их пробегает судорога вожделения. Нельзя представить, что и как могут
думать и
думают ли эти отцы, матери
о студентах, которых предположено отдавать в
солдаты,
о России, в которой кружатся, все размножаясь, люди, настроенные революционно, и потомок удельных князей одобрительно говорит
о бомбе анархиста.
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как
солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много
думать о том, что теперь
о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
Солдат Артем только слушал эти толки
о земле, а сам в разговоры не вступался. Он
думал свое и при случае расспрашивал Мосея
о скитах. Уляжется вечером на полати с Мосеем и заведет речь.
По вечерам
солдат любил посидеть где-нибудь у огонька и
подумать про себя. Нейдут у него с ума скиты и — кончено, а Мосей еще подбавляет — и
о Заболотье рассказал, и об Анбаше, и
о Красном Яре. Много добра по скитам попрятано…
О двух остальных сыновьях Тит совсем как-то и не
думал:
солдат Артем, муж Домнушки, отрезанный ломоть, а учитель Агап давно отбился от мужицкой работы.
«
О чем я сейчас
думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке
думать последовательно, не мог сразу найти ее. —
О чем я сейчас
думал?
О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у
солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
— Хорошо, ребята! — слышится довольный голос корпусного командира. — А-а-а-а! — подхватывают
солдаты высокими, счастливыми голосами. Еще громче вырываются вперед звуки музыки. «
О милый! — с умилением
думает Ромашов
о генерале. — Умница!»
Иногда же он с яростною вежливостью спрашивал, не стесняясь того, что это слышали
солдаты: «Я
думаю, подпоручик, вы позволите продолжать?» В другой раз осведомлялся с предупредительной заботливостью, но умышленно громко,
о том, как подпоручик спал и что видел во вне.
Николаев, подкрепивший себя в Дуванкòй 2-мя крышками водки, купленными у
солдата, продававшего ее на мосту, подергивал возжами, повозочка подпрыгивала по каменной кое-где тенистой дороге, ведущей вдоль Бельбека к Севастополю, а братья, поталкиваясь нога об ногу, хотя всякую минуту
думали друг
о друге, упорно молчали.
Было странно и неловко слушать, что они сами
о себе говорят столь бесстыдно. Я знал, как говорят
о женщинах матросы,
солдаты, землекопы, я видел, что мужчины всегда хвастаются друг перед другом своей ловкостью в обманах женщин, выносливостью в сношениях с ними; я чувствовал, что они относятся к «бабам» враждебно, но почти всегда за рассказами мужчин
о своих победах, вместе с хвастовством, звучало что-то, позволявшее мне
думать, что в этих рассказах хвастовства и выдумки больше, чем правды.
Бутлер нынче во второй раз выходил в дело, и ему радостно было
думать, что вот сейчас начнут стрелять по ним и что он не только не согнет головы под пролетающим ядром или не обратит внимания на свист пуль, но, как это уже и было с ним, выше поднимет голову и с улыбкой в глазах будет оглядывать товарищей и
солдат и заговорит самым равнодушным голосом
о чем-нибудь постороннем.
Сказать, что все эти люди такие звери, что им свойственно и не больно делать такие дела, еще менее возможно. Стоит только поговорить с этими людьми, чтобы увидать, что все они, и помещик, и судья, и министр, и царь, и губернатор, и офицеры, и
солдаты не только в глубине души не одобряют такие дела, но страдают от сознания своего участия в них, когда им напомнят
о значении этого дела. Они только стараются не
думать об этом.
Когда лесоторговец, и то, как я
думаю, не искренно, а только для того, чтобы показать свою цивилизованность, начал говорить
о том, как необходимы такие меры, то
солдаты, слышавшие его, все отворачивались от него, делая вид, что не слышат, и хмурились.
Как же ты будешь убивать людей, когда в законе божьем сказано: не убий? — много раз спрашивал я у различных
солдат и всегда приводил этим вопрошаемого, напоминая ему то,
о чем он хотел бы не
думать, в неловкое и смущенное положение.
Кто бы ты ни был, читающий эти строки,
подумай о твоем положении и
о твоих обязанностях, — не
о том положении землевладельца, купца, судьи, императора, президента, министра, священника,
солдата, которое временно приписывают тебе люди, и не
о тех воображаемых обязанностях, которые на тебя налагают эти положения, а
о твоем настоящем, вечном положении существа, по чьей-то воле после целой вечности несуществования вышедшего из бессознательности и всякую минуту по чьей-то воле могущего возвратиться туда, откуда ты вышел.
Он долго рассказывал
о том, как бьют
солдат на службе, Матвей прижался щекою к его груди и, слыша, как в ней что-то хрипело,
думал, что там, задыхаясь, умирает та чёрная и страшная сила, которая недавно вспыхнула на лице отцовом.
Солдат являлся в роли той роковой судьбы, от которой не уйдешь. Любочка только опустила глаза. Я уверен, что она сейчас не
думала о Пепке. Ей просто нужно было куда-нибудь поместить свое изболевшее чувство, — она тоже искала своего бабьего подвига и была так хороша своей кроткой простотой.
Во Мцхетах мы разделились. Архальский со своими
солдатами ушел на Тифлис и дальше в Карс, а мы направились в Кутаис, чтобы идти на Озургеты, в Рионский отряд.
О происшествии на станции никто из
солдат не знал, а что
подумал комендант и прислуга об убежавших через окно, это уж их дело. И дело было сделано без особого шума в какие-нибудь три минуты.
«Постой,
о чем я
думаю», сказал он сам себе: «дà, в
солдаты, на поселенье.
— Она говорила очень много и горячо, а я слушал и
думал: «Так, синьора!» Я видел ее не в первый раз, и ты, конечно, знаешь, что никто не мечтает
о женщине горячее, чем
солдат. Разумеется, я представлял ее себе доброй, умной, с хорошим сердцем, и в то время мне казалось, что дворяне — особенно умны.
— Эх, братец! убирайся к черту с своими французскими словами! Я знаю, что делаю. То-то, любезный, ты еще молоденек! Когда
солдат думает о том, чтоб идти в ногу да ровняться, так не
думает о неприятельских ядрах.
— Евлампия-то? Хуже Анны! Вся, как есть, совсем в Володькины руки отдалась. По той причине она и вашему солдату-то отказала. По его, по Володькину, приказу. Анне — видимое дело — следовало бы обидеться, да она и терпеть сестры не может, а покоряется! Околдовал, проклятый! Да ей же, Анне, вишь,
думать приятно, что вот, мол, ты, Евлампия, какая всегда была гордая, а теперь вон что из тебя стало!..
О… ох, ох! Боже мой, боже!
Я
думал, что виденный сейчас спектакль будет единственным предметом разговоров, но я ошибся:
солдаты говорили, судя по долетавшим до меня словам,
о своих собственных делах; впрочем, раза два или три речь явственно относилась к театру, и я слышал имя Щепкина с разными эпитетами «хвата, молодца, лихача» и проч.
Прошло полчаса. Ребенок закричал, Акулина встала и покормила его. Она уж не плакала, но, облокотив свое еще красивое худое лицо, уставилась глазами на догоравшую свечу и
думала о том, зачем она вышла замуж, зачем столько
солдат нужно, и
о том еще, как бы ей отплатить столяровой жене.
Мелания. Не
о долгах речь. Не озоруй! Вон какие дела-то начались. Царя, помазанника божия, свергли с престола. Ведь это — что значит? Обрушил господь на люди своя тьму смятения, обезумели все, сами у себя под ногами яму роют. Чернь бунтуется. Копосовские бабы в лицо мне кричали, мы, дескать, народ! Наши мужья,
солдаты — народ! Каково?
Подумай, когда это
солдаты за народ считались?
Булычов(изумлен). Да ты, Глафира, рехнулась! Ты что: к дочери ревнуешь! Ты
о Шурке не смей эдак
думать. Как
солдат… Как чужую! А ты бывала у
солдата в руках? Ну?
Очень ошибочно
думать, что деятельность, просто как деятельность, без соображения
о том, в чем она состоит, есть дело почтенное, заслуживающее уважения. Вопрос в том, в чем деятельность и при каких условиях человек ничего не делает. Один человек занимается целыми днями судейскими делами, присуждая людей к наказаниям, или обучением
солдат стрельбе, или ростовщичеством и, занимаясь этими делами, пользуется для удовлетворения своих потребностей трудами других людей.
Ночевал он в частном доме, всю ночь чувствовал отвращение к рыбе и
думал о трех рублях и четвертке чаю. Рано утром, когда небо стало синеть, ему приказали одеться и идти. Два
солдата со штыками повели его в тюрьму. Никогда в другое время городские улицы не казались ему так длинны и бесконечны. Шел он не по тротуару, а среди улицы по тающему, грязному снегу. Внутренности всё еще воевали с рыбой, левая нога немела; калоши он забыл не то в суде, не то в частном доме, и ноги его зябли…
И прежде чем Игорь успел опомниться, он стоял уже между двумя венгерскими
солдатами, которые быстро и ловко обшаривали его карманы… Но юноша не
думал о себе. Видя, что дело наполовину проиграно, он все же нашел возможность крикнуть Милице...
Но к несчастью, неприятельские
солдаты, казалось, менее всего были склонны
думать о сне…
Связанный по рукам и ногам, избитый схватившими его неприятельскими
солдатами, Игорь менее всего
думал о причиненных ему физических страданиях.
Соображая теперь,
думаю, что больше в этом виноват был Лермонтов, а не я. Какая натянутая, вычурная острота. Совершенно немыслимая в устах старых
солдат: «Не смеют что ли командиры чужие изорвать мундиры
о русские штыки?»
И все-таки он продолжал играть с
солдатами роль важного начальника, даже не допускавшего мысли
о неповиновении. Всего, что делалось кругом, он словно не замечал и
думал, что и все убеждены, будто он вправду не замечает.
Это было тяжелое мгновение! Все как будто присели или стали ниже… Во всех головах, сколько их было в суде, молнией блеснула одна и та же страшная, невозможная мысль, мысль
о могущей быть роковой случайности, и ни один человек не рискнул и не посмел взглянуть на лицо
солдата. Всякий хотел не верить своей мысли и
думал, что он ослышался.
«Неладно, —
думает солдат, — выходит. По городам, по этапным дворам, по штабам-лазаретам и слухом
о таких делах не слыхал. Порядок твердый, все как есть одно к одному приспособлено. Будь ты хочь распролеший, в казенное место сунешься — шваброй тебя дневальный выметет, и не хрюкнешь. А тут в коренное русское село, в тихую глухомань этакое непотребство вонзилось…»
— Передай этот секрет, — сказал он, — нескольким унтер-офицерам и
солдатам. Если что с тобой случится, так кто-нибудь укажет нашим. Буду убит, когда увидишь отца и сестру, скажи им, что в роковые минуты я
думал о них и умер, как он мне завещал.
С морозом,
думал я, русский
солдат совладеет; но я мог не поспеть в дело: со мною была главная сила русского войска — артиллерия… судите
о последствиях.
Мне дадут комнатку из милости;
солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать
о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю…»,
думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанною
думать за себя мыслями своего отца и брата.
Была глубокая ночь. Ярко и молчаливо сверкали звезды. По широкой тропинке, протоптанной поперек каолиновых грядок, вереницею шли
солдаты, Они шли тихо, затаив дыхание, а со всех сторон была густая темнота и тишина. Рота шла на смену в передовой люнет. Подпоручик Резцов шагал рядом со своим ротным командиром Катарановым, и оба молчали, резцов блестящими глазами вглядывался в темноту. Катаранов, против обычного, был хмур и нервен; он шел, понурив голову, кусал кончики усов и
о чем-то
думал.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие-то
солдаты косили очевидно на корм и по которому стояли лагерем: это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его,
думая о своем деле.
Уже и песня смолкла, уже стемнело, и весь тот берег покрылся огоньками в окнах и фонарях, а я все
думал о том невыразимом, что есть
солдаты и Россия…
— Совсем нет, — как бы обидевшись сказал Николай. — Я, ma tante, как следует
солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, — сказал Ростов прежде, чем он успел
подумать о том, чтò он говорит.
«Слава Богу, что этого нет больше»,
подумал Пьер, опять закрываясь с головой. «
О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они всё время до конца были тверды, спокойны»…
подумал он. Они в понятии Пьера были
солдаты, те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они — эти странные, неведомые ему доселе люди, они ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
— Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я
думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, — сказала m-lle Bourienne. — Потому что, согласитесь, chère Marie попасть в руки
солдат или бунтующих мужиков на дороге — было бы ужасно. M-lle Bourienne достала из ридикюля объявление (не на русской обыкновенной бумаге) французского генерала Рамо
о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала его княжне.
Перевод состоялся, и переведенный
солдат в первые же дни украл у товарища сапоги, пропил их и набуянил. Сергей Иванович собрал роту и, вызвав перед фронт
солдата, сказал ему: «Ты знаешь, что у меня в роте не бьют и не секут, и тебя я не буду наказывать. За сапоги, украденные тобой, я заплачу свои деньги, но прошу тебя, не для себя, а для тебя самого,
подумать о своей жизни и изменить ее». И, сделав дружеское наставление
солдату, Сергей Иванович отпустил его.