Неточные совпадения
Клим Самгин чувствовал себя так, точно сбросил с плеч привычное бремя и теперь требовалось, чтоб он изменил все движения
своего тела. Покручивая бородку, он
думал о вреде торопливых объяснений. Определенно хотелось, чтоб представление
о Марине возникло снова в тех ярких красках, с тою интригующей силой, каким оно было в России.
«Вот кто расскажет мне
о ней», —
подумал Самгин, — а гость, покачнув вперед жидкое
тело свое, сказал вздыхая...
По одну сторону старичка наполнял кресло
своим телом толстый, пухлый судья с маленькими, заплывшими глазами, по другую — сутулый, с рыжеватыми усами на бледном лице. Он устало откинул голову на спинку стула и, полуприкрыв глаза,
о чем-то
думал. У прокурора лицо было тоже утомленное, скучное.
Когда, задумавшись и заложив руки назад, он ходил по
своей огромной зале, то во всей его солидной посадке
тела, в покрое даже самого фрака, так и чувствовался будущий действительный статский советник, хоть в то же время добросовестность автора заставляет меня сказать, что все это спокойствие была чисто одна личина: в душе Калинович страдал и беспрестанно
думал о Настеньке!
Исполнение человеком долга
своего моралисты обыкновенно считают за одну из самых величайших добродетелей, но врачи и физиологи, хлопочущие более
о сохранении благосостояния нашего грешного
тела, не
думаю, чтобы рекомендовали безусловно эту добродетель
своим пациентам.
Но утром днесь поглядаю свысока на землю сего Пизонского да
думаю о делах
своих, как вдруг начинаю замечать, что эта свежевзоранная, черная, даже как бы синеватая земля необыкновенно как красиво нежится под утренним солнцем и ходят по ней бороздами в блестящем пере тощие черные птицы и свежим червем подкрепляют
свое голодное
тело.
И
о матери ни разу не
подумал, а что-то собирался
думать о ней — изменил матери Саша;
о Линочке не
подумал и не дал ни любви, ни внимания
своей чистой постели, знавшей очертания еще детского его, тепленького
тела — для любви к чужой девушке изменил и дому и сестре.
Взглядывая на эту взъерошенную, красную от выпитого пива фигуру Муфеля, одетого в охотничью куртку, цветной галстук, серые штаны и высокие охотничьи сапоги, я
думал о Мухоедове, который никак не мог перелезть через этого ненавистного ему немца и отсиживался от него шесть лет в черном
теле; чем больше пил Муфель, хвастовство и нахальство росло в нем, и он кончил тем, что велел привести трех
своих маленьких сыновей, одетых тоже в серые куртки и короткие штаны, и, указывая на них, проговорил...
И если бы я знал, кто мог
подумать только оскорбить тебя или хоть бы сказал что-нибудь неприятное
о тебе, то, клянусь Богом, не увидел бы он больше
своих детей, если только он так же стар, как и я; ни
своего отца и матери, если только он еще на поре лет, и
тело его было бы выброшено на съедение птицам и зверям степным.
Кто не
думает сам по себе, тот подчиняется мыслям другого человека. А подчинять кому-нибудь
свою мысль — гораздо более унизительное рабство, чем подчинить кому-нибудь
свое тело.
Думай сам
своей головой и не заботься
о том, что скажут
о тебе люди.
Люди говорят: «Нельзя жить, если мы не знаем того, что нас ожидает. Надо готовиться к тому, что будет». Это неправда. Настоящая хорошая жизнь бывает именно тогда, когда не
думаешь о том, что будет с моим
телом, а только
о том, что мне для
своей души нужно сейчас. А для души нужно только одно: делать то, что соединяет мою душу со всеми людьми и с богом.
Хорошо бывает человеку
подумать о том, что он такое со
своим телом.
Тело это кажется большим, если сравнить его с блохой, и крошечным, если сравнить его с землей. Хорошо
подумать еще
о том, что и земля-то вся наша — песчинка в сравнении с солнцем, и солнце — песчинка в сравнении с звездой Сириусом, а Сириус — ничто в сравнении с другими, еще бóльшими звездами, и так без конца.
Наши мысли
о жизни, наши нахождения тайно и незаметно для нас определяются чем-то, лежащим вне нашего сознания. Сознательное «я»
думает, ищет, обретает дорогу, победительно вступает на нее — и не подозревает, что его все время толкал именно в этом направлении его неучитываемый «Сам», великий разум его
тела. Человек смотрит на мир,
думает, что можно верить
своим глазам…
Народ сделал около него кружок, ахает, рассуждает; никто не
думает о помощи. Набегают татары, продираются к умирающему, вопят, рыдают над ним. Вслед за ними прискакивает сам царевич Даньяр. Он слезает с коня, бросается на
тело своего сына, бьет себя в грудь, рвет на себе волосы и наконец, почуяв жизнь в сердце
своего сына, приказывает
своим слугам нести его домой. Прибегает и Антон, хочет осмотреть убитого — его не допускают.
Унизанный копьями, бык ревет от боли и трется
о стены арены,
думая тем избавиться от воткнутых в него копий, но этим еще более вонзает их в
свое израненное
тело.