Неточные совпадения
Не позаботясь даже
о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не
думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать
поцелуями ее лицо, руки и шею.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам)
целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала
думать о нем.
Левин продолжал находиться всё в том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось, что он и его счастье составляют главную и единственную
цель всего существующего и что
думать и заботиться теперь ему ни
о чем не нужно, что всё делается и сделается для него другими.
Первая эта их ссора произошла оттого, что Левин поехал на новый хутор и пробыл полчаса долее, потому что хотел проехать ближнею дорогой и заблудился. Он ехал домой, только
думая о ней,
о ее любви,
о своем счастьи, и чем ближе подъезжал, тем больше разгоралась в нем нежность к ней. Он вбежал в комнату с тем же чувством и еще сильнейшим, чем то, с каким он приехал к Щербацким делать предложение. И вдруг его встретило мрачное, никогда не виданное им в ней выражение. Он хотел
поцеловать ее, она оттолкнула его.
— Я все
думаю о том, какой бы из вас был человек, если бы так же, и силою и терпеньем, да подвизались бы на добрый труд и для лучшей <
цели>!
Она столько раз принималась
целовать и крестить Володю, что — полагая, что она теперь обратится ко мне, — я совался вперед; но она еще и еще благословляла его и прижимала к груди. Наконец я обнял ее и, прильнув к ней, плакал, плакал, ни
о чем не
думая, кроме своего горя.
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не
подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было в
целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и
целый час просидел без движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить:
думал ли он
о чем-нибудь в то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.
Это я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по
целым суткам в углу и
думая…
о царе Горохе.
Андреевский, поэт, из адвокатов, недавно читал отрывки из своей «Книги
о смерти» —
целую книгу пишет, —
подумай!
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились
думать о народе, а не
о себе. Он —
о себе начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от
целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
«Больной человек. Естественно, что она
думает и говорит
о смерти. Мысли этого порядка —
о цели бытия и прочем — не для нее, а для здоровых людей. Для Кутузова, например… Для Томилина».
— Есть факты другого порядка и не менее интересные, — говорил он, получив разрешение. — Какое участие принимало правительство в организации балканского союза? Какое отношение имеет к балканской войне, затеянной тотчас же после итало-турецкой и, должно быть, ставящей
целью своей окончательный разгром Турции? Не хочет ли буржуазия угостить нас новой войной? С кем? И — зачем? Вот факты и вопросы,
о которых следовало бы
подумать интеллигенции.
—
О, дорогой мой, я так рада, — заговорила она по-французски и, видимо опасаясь, что он обнимет,
поцелует ее, — решительно, как бы отталкивая, подняла руку свою к его лицу. Сын
поцеловал руку, холодную, отшлифованную, точно лайка, пропитанную духами, взглянул в лицо матери и одобрительно
подумал...
— Вот уж почти два года ни
о чем не могу
думать, только
о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне
о книжках,
о разных поэзиях, а я
думаю о том, какие у нее груди и что вот
поцеловать бы ее да и умереть.
«Наверное, никого из них не беспокоит мысль
о цели бытия», — полупрезрительно
подумал он и вспомнил Нехаеву.
«Большинство людей обязано покорно подчиняться своему назначению — быть сырым материалом истории. Им, как, например, пеньке, не нужно
думать о том, какой толщины и прочности совьют из них веревку и для какой
цели она необходима».
Тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то, по крайней мере, живее, чем теперь; еще он был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого себя; все готовился к поприщу, к роли — прежде всего, разумеется, в службе, что и было
целью его приезда в Петербург. Потом он
думал и
о роли в обществе; наконец, в отдаленной перспективе, на повороте с юности к зрелым летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастие.
— Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией
о любви на срок! — с нетерпением перебила она. — Я очень несчастлива, у меня не одна эта туча на душе — разлука с вами! Вот уж год я скрытничаю с бабушкой — и это убивает меня, и ее еще больше, я вижу это. Я
думала, что на днях эта пытка кончится; сегодня, завтра мы наконец выскажемся вполне, искренно объявим друг другу свои мысли, надежды,
цели… и…
— «
О, лжешь, —
думал я, — хвастаешь, а еще полудикий сын природы!» Я сейчас же вспомнил его: он там ездил с маленькой каретой по городу и однажды
целую улицу прошел рядом со мною, прося запомнить нумер его кареты и не брать другой.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и
думал только
о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего
поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни
о чем другом не мог
думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
— Если Софья Игнатьевна не захочет дать мне совет, я погиб… У Софьи Игнатьевны столько вкуса… Боже, сколько вкуса! И глаз…
о, какой острый, молодой глаз у Софьи Игнатьевны! Мне нужно
думать целую неделю, а Софье Игнатьевне стоит только открыть ротик…
Значит, месяц,
целый месяц это дело велось в глубокой от него тайне до самого теперешнего приезда этого нового человека, а он-то и не
думал о нем!
„Еще там не успели, —
думает он, — еще можно что-нибудь подыскать,
о, еще будет время сочинить план защиты, сообразить отпор, а теперь, теперь — теперь она так прелестна!“ Смутно и страшно в душе его, но он успевает, однако же, отложить от своих денег половину и где-то их спрятать — иначе я не могу объяснить себе, куда могла исчезнуть
целая половина этих трех тысяч, только что взятых им у отца из-под подушки.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка
о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат
думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит
целый день… А что ж преферанс?
Осмотр морских промыслов китайцев и охота за осьминогом заняли почти
целый день. Незаметно подошли сумерки, и пора было
подумать о биваке. Я хотел было идти назад и разыскивать бивак, но узнал, что люди мои расположились около устья реки Хулуая.
Видишь ли, государь мой, проницательный читатель, какие хитрецы благородные-то люди, и как играет в них эгоизм-то: не так, как в тебе, государь мой, потому что удовольствие-то находят они не в том, в чем ты, государь мой; они, видишь ли, высшее свое наслаждение находят в том, чтобы люди, которых они уважают,
думали о них, как
о благородных людях, и для этого, государь мой, они хлопочут и придумывают всякие штуки не менее усердно, чем ты для своих
целей, только цели-то у вас различные, потому и штуки придумываются неодинаковые тобою и ими: ты придумываешь дрянные, вредные для других, а они придумывают честные, полезные для других.
Это будет похвала Лопухову, это будет прославление счастья Веры Павловны с Лопуховым; конечно, это можно было сказать, не
думая ровно ни
о ком, кроме Мерцаловых, а если предположить, что он
думал и
о Мерцаловых, и вместе
о Лопуховых, тогда это, значит, сказано прямо для Веры Павловны, с какою же
целью это сказано?
С своей стороны Алексей был в восхищении,
целый день
думал он
о новой своей знакомке; ночью образ смуглой красавицы и во сне преследовал его воображение.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я
целый год больше не
думал о религии.
Конечно, все это было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости, что от нее никуда не уйдешь. Доктор старался не
думать о проклятом письме — и не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем не то, что с тайным, да, кроме того, здесь выступали против него
целою шайкой. Оставалось выдерживать характер и ломать самую дурацкую комедию.
Не знаю, за что его прислали на Сахалин, да и не спрашивал я об этом; когда человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и батюшкой и которому
целовали руку, стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном пиджаке, то
думаешь не
о преступлении.
В течение этих восьми лет совершился наконец перелом в его жизни, тот перелом, которого многие не испытывают, но без которого нельзя остаться порядочным человеком до конца; он действительно перестал
думать о собственном счастье,
о своекорыстных
целях.
В другой раз Лаврецкий, сидя в гостиной и слушая вкрадчивые, но тяжелые разглагольствования Гедеоновского, внезапно, сам не зная почему, оборотился и уловил глубокий, внимательный, вопросительный взгляд в глазах Лизы… Он был устремлен на него, этот загадочный взгляд. Лаврецкий
целую ночь потом
о нем
думал. Он любил не как мальчик, не к лицу ему было вздыхать и томиться, да и сама Лиза не такого рода чувство возбуждала; но любовь на всякий возраст имеет свои страданья, — и он испытал их вполне.
Целую ночь Нюрочка спала очень скверно и все
думала о Васе.
Все эти церемонии были проделаны так быстро, что девочка не успела даже
подумать о сопротивлении, а только со страхом ждала момента, когда она будет
целовать руку у сердитой бабушки.
— И только это?
О, mem Kind! [
О, мое дитя! (нем.)] А я
думал… мне бог знает что представилось! Дайте мне ваши руки, Тамара, ваши милые белые ручки и позвольте вас прижать auf mein Herz, на мое сердце, и
поцеловать вас.
Он просиживал около нее
целые ночи и по-прежнему терпеливо ждал, когда она возвратится от случайного гостя, делал ей сцены ревности и все-таки любил и, торча днем в своей аптеке за прилавком и закатывая какие-нибудь вонючие пилюли, неустанно
думал о ней и тосковал.
Я с тем же искренним чувством любви и уважения
целую его большую белую руку, но уже позволяю себе
думать о нем, обсуживать его поступки, и мне невольно приходят
о нем такие мысли, присутствие которых пугает меня.
Впрочем, вечером, поразмыслив несколько
о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился в том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то,
подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее
о проделке Клыкова; но, войдя к Виссариону в гостиную, он был неприятно удивлен: там на
целом ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то господин в черном фраке и держал в руках карты.
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание
о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди, герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один человек, а
думали, что это песни
целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
Герой мой, в самом деле, ни
о чем больше и не
думал, как
о Мари, и обыкновенно по
целым часам просиживал перед присланным ею портретом: глаза и улыбка у Мари сделались чрезвычайно похожими на Еспера Иваныча, и это Вихрова приводило в неописанный восторг.
Я изнывал в отсутствии Зинаиды: ничего мне на ум не шло, все из рук валилось, я по
целым дням напряженно
думал о ней…
И на дружеском совете положено было
о ручках
думать как можно менее, а, напротив того, все силы-меры направить к одной
цели — месту станового.
Мужик, конечно, не понимает, что бывают же на свете такие вещи, которые сами себе
целью служат, сами собою удовлетворяются; он смотрит на это с своей материяльной, узенькой, так сказать, навозной точки зрения, он
думает, что тут речь идет об его беспорядочных поползновениях, а не
о рабочей силе — ну, и лезет…
В продолжение
целой зимы она прожила в чаду беспрерывной сутолоки, не имея возможности придти в себя, дать себе отчет в своем положении.
О будущем она, конечно, не
думала: ее будущее составляли те ежемесячные пятнадцать рублей, которые не давали ей погибнуть с голода. Но что такое с нею делается? Предвидела ли она, даже в самые скорбные минуты своего тусклого существования, что ей придется влачить жизнь, которую нельзя было сравнить ни с чем иным, кроме хронического остолбенения?
— Послушайте, Капотт! — воскликнул я в смущении, — но
подумали ли вы
о будущем? Будущее! ведь это
целая вечность, Капотт! Что ждет вас впереди? Какую участь готовите для себя?
— Как, я
думаю, трудно сочинять — я часто об этом
думаю, — сказала Полина. — Когда, судя по себе, письма иногда не в состоянии написать, а тут надобно сочинить
целый роман! В это время, я полагаю, ни
о чем другом не надобно
думать, а то сейчас потеряешь нить мыслей и рассеешься.
«Боже мой! Как эти люди любят меня, и между тем какой черной неблагодарностью я должен буду заплатить им!» — мучительно
думал он и решительно не имел духа, как прежде предполагал, сказать
о своем намерении ехать в Петербург и только, оставшись после обеда вдвоем с Настенькой, обнял ее и долго, долго
целовал.
Александр часто гулял по окрестностям. Однажды он встретил толпу баб и девок, шедших в лес за грибами, присоединился к ним и проходил
целый день. Воротясь домой, он похвалил девушку Машу за проворство и ловкость, и Маша взята была во двор ходить за барином. Ездил он иногда смотреть полевые работы и на опыте узнавал то,
о чем часто писал и переводил для журнала. «Как мы часто врали там…» —
думал он, качая головой, и стал вникать в дело глубже и пристальнее.