Неточные совпадения
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из тех
милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А
о сыне вашем, пожалуйста, не
думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении тех же слов: «Господи
помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал, не слушая и не вникая,
думать о своем.
«
О,
милая!»
подумал Вронский.
«Ах! няня, сделай одолженье». —
«Изволь, родная, прикажи».
«Не
думай… право… подозренье…
Но видишь… ах! не откажи». —
«Мой друг, вот Бог тебе порука». —
«Итак, пошли тихонько внука
С запиской этой к
О… к тому…
К соседу… да велеть ему,
Чтоб он не говорил ни слова,
Чтоб он не называл меня…» —
«Кому же,
милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть...
Она все сидела в головах
милых сыновей своих, ни на минуту не сводила с них глаз и не
думала о сне.
Дико́й. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так
думать о тебе, так и
думаю. Для других ты честный человек, а я
думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу —
помилую, захочу — раздавлю.
— Напрасно ж ты уважал меня в этом случае, — возразил с унылою улыбкою Павел Петрович. — Я начинаю
думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет,
милый брат, полно нам ломаться и
думать о свете: мы люди уже старые и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно, как ты говоришь, станем исполнять наш долг; и посмотри, мы еще и счастье получим в придачу.
Ее ласковый тон не удивил, не обрадовал его — она должна была сказать что-нибудь такое, могла бы сказать и более
милое.
Думая о ней, Клим уверенно чувствовал, что теперь, если он будет настойчив, Лидия уступит ему. Но — торопиться не следует. Нужно подождать, когда она почувствует и достойно оценит то необыкновенное, что возникло в нем.
Но он сухо поблагодарил ее, не
подумал взглянуть на локти и извинился, что очень занят. Потом углубился в воспоминания лета, перебрал все подробности, вспомнил
о всяком дереве, кусте, скамье,
о каждом сказанном слове, и нашел все это
милее, нежели как было в то время, когда он наслаждался этим.
— Спасибо,
милый, ждал тебя: знал, что придешь! Ночкой-то
о тебе
думал.
—
О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с
милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы, не может этого
подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя
милую тетушку, так, как сами сумеете это сделать.
— «Умилительные слезки твои лишь отдых душевный и к веселию сердца твоего
милого послужат», — прибавил он уже про себя, отходя от Алеши и любовно
о нем
думая.
«Ах, что ж это я вспоминаю, — продолжает
думать Вера Павловна и смеется, — что ж это я делаю? будто это соединено с этими воспоминаниями!
О, нет, это первое свидание, состоявшее из обеданья, целованья рук, моего и его смеха, слез
о моих бледных руках, оно было совершенно оригинальное. Я сажусь разливать чай: «Степан, у вас нет сливок? можно где-нибудь достать хороших? Да нет, некогда, и наверное нельзя достать. Так и быть; но завтра мы устроим это. Кури же, мой
милый: ты все забываешь курить».
— Изволь, мой
милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я
думаю о ней,
о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только
о том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась рукою до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
— Мой
милый, теперь я не
думала о нем. И мне так тяжело вспоминать его.
— Кушай, Верочка! Вот, кушай на здоровье! Сама тебе принесла: видишь, мать помнит
о тебе! Сижу, да и
думаю: как же это Верочка легла спать без чаю? сама пью, а сама все
думаю. Вот и принесла. Кушай, моя дочка
милая!
Потом он улегся на голом полу,
Всё скоро уснуло в сторожке,
Я
думала,
думала… лежа в углу
На мерзлой и жесткой рогожке…
Сначала веселые были мечты:
Я вспомнила праздники наши,
Огнями горящую залу, цветы,
Подарки, заздравные чаши,
И шумные речи, и ласки… кругом
Всё
милое, всё дорогое —
Но где же Сергей?.. И
подумав о нем,
Забыла я всё остальное!
— И только это?
О, mem Kind! [
О, мое дитя! (нем.)] А я
думал… мне бог знает что представилось! Дайте мне ваши руки, Тамара, ваши
милые белые ручки и позвольте вас прижать auf mein Herz, на мое сердце, и поцеловать вас.
Я
думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг,
о счастливый день! мать сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не сошел с ума от радости.
Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.
Я
думал только уже об одном:
о свидании с
милой сестрицей и
о том, как буду я читать ей арабские сказки и рассказывать об Иване Борисыче.
— Более всего надо беречь свое здоровье, — говорил он догматическим тоном, — и во-первых, и главное, для того чтоб остаться в живых, а во-вторых, чтобы всегда быть здоровым и, таким образом, достигнуть счастия в жизни. Если вы имеете, мое
милое дитя, какие-нибудь горести, то забывайте их или лучше всего старайтесь
о них не
думать. Если же не имеете никаких горестей, то… также
о них не
думайте, а старайтесь
думать об удовольствиях…
о чем-нибудь веселом, игривом…
Милый ангел Наташа! Еще в этот же вечер, несмотря на свое горе, она смогла-таки принять участие и в моих заботах, когда я, видя, что она немножко успокоилась, или, лучше сказать, устала, и
думая развлечь ее, рассказал ей
о Нелли… Мы расстались в этот вечер поздно; я дождался, пока она заснула, и, уходя, просил Мавру не отходить от своей больной госпожи всю ночь.
Приехавши из губернского города в Воплино, Утробин двое суток сряду проспал непробудным сном. Проснувшись, он увидел на столе письмо от сына, который тоже извещал
о предстоящей катастрофе и писал:"Самое лучшее теперь,
милый папаша, — это переселить крестьян на неудобную землю, вроде песков: так, по крайней мере, все дальновидные люди здесь
думают".
—
Помилуйте, Нина Леонтьевна, да зачем же я сюда и приехал?..
О, я всей душой и всегда был предан интересам горной русской промышленности,
о которой
думал в степях Северной Америки, в Индийском океане, на Ниле: это моя idee fixe [Навязчивая мысль (фр.).]. Ведь мы живем с вами в железный век; железо — это душа нашего времени, мы чуть не дышим железом…
Аудиториум. Огромный, насквозь просолнечный полушар из стеклянных массивов. Циркулярные ряды благородно шарообразных, гладко остриженных голов. С легким замиранием сердца я огляделся кругом.
Думаю, я искал: не блеснет ли где над голубыми волнами юниф розовый серп —
милые губы
О. Вот чьи-то необычайно белые и острые зубы, похоже… нет, не то. Нынче вечером, в 21,
О придет ко мне — желание увидеть ее здесь было совершенно естественно.
— А главное — я с вами совершенно спокойна. Вы такой
милый —
о, я уверена в этом, — вы и не
подумаете пойти в Бюро и сообщить, что вот я — пью ликер, я — курю. Вы будете больны — или вы будете заняты — или уж не знаю что. Больше: я уверена — вы сейчас будете пить со мной этот очаровательный яд…
—
Милый Ромочка!
Милый, добрый, трусливый,
милый Ромочка. Я ведь вам сказала, что этот день наш. Не
думайте ни
о чем, Ромочка. Знаете, отчего я сегодня такая смелая? Нет? Не знаете? Я в вас влюблена сегодня. Нет, нет, вы не воображайте, это завтра же пройдет.
— Хорошо, ребята! — слышится довольный голос корпусного командира. — А-а-а-а! — подхватывают солдаты высокими, счастливыми голосами. Еще громче вырываются вперед звуки музыки. «
О милый! — с умилением
думает Ромашов
о генерале. — Умница!»
«
О,
милый! —
подумал растроганный Ромашов. — Я на него сержусь, кричу, заставляю его по вечерам снимать с меня не только сапоги, но носки и брюки. А он вот купил папирос за свои жалкие, последние солдатские копейки. „Куры, пожалюста!“ За что же это?..»
— Ежели вы, господа, на этой же почве стоите, — говорил он, — то я с вами сойдусь. Буду ездить на ваши совещания, пить чай с булками, и общими усилиями нам, быть может, удастся подвинуть дело вперед.
Помилуй! tout croule, tout roule [все рушится, все разваливается (франц.)] — a y нас полезнейшие проекты под сукном по полугоду лежат, и никто ни
о чем
подумать не хочет! Момент, говорят, не наступил; но уловите же наконец этот момент… sacrebleu!.. [черт возьми! (франц.)]
— Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюбленному ее сказать: она показывает уменье пользоваться настоящим; а вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу знать, что будет впереди», то есть не хочу
думать о том, что было вчера и что есть сегодня; не стану ни соображать, ни размышлять, не приготовлюсь к тому, не остерегусь этого, так, куда ветер подует!
Помилуй, на что это похоже?
Адуев посмотрел на нее и
подумал: «Ты ли это, капризное, но искреннее дитя? эта шалунья, резвушка? Как скоро выучилась она притворяться? как быстро развились в ней женские инстинкты! Ужели
милые капризы были зародышами лицемерия, хитрости?.. вот и без дядиной методы, а как проворно эта девушка образовалась в женщину! и все в школе графа, и в какие-нибудь два, три месяца!
О дядя, дядя! и в этом ты беспощадно прав!»
Саша заплакал. Ему стало жаль, что
о милой Людмилочке могут
думать и говорить как об особе, с которою можно вести себя вольно и неприлично.
Все сестры надушились сладко-влажным клематитом, — вышли спокойные, веселые, миловидные, нарядные, как всегда, наполнили гостиную своим
милым лепетом, приветливостью и веселостью. Екатерина Ивановна была сразу очарована их
милым и приличным видом. Нашли распутниц! —
подумала она досадливо
о гимназических педагогах. А потом
подумала, что они, может быть, напускают на себя скромный вид. Решилась не поддаваться их чарам.
—
Милый! Заросла наша речка гниючей травой, и не выплыть тебе на берег — запутаешься! Знаю я этот род человеческий! Сообрази —
о чём
думают? Всё хотят найти такое, вишь, ружьё, чтобы не только било птицу, а и жарило! Им бы не исподволь, а — сразу, не трудом, а ударом, хвать башкой оземь и чтобы золото брызнуло! Один Сухобаев, может, гривенника стоит, а все другие — пятачок пучок! Ты их — брось, ты на молодых нажми, эти себя оправдают! Вон у меня Ванюшка, внук…
— Да
помилуйте, — отвечал Круциферский, у которого мало-помалу негодование победило сознание нелепого своего положения, — что же я сделал? Я люблю Любовь Александровну (ее звали Александровной, вероятно, потому, что отца звали Алексеем, а камердинера, мужа ее матери, Аксёном) и осмелился высказать это. Мне самому казалось, что я никогда не скажу ни слова
о моей любви, — я не знаю, как это случилось; но что же вы находите преступного? Почему вы
думаете, что мои намерения порочны?
Что
подумала вчера
о нас эта
милая девушка в белом платье?
Милый братику,
думал ли ты
о старости?
Свой первый вечер мы скоротали как-то незаметно, поддавшись чисто семейным воспоминаниям. В «Федосьиных покровах» раздалась сердечная нота и пахнуло теплом далекой
милой провинции. Каждый
думал и говорил
о своем.
Басов. Да, нет, ты не
думай… она
милая! Только, знаешь, так как-то, скучает
о чем-то… Теперь все скучают… все какие-то настроения… странные разговоры, вообще, канитель! Кстати, ты женат? То есть, я слышал, что ты развелся с женой.
О нет, Аллочка, так нельзя,
милая! Я к вам добром, а вы мне отвечаете холодом. Это не годится. И дело не в пятистах рублях. Мало ли кто кому должен. Дело в тоне. Вот если бы вы пришли ко мне, сказали бы просто и дружелюбно: Зоя, дела мои паршивы, мы бы вместе
подумали, как выпутаться из них… Но вы вошли ко мне как статуя свободы. Я, мол, светская дама, а ты Зоя-коммерсантка, портниха. Ну, а если так, я плачу тем же.
—
О чем же ты
думаешь,
милая?
"
Милый мой! я всю ночь
думала о твоем предложении… Я не стану с тобой лукавить. Ты был откровенен со мною, и я буду откровенна: я не могу бежать с тобою, я не в силах это сделать. Я чувствую, как я перед тобою виновата; вторая моя вина еще больше первой, — я презираю себя, свое малодушие, я осыпаю себя упреками, но я не могу себя переменить.
Он
думал о своей невесте,
о своей
милой, доброй, святой Татьяне, и как чиста, благородна, как правдива казалась она ему!
—
Помилуйте, вашество! кто же нынче
о бреднях
думает? Бредни… фуй!
Одно только смущает меня,
милая тетенька. Многие
думают, что вопрос
о пользе «отвода глаз» есть вопрос более чем сомнительный и что каркать
о потрясении основ, когда мы отлично знаем, что последние как нельзя лучше ограждены, — просто бессовестно. А другие идут еще дальше и прямо говорят, что еще во сто крат бессовестнее, ради торжества заведомой лжи, производить переполох, за которым нельзя распознать ни подлинных очертаний жизни, ни ее действительных запросов и стремлений.
Ну, вижу, сынок мой не шутя затеял кружиться, и отписала ему, чтобы старался учиться наукам и службе, а
о пустяках, подобных городским барышням, не смел
думать, а он и в этот тон ответ шлет: «Правы, — говорит, — вы,
милая маменька, что, не дав мне благословления, даже очень меня пожурили: я вполне того был достоин и принимаю строгое слово ваше с благодарностью.
Ахов. Какой для тебя закон писан, дурак? Кому нужно для вас, для дряни, законы писать? Какие такие у тебя права, коли ты мальчишка, и вся цена тебе грош? Уж очень много вы
о себе
думать стали! Написаны законы, а вы
думаете это про вас. Мелко плаваете, чтобы для вас законы писать. Вот покажут тебе законы! Для вас закон — одна воля хозяйская, а особенно когда ты сродственник. Ты поговорить пришел,
милый? Ну, говори, говори, я слушаю; только не пеняй потом, коли солоно придется. Что тебе надо?
И если бы не человек, а Бог, которому нельзя солгать, спросил юношу,
о чем он
думает, он чистосердечно и уверенно ответил бы:
думаю о Линочке — она очень
милая, и я ее люблю, — и
о Колесникове: он очень тяжелый, и я его не люблю.
И, как тихий пруд на заре, отражающий каждое бегущее облако, отражала она на пухлом,
милом, добром лице своем всякое быстрое чувство, всякую мысль тех четверых.
О том, что ее также судят и также повесят, она не
думала совсем — была глубоко равнодушна. Это у нее на квартире открыли склад бомб и динамита; и, как ни странно, — это она встретила полицию выстрелами и ранила одного сыщика в голову.