Неточные совпадения
Из всех взрослых
мама самая трудная,
о ней почти нечего
думать, как
о странице тетради, на которой еще ничего не написано.
Я пустился домой; в моей душе был восторг. Все мелькало в уме, как вихрь, а сердце было полно. Подъезжая к дому
мамы, я вспомнил вдруг
о Лизиной неблагодарности к Анне Андреевне, об ее жестоком, чудовищном слове давеча, и у меня вдруг заныло за них всех сердце! «Как у них у всех жестко на сердце! Да и Лиза, что с ней?» —
подумал я, став на крыльцо.
— Был, поклонился ему и помолился
о нем. Какой спокойный, благообразный лик у него,
мама! Спасибо вам,
мама, что не пожалели ему на гроб. Мне сначала это странно показалось, но тотчас же
подумал, что и сам то же бы сделал.
«Однако, —
подумал я тогда про себя, уже ложась спать, — выходит, что он дал Макару Ивановичу свое „дворянское слово“ обвенчаться с
мамой в случае ее вдовства. Он об этом умолчал, когда рассказывал мне прежде
о Макаре Ивановиче».
Затем… затем я, конечно, не мог, при
маме, коснуться до главного пункта, то есть до встречи с нею и всего прочего, а главное, до ее вчерашнего письма к нему, и
о нравственном «воскресении» его после письма; а это-то и было главным, так что все его вчерашние чувства, которыми я
думал так обрадовать
маму, естественно, остались непонятными, хотя, конечно, не по моей вине, потому что я все, что можно было рассказать, рассказал прекрасно.
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте,
мама», чего никогда прежде не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости, не мог и в этот раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся в противоположном конце комнаты. Я очень устал, но
о том не
думал.
— Знает, да не хочет знать, это — так, это на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит
о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты не
подумала, Лиза, что это —
маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая мысль
мамы теперь: «Это — потому, что я тоже была виновата, а какова мать — такова и дочь!»
Он
подумал было, что это всё его
мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, —
о, какой свет!
«
О чем я сейчас
думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке
думать последовательно, не мог сразу найти ее. —
О чем я сейчас
думал?
О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве
мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
— Нет, ничего. Я даже
о маме думаю без всякой боли, но это не равнодушие! Но
думаю: ведь не одна она, отчего же ей быть счастливее других? Впрочем… Правда, не стоит говорить. Не стоит, Вася?
Пётр (просто,
думая о чём-то другом). Конечно,
мама!
Пётр (помолчав). Всё это странно. Ты не любишь отца, не уважаешь его, но ты останавливаешь меня, когда я хочу сказать
о нём то, что
думаю. Почему? Почему так,
мама? Ведь ты же сама рассказывала мне
о нём!
Пётр (сконфужен). Ты,
мама, неверно поняла… я не
о тебе
думал…
— Петруша, ты долго
думал о том, что произошло, — проговорила она, взявши брата за рукав, и он понял, как ей тяжело говорить. — Ты долго
думал; скажи мне, можно ли рассчитывать, что
мама когда-нибудь примирится с Григорием… и вообще с этим положением?
Она стала
думать о студенте, об его любви,
о своей любви, но выходило так, что мысли в голове расплывались и она
думала обо всем:
о маме, об улице,
о карандаше,
о рояле…
— Ах, господи! — всплеснула Вера руками. — Вот меня всегда в таких случаях возмущает Наташа!.. «Кому дело»! Папе и
маме твоим дело, нам всем дело!.. Как это так всегда, постоянно и постоянно
о себе одной
думать!
«Бедный Андрюша! —
подумала Тася, — и он сирота, как и Карлуша. У той папа умер, и она успокоиться не может по нему до сих пор; y этого
мама, и он
о ней со слезами вспоминает. A y неё, Таси, есть добрая, милая, ласковая
мама, и она, Тася, так много горького причинила ей! Сколько горя и печали! Должно быть много, очень много, если добрая
мама решила отдать ее так далеко от себя».
Они просидели весь вечер, тесно прижавшись друг к другу. Одна —
думая о том, как счастлива она теперь подле
мамы, другая — как милосерден Господь, что вернул ей её милую, обновленную дочурку.
Мы с Мишей сидели в конце стола, и как раз против нас — Оля и Маша. Я все время в великом восхищении глазел на Машу. Она искоса поглядывала на меня и отворачивалась. Когда же я отвечал Варваре Владимировне на вопросы
о здоровьи папы и
мамы,
о переходе моем в следующий класс, — и потом вдруг взглядывал на Машу, я замечал, что она внимательно смотрит на меня. Мы встречались глазами. Она усмехалась и медленно отводила глаза. И я в смущении
думал: чего это она все смеется?
У
мамы был непочатый запас энергии и жизненной силы. И всякую мечту она сейчас же стремилась воплотить в жизнь. Папа же любил просто помечтать и пофантазировать, не
думая непременно
о претворении мечты в жизнь. Скажет, например: хорошо бы поставить у забора в саду беседку, обвить ее диким виноградом. Назавтра в саду уже визг пил, стук, летят под топорами плотников белые щепки.
—
Мама, — проговорила она, и голос ее звучал глубокой задушевностью, — утром моя первая мысль будет
о тебе, а вечером, засыпая, я стану
думать о тебе же. Память
о тебе станет охранять меня от всего дурного.
— Нам — до ребят ли!
О себе говори. Тебе не до того?
Подумаешь, — самое тут важное, до того ли тебе это, или не до того… Темка! Пойми! — Она села на постели, с тоскою простерла голые руки в темноту. — Хочу белобрысого пискуна, чтоб протягивал ручонки, чтоб кричал: «
Мама!» Прямо, как болезнь какая-то, ни
о чем другом не хочу
думать. И ты мне противен, гадок, и все это мне противно, если не для того, чтоб был ребенок!
— „Что же он такое?“ — „
Мама его называла: губка! фуй!“ — „Чем же это порок?“ — „Да фуй!.. мне
о нем стыдно
думать!“ Ты вообрази себе этакую своего рода быстроту и бойкость в нераздельном слитии с монастырскою наивностью…