Неточные совпадения
«Идиоты!» —
думал Клим. Ему вспоминались безмолвные слезы
бабушки пред развалинами ее дома, вспоминались уличные сцены, драки мастеровых, буйства пьяных мужиков у дверей базарных трактиров на городской площади против гимназии и снова слезы
бабушки, сердито-насмешливые словечки Варавки
о народе, пьяном, хитром и ленивом. Казалось даже, что после истории с Маргаритой все люди стали хуже: и богомольный, благообразный старик дворник Степан, и молчаливая, толстая Феня, неутомимо пожиравшая все сладкое.
О силе и значении этих связей достоверно не знаю, да
думаю, что это и не важно. Все равно — какая
бабушка ему ни ворожила и все на милость преложила.
«Да, если б как сестру только!» —
думала она и не хотела открывать
бабушке о страсти Райского к ней; это был не ее секрет.
Вера не вынесла бы грубой неволи и бежала бы от
бабушки, как убегала за Волгу от него, Райского, словом — нет средств! Вера выросла из круга бабушкиной опытности и морали,
думал он, и та только раздражит ее своими наставлениями или, пожалуй, опять заговорит
о какой-нибудь Кунигунде — и насмешит. А Вера потеряет и последнюю искру доверия к ней.
О, Боже сохрани! Если уже зло неизбежно,
думала она, то из двух зол меньшее будет — отдать письма
бабушке, предоставить ей сделать, что нужно сделать.
Бабушка тоже не ошибется, они теперь понимают друг друга.
«
О чем это он все
думает? — пыталась отгадать
бабушка, глядя на внука, как он внезапно задумывался после веселости, часто также внезапно, — и что это он все там у себя делает?»
«Как тут закипает! —
думал он, трогая себя за грудь. —
О! быть буре, и дай Бог бурю! Сегодня решительный день, сегодня тайна должна выйти наружу, и я узнаю… любит ли она или нет? Если да, жизнь моя… наша должна измениться, я не еду… или, нет, мы едем туда, к
бабушке, в уголок, оба…»
— Да, я артист, — отвечал Марк на вопрос Райского. — Только в другом роде. Я такой артист, что купцы называют «художник».
Бабушка ваша, я
думаю, вам говорила
о моих произведениях!
— Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией
о любви на срок! — с нетерпением перебила она. — Я очень несчастлива, у меня не одна эта туча на душе — разлука с вами! Вот уж год я скрытничаю с
бабушкой — и это убивает меня, и ее еще больше, я вижу это. Я
думала, что на днях эта пытка кончится; сегодня, завтра мы наконец выскажемся вполне, искренно объявим друг другу свои мысли, надежды, цели… и…
— Разве я зверь, — обидчиво отвечала Татьяна Марковна, — такая же, как эти злые родители, изверги? Грех, Вера,
думать это
о бабушке…
Она старалась не
думать о ней, и в эту минуту
думала только — как помирить
бабушку с горем, облегчить ей удары.
Я всё чаще
думаю о матери, ставя ее в центр всех сказок и былей, рассказанных
бабушкой.
Все эти церемонии были проделаны так быстро, что девочка не успела даже
подумать о сопротивлении, а только со страхом ждала момента, когда она будет целовать руку у сердитой
бабушки.
Бабушки уже нет, но еще в нашем доме живут воспоминания и различные толки
о ней. Толки эти преимущественно относятся до завещания, которое она сделала перед кончиной и которого никто не знает, исключая ее душеприказчика, князя Ивана Иваныча. Между бабушкиными людьми я замечаю некоторое волнение, часто слышу толки
о том, кто кому достанется, и, признаюсь, невольно и с радостью
думаю о том, что мы получаем наследство.
— Хотя Арина Васильевна и ее дочери знали, на какое дело шли, но известие, что Парашенька обвенчана, чего они так скоро не ожидали, привело их в ужас: точно спала пелена с их глаз, точно то случилось,
о чем они и не
думали, и они почувствовали, что ни мнимая смертельная болезнь родной
бабушки, ни письмо ее — не защита им от справедливого гнева Степана Михайловича.
Глядя на высохшее желтое лицо
бабушки, с строгими серыми глазами и прямым носом, Нюша часто
думала о том, зачем
бабушка так долго молится?
Модница быстро вошла в роль и под рукой успела выведать, что
думает Нюша об Алексее Пазухине, а также кое-что и
о бабушке Татьяне и обстоятельствах смерти братца.
— Он-то ее даже очень уважает, — говорила
бабушка Татьяна
о. Крискенту, — вот я и
думаю: ежели бы Феня замолвила словечко, может, Гордей-то Евстратыч и совсем бы стишал…
Одним словом, я
думаю о вас,
бабушка Татьяна.
Аксюша. Я не могу тебе сказать с чего, я неученая. А пусто, вот и все. По-своему я так
думаю, что с детства меня грызет горе да тоска; вот, должно быть, подле сердца-то у меня и выело, вот и пусто. Да все я одна; у другой мать есть,
бабушка, ну хоть нянька или подруга; все-таки есть с кем слово сказать
о жизни своей, а мне не с кем, — вот у меня все и копится. Плакать я не плачу, слез у меня нет, и тоски большой нет, а вот, говорю я тебе, пусто тут, у сердца. А в голове все дума.
Думаю,
думаю.
Но,
подумав немножко,
бабушка, однако, пожелала еще расспросить
о нем Дон-Кихота.
Бабушка сначала спросила Рогожина, с кем он и за что дрался, но, получив в ответ, что «это пустяки», она
подумала, что это и впрямь не более как обыкновенные пустяки, и перешла к разговору
о Червеве.
Бабушке немалого труда стоило успокоить дьяконицу, что она ничего
о ее брате худого не
думает и нимало на него не сердится; что «любовь это хвороба, которая не по лесу, а по людям ходит, и кто кого полюбит, в том он сам не волен».
Надо
думать, что
бабушка была прежде богаче, потому что и теперь вспоминает
о лучших днях.
Бабушка без меня проснулась и
о чем-то спросила,
думая, что я все еще сижу смирно на месте.
— Мечтатель! позвольте, да как не знать! я сама мечтатель! Иной раз сидишь подле
бабушки и чего-чего в голову не войдет. Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься — ну, просто за китайского принца выхожу… А ведь это в другой раз и хорошо — мечтать! Нет, впрочем, бог знает! Особенно если есть и без этого
о чем
думать, — прибавила девушка на этот раз довольно серьезно.
— Федосья, Федосья-то,
думаю, как удивится теперь, — говорила
бабушка, вспоминая
о знакомой генеральской нянюшке. — И ей нужно на платье подарить. Эй, Алексей Иванович, Алексей Иванович, подай этому нищему!
— А что, — говорю, — надо
думать о женщине Павле?
Бабушка на меня взглянула и отвечает...
Вошла Надя в дом сердитая, нездоровая,
думая о том, что весь вечер будут гости, что надо занимать их, улыбаться, слушать скрипку, слушать всякий вздор и говорить только
о свадьбе.
Бабушка, важная, пышная в своем шелковом платье, надменная, какою она всегда казалась при гостях, сидела у самовара. Вошел отец Андрей со своей хитрой улыбкой.
Надя уже сильно тосковала и каждый день
думала о матери и
о бабушке,
думала о Саше.
Вот тут бы ей жить, если б нашлась недорогая комната… Мать с каждым днем ожесточается… Отцу Тася прямо сказала, что так долго продолжаться не может… Надо
думать о куске хлеба… Она же будет кормить их. На Нику им надежда плохая…
Бабушка сильно огорчилась, отец тоже начал кричать:"Срамишь фамилию!"Она потерпит еще, пока возможно, а там уйдет… Скандалу она не хочет; да и нельзя иначе. Но на что жить одной?.. Наняла она сиделку. И та обойдется в сорок рублей. Даром и учить не станут… Извозчики, то, другое…
Маменьки, тетушки,
бабушки наперебой старались выдать за него своих дочерей, племянниц и внучек, но Павел Мартынович, влюбленный по-прежнему в музыку, и не
думал о женитьбе.