Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы
слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у
другого.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу!
слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и
слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Г-жа Простакова (сыну).
Слышишь,
друг мой сердечный? Это что за наука?
Одни, к которым принадлежал Катавасов, видели в противной стороне подлый донос и обман;
другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и не принадлежавший к университету, несколько раз уже в свою бытность в Москве
слышал и говорил об этом деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он принял участие в разговоре, продолжавшемся и на улице, пока все трое дошли до здания Старого Университета.
Они не
слышали и громких замечаний и споров о том, что, по наблюдению одних, он стал прежде, по мнению
других, оба вместе.
В то время как Левин выходил в одну дверь, он
слышал, как в
другую входила девушка. Он остановился у двери и
слышал, как Кити отдавала подробные приказания девушке и сама с нею стала передвигать кровать.
― Что ж, батюшка,
слышали?. Подал отдельное мнение, ― сказал Катавасов, в
другой комнате надевавший фрак.
Он
слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом
слышал, как солдат укладывался спать с
другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина;
слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Левин стоял довольно далеко. Тяжело, с хрипом дышавший подле него один дворянин и
другой, скрипевший толстыми подошвами, мешали ему ясно
слышать. Он издалека
слышал только мягкий голос предводителя, потом визгливый голос ядовитого дворянина и потом голос Свияжского. Они спорили, сколько он мог понять, о значении статьи закона и о значении слов: находившегося под следствием.
— Она
слышала из
другой комнаты голоса переговаривавшихся сестер.
Катавасов же
слышал тоже за верное, что Государь сказал совсем
другое.
— Что такое? что? кого? — Доверенность? кому? что? — Опровергают? — Не доверенность. — Флерова не допускают. — Что же, что под судом? — Этак никого не допустят. Это подло. — Закон! —
слышал Левин с разных сторон и вместе со всеми, торопившимися куда-то и боявшимися что-то пропустить, направился в большую залу и, теснимый дворянами, приблизился к губернскому столу, у которого что-то горячо спорили губернский предводитель, Свияжский и
другие коноводы.
— J’ai forcé la consigne, [Я нарушила запрет,] — сказала она, входя быстрыми шагами и тяжело дыша от волнения и быстрого движения. — Я всё
слышала! Алексей Александрович!
Друг мой! — продолжала она, крепко обеими руками пожимая его руку и глядя ему в глаза своими прекрасными задумчивыми глазами.
— Я
слышу очень интересный разговор, — прибавил он и подошел к
другому концу стола, у которого сидел хозяин с двумя помещиками.
Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а
другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я все это тотчас заметил… Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог — только он притворялся, будто не
слышит.
Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на
другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но так как вы о нем не
услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением.
Пробираюсь вдоль забора и вдруг
слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина;
другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
— Да чтобы с одного боку она, понимаешь — зарумянилась бы, а с
другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки ее так, чтобы рассыпáлась, чтобы всю ее проняло, знаешь, соком, чтобы и не
услышал ее во рту — как снег бы растаяла.
Или кто-нибудь из старых
друзей его вспоминал о нем и присылал ему деньги; или какая-нибудь проезжая незнакомка, нечаянно
услышав о нем историю, с стремительным великодушьем женского сердца присылала ему богатую подачу; или выигрывалось где-нибудь в пользу его дело, о котором он никогда и не
слышал.
— Здесь Ноздрев, схвативши за руку Чичикова, стал тащить его в
другую комнату, и как тот ни упирался ногами в пол и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был
услышать еще раз, каким образом поехал в поход Мальбруг.
— В
другой уже раз про него
слышу! — вскрикнул Чичиков.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только
услышал он, в чем дело, в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только: «Понимаешь!» — а уж там, в
другой комнате, в продолжение того времени, как гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, — это все было со стороны рыбного ряда.
— Пропал совершенно сон! — сказал Чичиков, переворачиваясь на
другую сторону, закутал голову в подушки и закрыл себя всего одеялом, чтобы не
слышать ничего. Но сквозь одеяло слышалось беспрестанно: «Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хорошенько». Заснул он уже на каком-то индюке.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно всем, и вовсе не было в диковинку
слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее
другому смертному, хотя бы именно для того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а
другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед за тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь город, и все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
Замечу кстати: все поэты —
Любви мечтательной
друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира.
Теперь от вас, мои
друзья,
Вопрос нередко
слышу я:
«О ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж ответ?
Приехал Ольгин обожатель.
«Скажите: где же ваш приятель? —
Ему вопрос хозяйки был. —
Он что-то нас совсем забыл».
Татьяна, вспыхнув, задрожала.
«Сегодня быть он обещал, —
Старушке Ленский отвечал, —
Да, видно, почта задержала». —
Татьяна потупила взор,
Как будто
слыша злой укор.
Мои богини! что вы? где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Всё те же ль вы?
другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
Иль взор унылый не найдет
Знакомых лиц на сцене скучной,
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
Но тише!
Слышишь? Критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий
И нашей братье рифмачам
Кричит: «Да перестаньте плакать,
И всё одно и то же квакать,
Жалеть о прежнем, о былом:
Довольно, пойте о
другом!»
— Ты прав, и верно нам укажешь
Трубу, личину и кинжал,
И мыслей мертвый капитал
Отвсюду воскресить прикажешь:
Не так ли,
друг? — Ничуть. Куда!
«Пишите оды, господа...
Сажают прямо против Тани,
И, утренней луны бледней
И трепетней гонимой лани,
Она темнеющих очей
Не подымает: пышет бурно
В ней страстный жар; ей душно, дурно;
Она приветствий двух
друзейНе
слышит, слезы из очей
Хотят уж капать; уж готова
Бедняжка в обморок упасть;
Но воля и рассудка власть
Превозмогли. Она два слова
Сквозь зубы молвила тишком
И усидела за столом.
Она
другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я
слышу ее запах и голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать...
Сонечка занимала все мое внимание: я помню, что, когда Володя, Этьен и я разговаривали в зале на таком месте, с которого видна была Сонечка и она могла видеть и
слышать нас, я говорил с удовольствием; когда мне случалось сказать, по моим понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь в гостиную; когда же мы перешли на
другое место, с которого нас нельзя было ни
слышать, ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре.
Я
слышал, как гончие погнали дальше, как заатукали на
другой стороне острова, отбили зайца и как Турка в свой огромный рог вызывал собак, — но все не трогался с места…
Много и долго говорил в этом духе Карл Иваныч: говорил о том, как лучше умели ценить его заслуги у какого-то генерала, где он прежде жил (мне очень больно было это
слышать), говорил о Саксонии, о своих родителях, о
друге своем портном Schönheit и т. д., и т. д.
Уходя к своему полку, Тарас думал и не мог придумать, куда девался Андрий: полонили ли его вместе с
другими и связали сонного? Только нет, не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже не было его видно. Задумался крепко Тарас и шел перед полком, не
слыша, что его давно называл кто-то по имени.
Порфирий Петрович, как только
услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на
другом конце и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко не в пропорции с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой истории, — и совсем это не так было! Это было
другое… Вы не так
слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
Но Раскольников, ожидавший чего-то совсем
другого, тупо и задумчиво посмотрел на него и ничего не ответил, как будто имя Петра Петровича
слышал он решительно в первый раз.
Феклуша. А я, мaтушка, так своими глазами видела. Конечно,
другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Hу, и стон, которые люди хорошей жизни, так
слышат.
Кабанова. Не слыхала, мой
друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я
слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься. Нет, мой
друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.
Дико́й. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для
других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это
слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу — помилую, захочу — раздавлю.
По счастью, или нет (увидим это вскоре),
Услышав про царёво горе,
Такой же царь, пернатых царь, Орёл,
Который вёл
Со Львом приязнь и дружбу,
Для
друга сослужить большую взялся службу
И вызвался сам Львёнка воспитать.
Но Скворушка
услышь, что хвалят соловья, —
А Скворушка завистлив был, к несчастью, —
И думает: «Постойте же,
друзья,
Спою не хуже я
И соловьиным ладом».
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я
слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову и отходит в
другую комнату, шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Лариса. Так это еще хуже. Надо думать, о чем говоришь. Болтайте с
другими, если вам нравится, а со мной говорите осторожнее. Разве вы не видите, что положение мое очень серьезно? Каждое слово, которое я сама говорю и которое я
слышу, я чувствую. Я сделалась очень чутка и впечатлительна.
Он
услышал: «А кто это у тебя охает, старуха?» Я вору в пояс: «Племянница моя, государь; захворала, лежит, вот уж
другая неделя».
— Милый
друг, — революционер — мироненавистник, но не мизантроп, людей он любит, для них и живет, —
слышал Самгин.
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб
другой не
слышал, не знал, о чем идет речь. Она как будто боится, что люди заговорят неискренно, в унисон
друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она не любит возбуждать их. Может быть, она думает, что каждый человек обладает тайной, которую он способен сообщить только девице Лидии Варавка?
Глаза ее щурились и мигали от колючего блеска снежных искр. Тихо, суховато покашливая, она говорила с жадностью долго молчавшей, как будто ее только что выпустили из одиночного заключения в тюрьме. Клим отвечал ей тоном человека, который уверен, что не
услышит ничего оригинального, но слушал очень внимательно. Переходя с одной темы на
другую, она спросила...
Она и Варавка становились все менее видимы Климу, казалось, что они и
друг с
другом играют в прятки; несколько раз в день Клим
слышал вопросы, обращенные к нему или к Малаше, горничной...
Он
слышал тревогу в словах матери, но тревога эта казалась ему вызванной не соображениями о займах, а чем-то
другим. Так и было.