Неточные совпадения
Разве я не знаю вперед, что мои
друзья никогда не допустят меня до дуэли — не допустят того, чтобы жизнь государственного человека, нужного России, подверглась
опасности?
Надо было видеть, как одни, презирая
опасность, подлезали под нее,
другие перелезали через, а некоторые, особенно те, которые были с тяжестями, совершенно терялись и не знали, что делать: останавливались, искали обхода, или ворочались назад, или по хворостинке добирались до моей руки и, кажется, намеревались забраться под рукав моей курточки.
«Дома у меня — нет, — шагая по комнате, мысленно возразил Самгин. — Его нет не только в смысле реальном: жена, дети, определенный круг знакомств, приятный
друг, умный человек, приблизительно равный мне, — нет у меня дома и в смысле идеальном, в смысле внутреннего уюта… Уот Уитмэн сказал, что человеку надоела скромная жизнь, что он жаждет грозных
опасностей, неизведанного, необыкновенного… Кокетство анархиста…
А ей было еще мучительнее. Ей хотелось бы сказать
другое имя, выдумать
другую историю. Она с минуту колебалась, но делать было нечего: как человек, который, в минуту крайней
опасности, кидается с крутого берега или бросается в пламя, она вдруг выговорила: «Обломова!»
А может быть, сон, вечная тишина вялой жизни и отсутствие движения и всяких действительных страхов, приключений и
опасностей заставляли человека творить среди естественного мира
другой, несбыточный, и в нем искать разгула и потехи праздному воображению или разгадки обыкновенных сцеплений обстоятельств и причин явления вне самого явления.
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь, не
опасности конечно, а тоже скандальной, для Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И ко всему этому нужно было еще дать ответ! А ответ один:
другого ответа и нет и нельзя дать, кроме того, какой диктовал ему этот «рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на все его задиранья. Марк как ни ускользал, а дал ответ!
Молодые чиновники в углу, завтракавшие стоя, с тарелками в руках, переступили с ноги на ногу; девицы неистово покраснели и стиснули
друг другу, как в большой
опасности, руки; четырнадцатилетние птенцы, присмиревшие в ожидании корма, вдруг вытянули от стены до окон и быстро с шумом повезли назад свои скороспелые ноги и выронили из рук картузы.
И те и
другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от
опасностей за системой замкнутости, как за каменной стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и
другие народы кругом остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Мы подвергались
опасностям и
другого рода, хотя не морским, но весьма вероятным тогда и обязательным, так сказать, для военного судна, которых не только нельзя было избегать, но должно было на них напрашиваться. Это встреча и схватка с неприятельскими судами.
И только на
другой день, на берегу, вполне вникнул я в
опасность положения, когда в разговорах об этом объяснилось, что между берегом и фрегатом, при этих огромных, как горы, волнах, сообщения на шлюпках быть не могло; что если б фрегат разбился о рифы, то ни наши шлюпки — а их шесть-семь и большой баркас, — ни шлюпки с
других наших судов не могли бы спасти и пятой части всей нашей команды.
Другое дело «опасные» минуты: они нечасты, и даже иногда вовсе незаметны, пока
опасность не превратится в прямую беду. И мне случалось забывать или, по неведению, прозевать испугаться там, где бы к этому было больше повода, нежели при падении посуды из шкафа, иногда самого шкафа или дивана.
Русский священник в Лондоне посетил нас перед отходом из Портсмута и после обедни сказал речь, в которой остерегал от этих страхов. Он исчислил
опасности, какие можем мы встретить на море, — и, напугав сначала порядком, заключил тем, что «и жизнь на берегу кишит страхами,
опасностями, огорчениями и бедами, — следовательно, мы меняем только одни беды и страхи на
другие».
Зато тут
другие двигатели не дают дремать организму: бури, лишения,
опасности, ужас, может быть, отчаяние, наконец следует смерть, которая везде следует; здесь только быстрее, нежели где-нибудь.
В-третьих, подвергаясь постоянной
опасности жизни, — не говоря уже об исключительных случаях солнечных ударов, утопленья, пожаров, — от постоянных в местах заключения заразных болезней, изнурения, побоев, люди эти постоянно находились в том положении, при котором самый добрый, нравственный человек из чувства самосохранения совершает и извиняет
других в совершении самых ужасных по жестокости поступков.
Опасность и даже гибель Берлина, Вены, Лондона и
других столиц Европы не могла бы так жутко взволновать всякую культурную душу.
Осмотрев больного тщательно (это был самый тщательный и внимательный доктор во всей губернии, пожилой и почтеннейший старичок), он заключил, что припадок чрезвычайный и «может грозить
опасностью», что покамест он, Герценштубе, еще не понимает всего, но что завтра утром, если не помогут теперешние средства, он решится принять
другие.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит
опасность быть проданной, он не зол, а только недалек, недалекий и незлой муж лучше всякого
другого для умной женщины с характером, вы будете госпожею в доме.
Странная, оригинальная развалина
другого века, окруженная выродившимся поколением на бесплодной и низкой почве петербургской придворной жизни. Она чувствовала себя выше его и была права. Если она делила сатурналии Екатерины и оргии Георга IV, то она же делила
опасность заговорщиков при Павле.
Раз ночью слышу, чья-то рука коснулась меня, открываю глаза. Прасковья Андреевна стоит передо мной в ночном чепце и кофте, со свечой в руках, она велит послать за доктором и за «бабушкой». Я обмер, точно будто эта новость была для меня совсем неожиданна. Так бы, кажется, выпил опиума, повернулся бы на
другой бок и проспал бы
опасность… но делать было нечего, я оделся дрожащими руками и бросился будить Матвея.
Опасность поднимала еще более наши раздраженные нервы, заставляла сильнее биться сердца и с большей горячностью любить
друг друга. Нас было пятеро сначала, тут мы встретились с Пассеком.
Теперь у них оказалось нечто вроде центра: она была в
опасности, ее похищали, а я гнался, побеждал, освобождал, вообще проделывал нечто вроде того, что впоследствии проделывали один за
другим герои господина Сенкевича, только, конечно, с меньшим знанием истории и с гораздо меньшим талантом.
Возьмите всякое
другое коммерческое дело — везде риск, везде
опасность, везде сомнения.
Но русский народ подстерегают
опасности, с одной стороны, обскурантского отрицания культуры вместо эсхатологической критики ее, а с
другой стороны, механической, коллективистической цивилизации.
А с
другой стороны подстерегает
опасность той рационализации Церкви в христианском быту и христианском богословии, которая делает христианство смертельно скучным, пресным и уродливым.
Мне даже страшно смотреть на необъятную массу воды, так самовластно отделяющую меня от противоположного берега, через которую без
опасности нельзя иногда и попасть на
другую сторону.
Чибисы, или пигалицы, очень горячо привязаны к своим детям и не уступают в этом качестве и болотным куликам: так же бросаются навстречу
опасности, так же отгоняют всякую недобрую птицу и так же смело вьются над охотником и собакою, но гибнут менее, чем
другие кулики, потому что охотники мало их стреляют.
Яко же шественник, отдаляяся среды стези, вдается
опасности ввергнутися в тот или
другой ров, таково бывает шествие во нравственности.
Наконец, судна нашего правитель, более нежели все
другие к
опасностям морских происшествий обыкший, взиравший поневоле, может быть, на смерть хладнокровно в разных морских сражениях в прошедшую турецкую войну в Архипелаге, решился или нас спасти, спасаяся сам, или погибнуть в сем благом намерении: ибо, стоя на одном месте, погибнуть бы нам должно было.
Я думаю, да и всякой
другой избрал бы броситься в реку, в надежде, что, преплыв на
другой брег,
опасность уже минется.
Нередко помышляли мы вытти из судна и шествовать по каменной гряде к берегу, но пребывание одного из наших сопутников на камне уже несколько часов и скрытие
другого из виду представляло нам
опасность перехода более, может быть, нежели она была в самом деле.
Как реакция после напряженной деятельности, когда надо было выиграть время и заставить себя преодолеть усталость, чтобы дойти до лесу, вдруг наступил покой и полный упадок сил. Теперь
опасность миновала. Не хотелось ничего делать, ничего думать. Я безучастно смотрел, как перемигивались звезды на небе, как все новые и новые светила, словно алмазные огни, поднимались над горизонтом, а
другие исчезали в предрассветной мгле.
Вяземский был очень болен. Теперь, однако, вышел из
опасности; я вижу его довольно часто — и всегда непременно об тебе говорим. Княгиня — большой твой
друг.
Он прибавил, что у ней должна быть
другая, постоянная болезнь, что-нибудь вроде неправильного сердцебиения, «но что этот пункт будет требовать особенных наблюдений, теперь же она вне
опасности».
Их тревожные, отчаянные крики разбудили у женщины сознание
опасности; вздрогнув, она пошла вдоль ограды кладбища, следя за надзирателями, но они и солдаты забежали за
другой угол тюрьмы и скрылись.
Как ни мало предполагал Калинович в нем честности, но подобное предложение было выше всяких ожиданий. Сверх того, ему представилась
опасность еще и с
другой стороны.
«Первое! второе!» командовал Володя, перебегая в дыму от одной мортиры к
другой и совершенно забыв об
опасности.
Не буду рассказывать, сколько еще ужасов,
опасностей и разочарований испытал наш герой в этот вечер: как вместо такой стрельбы, которую он видел на Волковом поле, при всех условиях точности и порядка, которые он надеялся найти здесь, он нашел 2 разбитые мортирки без прицелов, из которых одна была смята ядром в дуле, а
другая стояла на щепках разбитой платформы; как он не мог до утра добиться рабочих, чтоб починить платформу;как ни один заряд не был того веса, который означен был в Руководстве, как ранили 2 солдат его команды, и как 20 раз он был на волоске от смерти.
Деревья перестали покачиваться и задевать
друг друга сучьями; они выпрямились; только изредка наклонялись верхушками между собою, как будто взаимно предупреждая себя шепотом о близкой
опасности.
Другое дело настоящий пожар: тут ужас и всё же как бы некоторое чувство личной
опасности, при известном веселящем впечатлении ночного огня, производят в зрителе (разумеется, не в самом погоревшем обывателе) некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам, которые, увы! таятся во всякой душе, даже в душе самого смиренного и семейного титулярного советника…
— Итак, вы отрицаетесь? А я утверждаю, что сожгли вы, вы одни и никто
другой. Господа, не лгите, у меня точные сведения. Своеволием вашим вы подвергли
опасности даже общее дело. Вы всего лишь один узел бесконечной сети узлов и обязаны слепым послушанием центру. Между тем трое из вас подговаривали к пожару шпигулинских, не имея на то ни малейших инструкций, и пожар состоялся.
— Вы, может быть. Вы бы уж лучше молчали, Липутин, вы только так говорите, по привычке. Подкупленные, господа, все те, которые трусят в минуту
опасности. Из страха всегда найдется дурак, который в последнюю минуту побежит и закричит: «Ай, простите меня, а я всех продам!» Но знайте, господа, что вас уже теперь ни за какой донос не простят. Если и спустят две степени юридически, то все-таки Сибирь каждому, и, кроме того, не уйдете и от
другого меча. А
другой меч повострее правительственного.
— Н-нет… Я не очень боюсь… Но ваше дело совсем
другое. Я вас предупредил, чтобы вы все-таки имели в виду. По-моему, тут уж нечего обижаться, что
опасность грозит от дураков; дело не в их уме: и не на таких, как мы с вами, у них подымалась рука. А впрочем, четверть двенадцатого, — посмотрел он на часы и встал со стула, — мне хотелось бы сделать вам один совсем посторонний вопрос.
Кроме
других чрезвычайно важных для него неудовольствий (он всё еще ничего не мог узнать о Ставрогине), он, как кажется — ибо не могу утверждать наверно, — получил в течение дня откуда-то (вероятнее всего из Петербурга) одно секретное уведомление о некоторой
опасности, в скором времени его ожидающей.
Все это некоторые объясняли прямым источником из кармана сенатора, а
другие — тем, что к m-me Клавской одновременно со Звездкиным стали забегать разные чиновники, которым угрожала
опасность по ревизии; но, как бы то ни было, в одном только никто не сомневался: что граф был от нее без ума.
Екатерина Петровна хоть соглашалась, что нынче действительно стали отстаивать слабых, бедных женщин, но все-таки сделать какой-нибудь решительный шаг колебалась, считая Тулузова почти не за человека, а за дьявола. Тогда камер-юнкер, как сам человек мнительный и способный придумать всевозможные
опасности, навел ее за одним секретным ужином на
другого рода страх.
— Не я-с говорю это, я во сне бы никогда не посмел подумать того, — отвечал ей немного уже опешивший Тулузов, — но это могут сказать
другие, и, главное, может таким образом понять правительство, которое зорко следит за подобными отношениями и обеспечивает крепостных людей от подобного самоуправства: сын этого Власия, как вы сами видели, не из смирных; грубиян и проходимец великий; он найдет себе заступу, и вам может угрожать
опасность, что у вас отберут ваше имение в опеку.
Двойственное чувство овладело толпою: с одной стороны — радость, что через нашу поимку государство избавилось от угрожавшей ему
опасности, с
другой — свойственное русскому человеку чувство сострадания к"узнику", который почему-то всегда предполагается страдающим"занапрасно".
Быть может, князь, которого он принял как сына, нанес ему в тот же день кровавое оскорбление, ему, лучшему
другу отца его; ему, который готов был подвергнуть
опасности собственную жизнь, чтобы скрыть Серебряного от царского гнева!
Негр Сам, чистильщик сапог в Бродвее, мостовой сторож, подозревавший незнакомца в каком-нибудь покушении на целость бруклинского моста, кондуктор вагона, в котором Матвей прибыл вечером к Central park,
другой кондуктор, который подвергал свою жизнь
опасности, оставаясь с глазу на глаз с дикарем в электрическом вагоне, в пустынных предместьях Бруклина, наконец, старая барыня, с буклями на висках, к которой таинственный дикарь огромного роста и ужасающего вида позвонился однажды с неизвестными, но, очевидно, недобрыми целями, когда она была одна в своем доме…
Война представлялась ему только в том, что он подвергал себя
опасности, возможности смерти и этим заслуживал и награды, и уважение и здешних товарищей, и своих русских
друзей.