Неточные совпадения
Да, и
Драм… такой честный, дельный
человек…
Правда, в таком характере есть уже что-то отталкивающее, и тот же читатель, который на жизненной своей дороге будет дружен с таким
человеком, будет водить с ним хлеб-соль и проводить приятно время, станет глядеть на него косо, если он очутится героем
драмы или поэмы.
В три дня Самгин убедился, что смерть Сипягина оживила и обрадовала
людей значительно более, чем смерть Боголепова. Общее настроение показалось ему сродным с настроением зрителей в театре после первого акта
драмы, сильно заинтересовавшей их.
Затем он неожиданно подумал, что каждый из
людей в вагоне, в поезде, в мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда
драма. Но это была чужая мысль: «Чижи в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
В театрах, глядя на сцену сквозь стекла очков, он думал о необъяснимой глупости
людей, которые находят удовольствие в зрелище своих страданий, своего ничтожества и неумения жить без нелепых
драм любви и ревности.
Было слышно, что вдали по улице быстро идут
люди и тащат что-то тяжелое. Предчувствуя новую
драму, Самгин пошел к воротам дома Варвары; мимо него мелькнул Лаврушка, радостно и громко шепнув...
Самгин чувствовал себя
человеком, который случайно попал за кулисы театра, в среду третьестепенных актеров, которые не заняты в
драме, разыгрываемой на сцене, и не понимают ее значения. Глядя на свое отражение в зеркале, на сухую фигурку, сероватое, угнетенное лицо, он вспомнил фразу из какого-то французского романа...
Ночью он прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой
драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось о ней мягче. Вспомнив ее слова о праве
людей быть жестокими в любви, он спросил себя...
Эти ее анекдоты очень хорошо сливались с ее же рассказами о маленьких идиллиях и
драмах простых
людей, и в общем получалась картина морально уравновешенной жизни, где нет ни героев, ни рабов, а только — обыкновенные
люди.
Вот тебе и
драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой роман? Пишешь ли ты его? Если пишешь, то сократи эту
драму в двух следующих словах. Вот тебе ключ, или «le mot de l’enigme», [ключ к загадке (фр.).] — как говорят здесь русские
люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая
драма! нездорова, невесела, осень на дворе, а осенью
человек, как все звери, будто уходит в себя. Вон и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не правда ли?
— Боже мой! — говорил Райский, возвращаясь к себе и бросаясь, усталый и телом и душой, в постель. — Думал ли я, что в этом углу вдруг попаду на такие
драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая жизнь в наготе ее правды и как
люди остаются целы после такой трескотни! А мы там, в куче, стряпаем свою жизнь и страсти, как повара — тонкие блюда!..
Слушая то Софью Васильевну, то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни до
драмы ни друг до друга, а что если они говорят, то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и горла; во-вторых, то, что Колосов, выпив водки, вина, ликера, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны
люди, сделавшие себе из вина привычку.
А. И. Герцена.)] лица его
драм были для нас существующие личности, мы их разбирали, любили и ненавидели не как поэтические произведения, а как живых
людей.
Моя религиозная
драма прежде всего в том, что я очень мучительно переживаю обычные, ставшие ортодоксальными понятия о Боге и об отношении Бога и
человека.
Очень по-разному переживают
люди и представители религиозной мысли религиозную
драму.
И это открывается в духовном опыте
человека, а не в богословском умозрении; божественная
драма опрокинута в человеческую
драму, то, что вверху, опрокинуто в то, что внизу.
Но вполне понятной может стать моя внутренняя религиозная жизнь и моя религиозная
драма только в связи с пережитым мной внутренним опытом, глубоким внутренним кризисом — я имею в виду основную мечту моей жизни, тему о творчестве
человека.
За ним сменилось еще два — три
человека, появлявшиеся, мелькавшие недолго и исчезавшие с признаками более или менее значительных
драм «по пьяному делу».
Проблема столкновения личности и мировой гармонии. Отношение к действительности. Значение Гегеля в истории русской мысли. Бунт Белинского. Предвосхищение Достоевского. Проблема теодицеи. Подпольный
человек. Гоголь и Белинский. Индивидуалистический социализм Белинского. Религиозная
драма Гоголя. Письмо Белинского Гоголю. Мессианство русской поэзии: Тютчев, Лермонтов.
В этих словах намечается уже религиозная
драма, пережитая Гоголем. Лермонтов не был ренессансным
человеком, как был Пушкин и, может быть, один лишь Пушкин, да и то не вполне. Русская литература пережила влияние романтизма, который есть явление западноевропейское. Но по-настоящему у нас не было ни романтизма, ни классицизма. У нас происходил все более и более поворот к религиозному реализму.
Вся историческая
драма религии Нового Завета в том, что Новый Завет
человека с Богом, Завет любви и свободы не был еще соборным соединением человечества с Божеством.
Максим разговаривал со своим старым товарищем, молодые
люди сидели молча у открытых окон; в небольшом обществе господствовало то особенное тихое настроение, в глубине которого ощущается какая-то не для всех ясная, но всеми сознаваемая
драма.
Тот же критик решил (очень энергически), что в
драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше, чем самая мысль, чувство и свободная воля
человека».
Им-то подчинил г. Островский в комедиях и
драме мысль, чувство и свободную волю
человека» («Атеней», 1859 г.).
Смотря на него, мы сначала чувствуем ненависть к этому беспутному деспоту; но, следя за развитием
драмы, все более примиряемся с ним как с
человеком и оканчиваем тем, что исполняемся негодованием и жгучею злобой уже не к нему, а за него и за целый мир — к тому дикому, нечеловеческому положению, которое может доводить до такого беспутства даже
людей, подобных Лиру.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж
человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова
драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
— Да какие ж выводы, Лизавета Егоровна? Если б я изобрел мазь для ращения волос, — употребляю слово мазь для того, чтобы не изобресть помаду при Помаде, — то я был бы богаче Ротшильда; а если бы я знал, как
людям выйти из ужасных положений бескровной
драмы, мое имя поставили бы на челе человечества.
— Monsieur Вихров, мне говорили очень умные
люди, что опера Глинки испорчена сюжетом: в ней выведена пассивная страсть, а не активная, и что на этом
драм нельзя строить.
И уже относились к
драме этой как к чему-то далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но мысли бодры, и, говоря о своем деле,
люди не скрывали недовольства собой. Нервно двигаясь на стуле, доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый голос, говорил...
Мать чувствовала, что она знает жизнь рабочих лучше, чем эти
люди, ей казалось, что она яснее их видит огромность взятой ими на себя задачи, и это позволяло ей относиться ко всем ним с снисходительным, немного грустным чувством взрослого к детям, которые играют в мужа и жену, не понимая
драмы этих отношений.
«Судьба и судьба!» — отвечала она обыкновенно себе, — та судьба, в борьбу с которой верил древний
человек и небессознательно завязывал на этом мотиве свои
драмы.
— Леший! — подтвердил директорский кучер, и затем более замечательного у подъезда ничего не было; но во всяком случае вся губернская публика, так долго скучавшая, была на этот раз в сборе, ожидая видеть превосходную, говорят, актрису Минаеву в роли Эйлалии, которую она должна была играть в известной печальной
драме Коцебу [Коцебу Август (1761—1819) — немецкий реакционный писатель.] «Ненависть к
людям и раскаяние».
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных
драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем
человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и
человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только
люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому
человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
И слишком часто русское веселье неожиданно и неуловимо переходит в жестокую
драму. Пляшет
человек, словно разрывая путы, связавшие его, и вдруг, освобождая в себе жесточайшего зверя, в звериной тоске бросается на всех и все рвет, грызет, сокрушает…
Калерия (тихо). Жизнь каждого думающего
человека — тяжелая
драма.
— Обрати внимание на эту пару
людей, — сказал мне мой товарищ, — особенно на него: он пережил одну из тех
драм, которые всё чаще разыгрываются в среде рабочих северной Италии.
У обоих руки в крови и разбиты сердца, оба пережили тяжелую
драму суда над ними — никому в Сенеркии не показалось странным, что эти
люди, отмеченные роком, подружились и решили украсить друг другу изломанную жизнь; оба они были молоды, им хотелось ласки.
Еще больше, — нас попросят провести дальше наши мнения и дойти до крайних их результатов, то есть, что драматический автор, не имея права ничего отбрасывать и ничего подгонять нарочно для своей цели, оказывается в необходимости просто записывать все ненужные разговоры всех встречных лиц, так что действие, продолжавшееся неделю, потребует и в
драме ту же самую неделю для своего представления на театре, а для иного происшествия потребуется присутствие всех тысяч
людей, прогуливающихся по Невскому проспекту или по Английской набережной.
Премьеры театра Корша переполнялись обыкновенно передовыми
людьми: писатели, актеры и поклонники писателей и актеров, спортсмены, приезжие из провинции на бега, среднее купечество и их дамы — все
люди, любящие вволю посмеяться или пустить слезу в «забирательной
драме», лучшая публика для актера и автора. Аплодисменты вплоть до топания ногами и крики при вызовах «бис, бис» то и дело.
Все опыты, известные нам из повседневной жизни и занесенные на скрижали бесчисленных романов и
драм, единогласно подтверждают, что всякие адюльтеры и сожительства у порядочных
людей, какова бы ни была любовь вначале, не продолжаются дольше двух, а много — трех лет.
— Для
драмы своей она готова идти на все…
человека, кажется, убить способна! — заметил генерал.
— После «Брюзгливого» затеяли мы сыграть
драму «Мейнау, или Следствие примирения», написанную каким-то немцем для выражения своего мнения, что примирение Мейнау с преступной женой, чем оканчивается комедия Коцебу «Ненависть к
людям и раскаяние», — не может восстановить их семейного счастия.
Аполлинария. Я не спорю. Я могла уважать его, но все-таки была к нему равнодушна. Я была молода, еще мало видела
людей и не умела еще различать мужчин по наружности, по внешним приемам; для меня почти все были равны, потому я и не протестовала. Но ведь это должно было прийти, и пришло; я вступила в совершенный возраст, и понятие о мужской красоте развилось во мне; но, господа, я уж была не свободна… выбора у меня уж не было. Должна я была страдать или нет? Heт, это
драма, господа!
Но стоит только указать это мнимое достоинство повести или
драмы, чтобы уронить ее в глазах
людей со вкусом и низвести из области «искусства» в область «искусственности».
Но это ложь. Я был очень жизнерадостным
человеком до моей семейной
драмы.
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого торговца чаем. За гробом ее шла толпа молодежи, несколько тысяч
человек, над могилой студенты говорили речи, полиция разгоняла их. В маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой
драме, комната за магазином набита студентами, к нам, в подвал, доносятся возбужденные голоса, резкие слова.
Скоро дождь и брызги волн смыли красное пятно на том месте, где лежал Челкаш, смыли следы Челкаша и следы молодого парня на прибрежном песке… И на пустынном берегу моря не осталось ничего в воспоминание о маленькой
драме, разыгравшейся между двумя
людьми.
Тем с большим основанием позволительно думать, что и другие, отнюдь не менее сложные определения
человека тоже могут дать содержание для
драмы весьма обстоятельной.
Если б этот
человек мог помнить, если б он мог ясно представить себе все подробности безобразий прошедшего дня, быть может, тут произошла бы потрясающая
драма.