Неточные совпадения
Разумеется, Угрюм-Бурчеев ничего этого не предвидел, но, взглянув на громадную
массу вод, он
до того просветлел, что даже получил дар слова и стал хвастаться.
Огромная
масса людей, материал, для того только и существует на свете, чтобы, наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным
до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить, наконец, на свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного человека.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая
масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом
до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Черные
массы домов приняли одинаковый облик и, поскрипывая кирпичами, казалось, двигаются вслед за одиноким человеком, который стремительно идет по дну каменного канала, идет, не сокращая расстояния
до цели.
— Если б ты видел, какой это ужас, когда миллионы селедок идут сплошною, слепою
массой метать икру! Это
до того глупо, что даже страшно.
Сузив понятие «народ»
до понятия «рабочий класс», марксизм тоже требует «раствориться в
массах», как этого требовали: толстовец, переодетый мужиком, писатель Катин, дядя Яков.
Самгин простился со стариком и ушел, убежденный, что хорошо,
до конца, понял его. На этот раз он вынес из уютной норы историка нечто беспокойное. Он чувствовал себя человеком, который не может вспомнить необходимое ему слово или впечатление, сродное только что пережитому. Шагая по уснувшей улице, под небом, закрытым одноцветно серой
массой облаков, он смотрел в небо и щелкал пальцами, напряженно соображая: что беспокоит его?
Райский так увлекся всей этой новостью дела, личностей, этим заводом, этими
массами лесного материала, отправлявшегося по водам
до Петербурга и за границу, что решил остаться еще неделю, чтобы изучить и смысл, и механизм этого большого дела.
Католическое духовенство, правда, не встретит в
массе китайского народа той пылкости, какой оно требует от своих последователей, разве этот народ перевоспитается совсем, но этого долго ждать; зато не встретит и не встречает
до сих пор и фанатического сопротивления, а только ленивое, систематическое противодействие со стороны правительства как политическую предосторожность.
В них успело развиться и закоренеть индивидуальное и семейное начало и не дозрело
до жизни общественной и государственной или если и созрело когда-нибудь, то, может быть, затерялось в безграничном размножении народной
массы, делающем невозможною — ни государственную, ни какую другую централизацию.
Задолго
до въезда в город глазам нашим открылись три странные
массы гор, не похожих ни на одну из виденных нами.
Жар несносный; движения никакого, ни в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами в воде! В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит
масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом
до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает в прозрачные воды.
Делать всё для
масс народа, а не ждать ничего от них;
массы составляют объект нашей деятельности, но не могут быть нашими сотрудниками
до тех пор, пока они инертны, как теперь, — начал он, как будто читал лекцию.
Но сознание этой
массы должно быть поднято
до этого мирового сознания, а не
до того рабски-обособленного сознания, для которого все мировое оказывается внешним и навязанным.
Лососевые рыбы поднимаются только
до реки Дя, но главная
масса их сворачивает на Хунды.
На этом участке в Нахтоху впадают следующие реки: с левой стороны — Бия и Локтоляги с перевалами на одну из прибрежных рек — Эхе. Из выдающихся горных вершин тут можно подниматься только
до реки Малу-Сагды. На подъем против воды нужно четверо суток, а на сплав по течению — один день. Янсели сказал, что по реке Нахтоху идет кета, морская мальма и горбуша. Главная
масса кеты направляется по реке Локтоляги, мальма поднимается
до порогов реки Дагды, а горбуша —
до реки Нунгини.
…Действительно, какая-то шекспировская фантазия пронеслась перед нашими глазами на сером фонде Англии, с чисто шекспировской близостью великого и отвратительного, раздирающего душу и скрипящего по тарелке. Святая простота человека, наивная простота
масс и тайные окопы за стеной, интриги, ложь. Знакомые тени мелькают в других образах — от Гамлета
до короля Лира, от Гонериль и Корделий
до честного Яго. Яго — всё крошечные, но зато какое количество и какая у них честность!
Канцелярская тайна, царствовавшая окрест, подстрекала его любопытство и заставляла доискиваться смысла ежовых рукавиц, а эти искания сообщали его личности некоторые своеобразные черты, которые
до известной степени выделяли его из общей
массы собратий-помещиков.
День был тихий и ясный. На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая
масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела
до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только богу.
Поляков писал: «Хлеб в Мало-Тымовском поселении был
до такой степени плох, что не всякая собака решается есть его; в нем была
масса неперемолотых, целых зерен, мякины и соломы; один из присутствовавших при осмотре хлеба моих сотоварищей справедливо заметил: „Да, этим хлебом так же легко завязить все зубы, как и найти в них зубочистку для их очистки“».]
Масса рыбы, наблюдаемая в это время, бывает так велика и ход ее
до такой степени стремителен и необычаен, что кто сам не наблюдал этого замечательного явления, тот не может иметь о нем настоящего понятия.
Я решил, что фундамент всего происшедшего составился, во-первых, из вашей, так сказать, врожденной неопытности (заметьте, князь, это слово: „врожденной“), потом из необычайного вашего простодушия; далее, из феноменального отсутствия чувства меры (в чем вы несколько раз уже сознавались сами) — и, наконец, из огромной, наплывной
массы головных убеждений, которые вы, со всею необычайною честностью вашею, принимаете
до сих пор за убеждения истинные, природные и непосредственные!
Несомненно, что наука о государстве доведена на западе Европы
до крайних пределов; правда и то, что все усилия предержащих властей направлены к тому, чтоб воспитать в
массах сознание, что существование человека немыслимо иначе, как в государстве, под защитой его законов, для всех равно обязательных и всем равно покровительствующих.
Повторяю: покуда низменные, будничные интересы держат
массы в плену,
до тех пор для них недоступна будет высшая идея правды, осуществляемая государством.
Можно бы даже и с тем примириться, если б с их стороны было меньше отчетливости, лишь бы
массы отрешились от своей одичалости и, хотя
до некоторой степени (и притом, конечно, без вознаграждения), сообщили своим стремлениям и действиям характер сознательно-государственный.
Что же касается
до масс, то они коснеют в полном неведении чувства государственности и в совершенном равнодушии к тем политическим пререканиям, которые волнуют буржуазию.
Мастеровые в новых зипунах и армяках, старики с палками, бабы в пестрых платках, босоногие ребятишки — все слилось в одну
массу, которая приготовилась простоять здесь
до самого вечера, чтобы хотя одним глазком взглянуть на барина.
Камня на камне не оставалось; чины, начиная от губернатора
до писца низших инстанций, увольнялись и отдавались под суд
массами, хотя обеды, вечера и пикники шли своим чередом.
Я мог бы привести здесь примеры изумительнейшей выносливости, но воздерживаюсь от этого, зная, что частные случаи очень мало доказывают. Общее настроение общества и
масс — вот главное, что меня занимает, и это главное свидетельствует вполне убедительно, что мелочи управляют и будут управлять миром
до тех пор, пока человеческое сознание не вступит в свои права и не научится различать терзающие мелочи от баттенберговских.
Уходит
масса денег — вот всё, что
до сих пор ясно.
Что же касается
до провинций, то, по моему мнению,
масса ропщущих и вопиющих должна быть в них еще компактнее, хотя причины, обусловливающие недовольство, имеют здесь совершенно иной характер.
И какую еще большую
массу уверенности нужно иметь в том, что этот товар не залежится, а дойдет
до потребителя!
Тут и замученный хождениями по мытарствам литератор, и ошалевший от апелляций и кассаций адвокат, и оглохший от директорского звонка чиновник, которые надеются хоть на два, на три месяца стряхнуть с себя
массу замученности и одурения, в течение 9 — 10 месяцев составлявшую их обычный modus vivendi [образ жизни] (неблагодарные! они забывают, что именно эта
масса и напоминала им, от времени
до времени, что в Езопе скрывается человек!).
На каждом шагу встречается
масса вещей, потребности в которых вы
до тех пор не подозревали, но которые вы непременно купите, потому что эти вещи так весело смотрят, что даже впоследствии, где-нибудь в Крапивне, будут пробуждать в вас веселость и помогут нести урядницкое иго.
Подавленная, целой
массой случайных подробностей, мысль прячется, глохнет, а ежели, от времени
до времени, и настают для нее минуты пробуждения, то она не помогает, не выводит на дорогу, а только мучительно раздражает.
И тут: придет посторонний проситель, подаст, полусогнувшись, с жалкой улыбкой, бумагу — мастер возьмет, едва дотронется
до нее пером и передаст другому, тот бросит ее в
массу тысяч других бумаг, — но она не затеряется: заклейменная нумером и числом, она пройдет невредимо через двадцать рук, плодясь и производя себе подобных.
Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пущена ракета. Куда
до нее было кривым, маленьким и непослушным ракетишкам Александрова — эта работала и шипела, как паровоз, уходя вверх, не на жалкие какие-нибудь сто, двести сажен, а на целых две версты, лопнувши так, что показалось, земля вздрогнула и рассыпала вокруг себя
массу разноцветных шаров, которые долго плавали, погасая в густо-голубом, почти лиловом небе. По этому знаку вышло шествие.
Что
до мужчин, то, несмотря на компактное отсутствие всей нашей знати,
масса их все-таки была густа, но производила двусмысленное и подозрительное впечатление.
Он ясно почувствовал и вдруг сознал, что бежит-то он, пожалуй, бежит, но что разрешить вопрос доили послеШатова ему придется бежать? — он уже совершенно теперь не в силах; что теперь он только грубое, бесчувственное тело, инерционная
масса, но что им движет посторонняя ужасная сила и что хоть у него и есть паспорт за границу, хоть бы и мог он убежать от Шатова (а иначе для чего бы было так торопиться?), но что бежит он не
до Шатова, не от Шатова, а именно послеШатова, и что уже так это решено, подписано и запечатано.
Нынче, благодаря чрезмерному размножению шалопаев,
до того все перепуталось, что трудно даже определить, что из беспрерывно нарастающей
массы сплетен представляет реальность, а что, без дальних слов, следует бросить на съедение собакам.
Что было дальше? к какому мы пришли выходу? — пусть догадываются сами читатели. Говорят, что Стыд очищает людей, — и я охотно этому верю. Но когда мне говорят, что действие Стыда захватывает далеко, что Стыд воспитывает и побеждает, — я оглядываюсь кругом, припоминаю те изолированные призывы Стыда, которые от времени
до времени прорывались среди
масс Бесстыжества, а затем все-таки канули в вечность… и уклоняюсь от ответа.
Кое-где, как будто в изнеможении, шевельнулись еще столбами последние лучи солнца и угасли, закрытые туманными
массами, поднявшимися
до самого зенита.
Обыкновенно он в это время источал из себя целые
массы словесного гноя, а Евпраксеюшка, с блюдечком чая в руке, молча внимала ему, зажав зубами кусок сахару и от времени
до времени фыркая.
И потому перемена в жизни человечества та, вследствие которой люди, пользующиеся властью, откажутся от нее и из людей, покоряющихся власти, не найдется более людей, желающих захватить ее, наступит не тогда только, когда все люди один по одному
до последнего сознательно усвоят христианское жизнепонимание, а тогда, когда возникнет такое определенное и всем понятное христианское общественное мнение, которое покорит себе всю ту инертную
массу, не способную внутренним путем усвоять истины и по этому самому всегда подлежащую воздействию общественного мнения.
Указано на то, что сила в руках тех, которые сами губят себя, в руках отдельных людей, составляющих
массы; указано на то, что источник зла в государстве. Казалось бы, ясно то, что противоречие сознания и жизни дошло
до того предела, дальше которого идти нельзя и после которого должно наступить разрешение его.
Люди, переходящие на сторону новой, дошедшей
до известной степени распространения, истины, переходят на ее сторону всегда сразу,
массами и подобны тому балласту, которым нагружает всегда сразу для устойчивого уравновесия и правильного хода всякое судно. Не будь балласта, судно не сидело бы в воде и изменяло бы свое направление при малейшем изменении условий. Балласт этот, несмотря на то, что он кажется сначала излишним и даже задерживающим ход судна, есть необходимое условие правильного движения его.
И так идет движение, всё убыстряясь и убыстряясь, расширяясь и расширяясь, как ком снега,
до тех пор, пока не зарождается при этом согласное с новой истиной общественное мнение и вся остальная
масса людей уже не поодиночке, а вся сразу под давлением этой силы не переходит на сторону новой истины и не устанавливается сообразный с этой истиной новый склад жизни.
Ему давно не нравился многоречивый, всё знающий человек, похожий на колдуна, не нравился и возбуждал почтение, близкое страху. Скуластое лицо, спрятанное в шерстяной
массе волос, широконосое и улыбающееся тёмной улыбкой
до ушей, казалось хитрым, неверным и нечестным, но было в нём — в его едва видных глазах — что-то устойчивое и подчинявшее Матвея. Работал Маркуша плохо, лениво, только клетки делал с любовью, продавал их монахиням и на базаре, а деньги куда-то прятал.
Темнота и, должно быть, опухоли увеличили его тело
до жутких размеров, руки казались огромными: стакан утонул в них, поплыл, остановился на уровне Савкиной головы, прижавшись к тёмной
массе, не похожей на человечье лицо.
Тогда я увидел, что болт этот высверлен и набит
до краев плотной темной
массой, напоминающей засохшую краску.