Неточные совпадения
А когда отец возвратился, то ни дочери, ни
сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и
дорога!..
Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг останавливается распластанный на одном месте и бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у самой
дороги самца-перепела, — так Тарасов
сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку.
— Ну,
сыны, все готово! нечего мешкать! — произнес наконец Бульба. — Теперь, по обычаю христианскому, нужно перед
дорогою всем присесть.
— Евгений! — произнес он наконец, —
сын мой,
дорогой мой, милый
сын!
— О,
дорогой мой, я так рада, — заговорила она по-французски и, видимо опасаясь, что он обнимет, поцелует ее, — решительно, как бы отталкивая, подняла руку свою к его лицу.
Сын поцеловал руку, холодную, отшлифованную, точно лайка, пропитанную духами, взглянул в лицо матери и одобрительно подумал...
Из хозяев никто не говорил по-английски, еще менее по-французски. Дед хозяина и сам он, по словам его, отличались нерасположением к англичанам, которые «наделали им много зла», то есть выкупили черных, уняли и унимают кафров и другие хищные племена, учредили новый порядок в управлении колонией, провели
дороги и т. п. Явился
сын хозяина, здоровый, краснощекий фермер лет двадцати пяти, в серой куртке, серых панталонах и сером жилете.
— Ну, порядки. Да и жара же, — сказал брандмайор и, обратившись к пожарному, уводившему хромого буланого, и крикнул: — в угловой денник поставь! Я тебя, сукина
сына, научу, как лошадей калечить, какие
дороже тебя, шельмы, стоят.
Там молодой герой, обвешанный крестами за храбрость, разбойнически умерщвляет на большой
дороге мать своего вождя и благодетеля и, подговаривая своих товарищей, уверяет, что „она любит его как родного
сына, и потому последует всем его советам и не примет предосторожностей“.
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки, милая маменька, Марья Алексевна! а настоящая-то важность вот у меня в кармане: вот, милая маменька, посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник я вам, мамаша, дарю, потому что и это для нас пустяки! а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька, я вам не подарю, потому что в нем бумажек нет, а в нем все банковые билеты да векселя, и каждый билет и вексель
дороже стоит, чем весь бумажник, который я вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели вы, милый
сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый
сын, вы такое богатство получили?
— Вы, — продолжала она, — и ваши друзья, вы идете верной
дорогой к гибели. Погубите вы Вадю, себя и всех; я ведь и вас люблю, как
сына.
Этот
сын уже обзавелся семейством и стоит на хорошей
дороге.
— Вот я и домой пришел! — говорил он, садясь на лавку у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. — Вишь, как растянул вражий
сын, сатана,
дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
— «А вследствие того, приказываю тебе сей же час женить твоего
сына, Левка Макогоненка, на козачке из вашего же села, Ганне Петрыченковой, а также починить мосты на столбовой
дороге и не давать обывательских лошадей без моего ведома судовым паничам, хотя бы они ехали прямо из казенной палаты. Если же, по приезде моем, найду оное приказание мое не приведенным в исполнение, то тебя одного потребую к ответу. Комиссар, отставной поручик Козьма Деркач-Дришпановский».
Всех вообще в колонии двадцатилетков 27: из них 13 присланы сюда на каторгу, 7 прибыли добровольно за мужьями и 7 —
сыновья ссыльных, молодые люди, уже знающие
дорогу во Владивосток и на Амур.
Старик самодур сбреет бороду и станет напиваться шампанским вместо водки; дочь его будет петь жестокие романсы и увлекаться офицерами;
сын начнет кутить и покупать
дорогие платья и шали танцовщицам: вот и весь кодекс их образованности…
За нею последовала и сестра ее, раскрывавшая рот, за ними гимназист,
сын Лебедева, который уверял, что «звезда Полынь» в Апокалипсисе, павшая на землю на источники вод, есть, по толкованию его отца, сеть железных
дорог, раскинувшаяся по Европе.
Анна Павловна закричала благим матом и закрыла лицо руками, а
сын ее побежал через весь дом, выскочил на двор, бросился в огород, в сад, через сад вылетел на
дорогу и все бежал без оглядки, пока, наконец, перестал слышать за собою тяжелый топот отцовских шагов и его усиленные прерывистые крики…
— Моего
сына убил… Того, первого… — шептала Авгарь, с яростью глядя на духовного брата. — И отца Гурия убил и моего
сына… Ты его тогда увозил в Мурмос и где-нибудь бросил по
дороге в болото, как Гурия.
— Стыд-то где у Самойла Евтихыча? — возмущалась Парасковья Ивановна. — Сказывают, куды сам поедет, и Наташку с собой в повозку… В Мурмосе у него она в дому и живет. Анфиса Егоровна устраивала дом, а теперь там Наташка расширилась. Хоть бы сына-то Васи постыдился… Ох, и говорить-то, так один срам!.. Да и другие хороши, ежели разобрать: взять этого же Петра Елисеича или Палача… Свое-то лакомство, видно,
дороже всего.
Ты уже должен знать, что 14 августа Иван Дмитриевич прибыл в Иркутск с старшим своим
сыном Вячеславом.
Дорога ему помогла, но болезнь еще не уничтожена. Будет там опять пачкаться. Дай бог, чтоб это шло там удачнее, нежели здесь в продолжение нескольких месяцев. Просто страшно было на него смотреть. Не знаю, можно ли ему будет добраться до вас. Мне это необыкновенно, кажется, удалось, но и тут тебя, добрый друг, не поймал. Авось когда-нибудь как-нибудь свидимся.
Наши здешние все разыгрывают свои роли, я в иных случаях только наблюдатель… [Находясь в Тобольске, Пущин получил 19 октября письмо — от своего крестного
сына Миши Волконского: «Очень, очень благодарю тебя, милый Папа Ваня, за прекрасное ружье… Прощай,
дорогой мой Папа Ваня. Я не видал еще твоего брата… Неленька тебя помнит. Мама свидетельствует тебе свое почтение… Прошу твоего благословения. М. Волконский» (РО, ф. 243, оп. I, № 29).]
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю
дорогу ни слова не сказал с
сыном и только, уж как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
Во-первых, Петенька был единственный
сын и притом так отлично кончил курс наук и стоял на такой прекрасной
дороге, что старик отец не мог без сердечной тревоги видеть, как это
дорогое его сердцу чадо фыркает, бродя по лабиринту отчего хозяйства и нигде не находя удовлетворения своей потребности изящного.
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же
дорога его собственность, как и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил
сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
— Вот те и приравнял. Ты так и скажи своему барину, который железную
дорогу строит, — возвысил голос дедушка. — Так и скажи: не все, мол, продается, что покупается. Да! Ты собаку-то лучше не гладь, это ни к чему. Арто, иди сюда, собачий
сын, я т-тебе! Сергей, собирайся.
— Она, может, первая, которая пошла за
сыном его
дорогой, первая!
Она шла мимо кургана по
дороге и, приложив ладонь ко лбу, смотрела на
сына.
Ей, женщине и матери, которой тело
сына всегда и все-таки
дороже того, что зовется душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к молодой жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.
Мимо матери мелькали смятенные лица, подпрыгивая, пробегали мужчины, женщины, лился народ темной лавой, влекомый этой песней, которая напором звуков, казалось, опрокидывала перед собой все, расчищая
дорогу. Глядя на красное знамя вдали, она — не видя — видела лицо
сына, его бронзовый лоб и глаза, горевшие ярким огнем веры.
И торопливо ушла, не взглянув на него, чтобы не выдать своего чувства слезами на глазах и дрожью губ.
Дорогой ей казалось, что кости руки, в которой она крепко сжала ответ
сына, ноют и вся рука отяжелела, точно от удара по плечу. Дома, сунув записку в руку Николая, она встала перед ним и, ожидая, когда он расправит туго скатанную бумажку, снова ощутила трепет надежды. Но Николай сказал...
Три дня у нее дрожало сердце, замирая каждый раз, как она вспоминала, что в дом придут какие-то чужие люди, страшные. Это они указали
сыну дорогу, по которой он идет…
1) Михаилом зовут меня,
сыном Трофимовым, по прозванию Тебеньков, от роду имею лет, должно полагать, шестьдесят, а доподлинно сказать не умею; веры настоящей, самой истинной, «старой»; у исповеди и св. причастия был лет восемь тому назад, а в каком селе и у какого священника, не упомню, потому как приехали мы в то село ночью, и ночью же из него выехали; помню только, что село большое, и указал нам туда
дорогу какой-то мужичок деревенский; он же и про священника сказывал.
Молодость уже миновала (Крутицыну было под шестьдесят), да кстати подрос и
сын, — у него их было двое, но младший не особенно радовал, — которому он и передал из рук в руки
дорогое знамя, в твердой уверенности, что молодой человек будет держать его так же высоко и крепко, как держали отец и дед.
Тем и покончили, и отвезли они меня в другой город, и сдали меня там вместо
сына в рекруты, и дали мне на
дорогу монетою двадцать пять рублей, а еще обещались во всю жизнь помогать.
Стонали русские солдатики и под Севастополем, и под Инкерманом, и под Альмою; стонали елабужские и курмышские ополченцы, меся босыми ногами грязь столбовых
дорог; стонали русские деревни, провожая
сыновей, мужей и братьев на смерть за"ключи".
Александр прошел по всем комнатам, потом по саду, останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась; ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала
сына о житье-бытье, но никак не могла добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы. Она предлагала ему и покушать и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с
дороги и хочет уснуть.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как
сын, посмотрев мне в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее мужу, и опять на старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы открыли или закрыли окошко. Студент Ивин проводил меня, однако, до двери и
дорогой рассказал, что он переходит в Петербургский университет, потому что отец его получил там место (он назвал мне какое-то очень важное место).
Не только провести, но даже и перенести его по лестнице в квартиру
сына не было никакой возможности, и старика только в креслах подкатили к двери передней в ту минуту, когда сверху мимо него пронесли гроб с
дорогим ему прахом.
Сына Н.И. Пастухов обожал, и во всем живом мире не было существа ему более близкого и
дорогого, а между тем и хоронить его старику пришлось при совершенно исключительных условиях.
Желание это было исполнено, и он, узнав, что
сын доживает последние минуты своей сравнительно молодой жизни, поднял глаза к потолку, как бы желая взором проникнуть сквозь все материальные преграды туда, где угасала эта
дорогая для него жизнь.
Тогда старики Сусловы пошли бродить по разным селам и деревням, чтобы найти для
сына своего духовного и крестного отца, и встретился им на
дороге старец велий, боголепный, и это был именно Капитон Филиппович, который Сусловым окрестил их
сына, принял его от купели и нарек Иисусом Христом…
К этому главному поводу присоединился и еще один, который был в особенности тем
дорог, что мог послужить отличнейшею прицепкою для вступления в борьбу. А именно: воспоминание о родах и об исчезновении
сына Володьки.
В этом-то смысле заблудшая овца
дороже отцу незаблудшихся. Блудный
сын, потерянная и опять найденная монета
дороже тех, которые не пропадали.
Движение к совершенству мытаря Закхея, блудницы, разбойника на кресте по этому учению большее благо, чем неподвижная праведность фарисея. Заблудшая овца
дороже 99-ти незаблудших. Блудный
сын, потерянная и опять найденная монета
дороже любимее богом тех, которые не пропадали.
«Их отцы старые, бедные их матери, которые в продолжение 20 лет любили, обожали их, как умеют обожать только матери, узнают через шесть месяцев или через год, может быть, что
сына, большого
сына, воспитанного с таким трудом, с такими расходами, с такою любовью, что
сына этого, разорванного ядром, растоптанного конницей, проехавшей через него, бросили в яму, как дохлую собаку. И она спросит: зачем убили
дорогого мальчика — ее надежду, гордость, жизнь? Никто не знает. Да, зачем?
Передонов возвращался с одной из ученических квартир. Внезапно он был застигнут мелким дождем. Стал соображать, куда бы зайти, чтобы не гноить на дожде нового шелкового зонтика. Через
дорогу, на каменном двухэтажном особнячке, увидел он вывеску: «Контора нотариуса Гудаевского».
Сын нотариуса учился во втором классе гимназии. Передонов решил войти. Заодно нажалуется на гимназиста.
Сын его человек робкий был, но тайно злой и жену тиранил, отцу же поперёк
дороги не становился, наедет на него старичок и давай сверлить, а Кирилло, опустя глаза, на всё отвечает: слушаю, тятенька!
Вот старик Базунов, его вели под руки
сын и зять; без шапки, в неподпоясанной рубахе и чёрном чапане [Крестьянский верхний кафтан — вост. азям; чапаном зовут и сермяжный, и синий, халатом или с борами, и даже полукафтанье — Ред.] поверх неё, он встал как-то сразу всем поперёк
дороги и хриплым голосом объявил на весь город...
Хозяйка с двумя маленькими
сыновьями и двухлетней дочерью, с Елизаветой Степановной и ее мужем, встретила
дорогих гостей на крыльце.
После кофе Степан Михайлыч встал и, сказав: «Теперь надо хорошенько уснуть, да и молодым с
дороги тоже бы отдохнуть не мешало», пошел в свою горницу, куда проводили его
сын и невестка.