Неточные совпадения
Две
церкви в нем старинные,
Одна старообрядская,
Другая православная,
Дом с надписью: училище,
Пустой, забитый наглухо,
Изба в одно окошечко,
С изображеньем фельдшера,
Пускающего кровь.
Краса и гордость русская,
Белели
церкви Божии
По горкам, по холмам,
И с ними в славе спорили
Дворянские
дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими парками;
На каждом флаг играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в
дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских
церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Кити в это время, давно уже совсем готовая, в белом платье, длинном вуале и венке померанцевых цветов, с посаженой матерью и сестрой Львовой стояла в зале Щербацкого
дома и смотрела в окно, тщетно ожидая уже более получаса известия от своего шафера о приезде жениха в
церковь.
Колымага, сделавши несколько поворотов из улицы в улицу, наконец поворотила в темный переулок мимо небольшой приходской
церкви Николы на Недотычках и остановилась пред воротами
дома протопопши.
Каменный ли казенный
дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою
церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
[В рукописи стерто два слова.] мелькали красные крыши господских строений, коньки и гребни сзади скрывшихся изб и верхняя надстройка господского
дома, а над всей этой кучей дерев и крыш старинная
церковь возносила свои пять играющих верхушек.
Проснулся: пять станций убежало назад; луна, неведомый город,
церкви с старинными деревянными куполами и чернеющими остроконечьями, темные бревенчатые и белые каменные
дома.
Потом пойдем с маменькой в
церковь, все и странницы — у нас полон
дом был странниц да богомолок.
Господский
дом был построен в одном стиле с
церковью, в том стиле, который известен у нас под именем Александровского;
дом этот был также выкрашен желтою краской, и крышу имел зеленую, и белые колонны, и фронтон с гербом.
Втроем вышли на крыльцо, в приятный лунный холод, луна богато освещала бархатный блеск жирной грязи, тусклое стекло многочисленных луж, линию кирпичных
домов в два этажа, пестро раскрашенную
церковь. Денисов сжал руку Самгина широкой, мягкой и горячей ладонью и спросил...
За
церковью, в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного
дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел в маленькую, теплую комнату, сел у двери, в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Затиснутый в щель между гор, каменный, серый Тифлис, с его бесчисленными балконами, которые прилеплены к
домам как бы руками детей и похожи на птичьи клетки; мутная, бешеная Кура;
церкви суровой архитектуры — все это не понравилось Самгину.
Грустно вспоминался маленький городок, прикрепленный к земле десятком
церквей, теплый, ласковый
дом Денисова, умный красавец Фроленков.
«Вероятно, Уповаева хоронят», — сообразил он, свернул в переулок и пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая зеленая крыша
церкви с тремя главами над нею. К ней опускались два ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин нашел, что они имеют некоторое сходство с людьми в шубах, а окна и двери
домов похожи на карманы. Толстый слой серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
— Мне — пора. Надо немного подготовиться, в девять читаю в одном
доме о судьбе, как ее понимает народ, и о предопределении, как о нем учит
церковь.
— И не воспитывайте меня анархистом, — анархизм воспитывается именно бессилием власти, да-с! Только гимназисты верят, что воспитывают — идеи. Чепуха!
Церковь две тысячи лет внушает: «возлюбите друг друга», «да единомыслием исповемы» — как там она поет? Черта два — единомыслие, когда у меня
дом — в один этаж, а у соседа — в три! — неожиданно закончил он.
В окно смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым дымом трубы
домов, по снегу на крышах ползли тени дыма, сверкали в небе кресты и главы
церквей, по белому полю тянулся обоз, темные маленькие лошади качали головами, шли толстые мужики в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное глазам.
Но Ермаков, после того,
церковь строить запретил, а, достроив
дом, отдал его, на смех людям, под неприличное заведение, под мэзон пюблик [Публичный
дом (франц.).], как говорят французы из деликатности.
Было еще не поздно, только что зашло солнце и не погасли красноватые отсветы на главах
церквей. С севера надвигалась туча, был слышен гром, как будто по железным крышам
домов мягкими лапами лениво ходил медведь.
Зарево над Москвой освещало золотые главы
церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды.
Дома похожи на комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав в земле глубокие борозды, обнаружил в ней золото огня. Самгин ощущал, что и в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой в руке, толкнув его, крикнул...
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех
церквей, шли за город, в поле — провожать икону Богородицы в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех
церквах города, а из
церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем
домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани в пользу монастыря.
Раздалось несколько шлепков, похожих на удары палками по воде, и тотчас сотни голосов яростно и густо заревели; рев этот был еще незнаком Самгину, стихийно силен, он как бы исходил из открытых дверей
церкви, со дворов, от стен
домов, из-под земли.
Он может разрушить
дом,
церковь, но не способен построить и курятника.
Всюду над Москвой, в небе, всё еще густо-черном, вспыхнули и трепетали зарева, можно было думать, что сотни медных голосов наполняют воздух светом, а
церкви поднялись из хаоса
домов золотыми кораблями сказки.
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма, в котором ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных господ в
церковь или в гости; а ливрея в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства
дома Обломовых.
Венчали их в сельской
церкви, после обедни в воскресенье, и потом гостям предложен был парадный завтрак в большой зале старого
дома, которую перед тем за неделю мыли, чистили, скребли, чтоб отпировать в ней в последний раз.
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в
церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы
дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
— Ничего тебе не хочется, никуда не тянет тебя? Не просит голова свободы, простора? Не тесно тебе в этой рамке? Ведь в глазах, вблизи — все вон этот забор, вдали — вот этот купол
церкви,
дома… под носом…
Он пошел к Вере, но ее не было
дома. Марина сказала, что барышня ко всенощной пошла, но только не знала, в какую
церковь, в слободе или в деревенский приход на гору.
Он вздохнул, и они молча дошли до Владимирской
церкви, свернули в переулок и вошли в подъезд барского
дома.
Но ей до смерти хотелось, чтоб кто-нибудь был всегда в нее влюблен, чтобы об этом знали и говорили все в городе, в
домах, на улице, в
церкви, то есть что кто-нибудь по ней «страдает», плачет, не спит, не ест, пусть бы даже это была неправда.
Из
дома выходить для нее было наказанием; только в
церковь ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо, пройти через улицу, как будто боялась людских глаз. Когда ее спрашивали, отчего она не выходит, она говорила, что любит «домовничать».
Но у него оказался излишек от взятой из
дома суммы. Крестясь поминутно, он вышел из
церкви и прошел в слободу, где оставил и излишек, и пришел домой «веселыми ногами», с легким румянцем на щеках и на носу.
Помню еще около
дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных окнах, палисадник с цветами, дорожку, а вас, мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней
церкви раз причащали и вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…
Колокол ударял твердо и определенно по одному разу в две или даже в три секунды, но это был не набат, а какой-то приятный, плавный звон, и я вдруг различил, что это ведь — звон знакомый, что звонят у Николы, в красной
церкви напротив Тушара, — в старинной московской
церкви, которую я так помню, выстроенной еще при Алексее Михайловиче, узорчатой, многоглавой и «в столпах», — и что теперь только что минула Святая неделя и на тощих березках в палисаднике тушаровского
дома уже трепещут новорожденные зелененькие листочки.
Здесь совсем другое: простор, чистота, прекрасная архитектура
домов, совсем закрытых шпалерою из мелкой, стелющейся, как плющ, зелени с голубыми цветами; две
церкви, протестантская и католическая, обнесенные большими дворами, густо засаженными фиговыми, мускатными и другими деревьями и множеством цветов.
«Вот госпиталь, вот казармы», — говорил один, «это
церковь такая-то», — перебивал другой, «а это
дом русского консула», — добавил третий.
Я не успел познакомиться с семейными
домами и потому видал женщин в
церквах, в магазинах, в ложах, в экипажах, в вагонах, на улицах.
Но я гулял по узкой тропинке между Европой и Китаем и видал, как сходятся две руки: одна, рука слепца, ищет уловить протянутую ей руку зрячего; я гулял между европейскими
домами и китайскими хижинами, между кораблями и джонками, между христианскими
церквами и кумирнями.
У самого подножия горы лежат
домов до сорока английской постройки; между ними видны две
церкви, протестантская и католическая.
Но там уж ничего не видать: ни
домов, ни
церквей.
Мы видели много улиц и площадей, осмотрели английскую и католическую
церкви, миновав мечеть, помещающуюся в
доме, который ничем не отличается от других.
Дороги до
церкви не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как
дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к
церкви.
Пройдя площадь с
церковью и длинную улицу с ярко светящимися окнами
домов, Нехлюдов вслед за проводником вышел на край села в полный мрак.
— Как пройдете
церковь, от двухъярусного
дома направо второй. Да вот вам батожок, — сказал он, отдавая Нехлюдову длинную, выше роста палку, с которой он шел, и, шлепая своими огромными сапогами, скрылся в темноте вместе с женщинами.
В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился тем, что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек, и что в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо
церкви, отечества и семьи, которой он оставит, кроме
дома, капитал не менее тридцати тысяч в процентных бумагах.
Вечером в субботу, накануне Светло-Христова Воскресения, священник с дьяконом и дьячком, как они рассказывали, насилу проехав на санях по лужам и земле те три версты, которые отделяли
церковь от тетушкиного
дома, приехали служить заутреню.
Когда Нагибин привез из города известие, что и
дом и все в
доме готово, в Гарчиках, в деревенской
церкви, совершился самый скромный обряд венчания.
Но недолго походил он в
церковь, слег, так что исповедовали и причастили его уже
дома.