Неточные совпадения
Домашний
доктор давал ей рыбий жир, потом железо, потом лапис, но так как ни то, ни другое, ни третье не помогало и так как он советовал от весны
уехать за границу, то приглашен был знаменитый
доктор.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого. Он предписал как можно больше движения физического и как можно меньше умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то есть то самое, что было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать; и
уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
— Ты ее увидишь, Евгений; но сперва надобно побеседовать с господином
доктором. Я им расскажу всю историю болезни, так как Сидор Сидорыч
уехал (так звали уездного врача), и мы сделаем маленькую консультацию.
Он всегда говорил, что на мужике далеко не
уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец, дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что
доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
— Для нее по совету
доктора, — сказала тетка, указывая на Ольгу. — Петербург заметно стал действовать на нее, мы и
уехали на зиму, да вот еще не решились, где провести ее: в Ницце или в Швейцарии.
Доктор старался не смотреть на Нила Андреича, а если смотрел, то так же, как и лакеи, «любопытно». Он торопился, и когда Тычков предложил ему позавтракать, он сказал, что зван на «фриштик» к Бережковой, у которой будет и его превосходительство, и все, и что он видел, как архиерей прямо из собора уже поехал к ней, и потому спешит… И
уехал, прописав Нилу Андреичу диету и покой.
И не напрасно приснился отрок. Только что Максим Иванович о сем изрек, почти, так сказать, в самую ту минуту приключилось с новорожденным нечто: вдруг захворал. И болело дитя восемь дней, молились неустанно, и
докторов призывали, и выписали из Москвы самого первого
доктора по чугунке. Прибыл
доктор, рассердился. «Я, говорит, самый первый
доктор, меня вся Москва ожидает». Прописал капель и
уехал поспешно. Восемьсот рублей увез. А ребеночек к вечеру помер.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили
доктора, верхом, с женой, и на вопрос его, совсем ли мы
уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
Я не
уехал ни на другой, ни на третий день. Дорогой на болотах и на реке Мае, едучи верхом и в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги. На третий день по приезде в Якутск они распухли.
Доктор сказал, что водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
— Могу пожалеть только об одном, что
доктор ранее почему-то не хотел сказать, что вы здесь, — проговорила Надежда Васильевна. — Ведь не мог же он не знать этого, когда бывает в вашем доме каждый день… Мы на днях, вероятно,
уезжаем отсюда.
Собственно, ей давно хотелось куда-нибудь подальше
уехать из Узла, где постоянно приходилось наталкиваться на тяжелые воспоминания, но когда
доктор заговорил о приваловской мельнице, Надежде Васильевне почему-то не хотелось воспользоваться этим предложением, хотя она ни на мгновение не сомневалась в том, что Привалов с удовольствием уступит им свой флигелек.
— На заводы
уехала, к Косте, — прибавила она, когда Привалов каким-то глупым, остановившимся взглядом посмотрел на нее. —
Доктора Сараева знаешь?
— Сергей Александрыч!.. Вот приятная неожиданность! А
доктор говорит, что вы после ярмарки прямо
уехали на свою мельницу.
— Я думал об этом, Надежда Васильевна, и могу вам сказать только то, что Зося не имеет никакого права что-нибудь говорить про вас, — ответил
доктор. — Вы, вероятно, заметили уже, в каком положении семейные дела Зоси… Я с своей стороны только могу удивляться, что она еще до сих пор продолжает оставаться в Узле. Самое лучшее для нее — это
уехать отсюда.
— Я не уйду, не уйду! — проговорил впопыхах Коля Илюше, — я пережду в сенях и приду опять, когда
уедет доктор, приду с Перезвоном.
Призвали наконец и
доктора, который своим появлением только напугал больную. Это был один из тех неумелых и неразвитых захолустных врачей, которые из всех затруднений выходили с честью при помощи формулы: в известных случаях наша наука бессильна. Эту формулу высказал он и теперь: высказал самоуверенно, безапелляционно и, приняв из рук Степаниды Михайловны (на этот раз трезвой) красную ассигнацию,
уехал обратно в город.
Полуянов был осужден. Его приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири, что было равносильно возвращению на родину. Он опять упал духом и вместо последнего слова расплакался самым глупым образом. Его едва успокоили. В момент приговора Харитины в зале суда уже не было. Она перестала интересоваться делом и
уехала с
доктором утешать Прасковью Ивановну.
По всей вероятности, пан Казимир
уехал бы в Сибирь со своими широкими планами, если б его не выручила маленькая случайность. Еще после пожара, когда было уничтожено почти все Заполье, Стабровский начал испытывать какое-то смутное недомоганье. Какая-то тяжесть в голове, бродячая боль в конечностях, ревматизм в левой руке. Все это перед рождеством разрешилось первым ударом паралича, даже не ударом, а ударцем, как вежливо выразился
доктор Кацман.
— Не знаю, я только боюсь… Мне даже домой хочется
уехать. Ты знаешь,
доктор у меня нашел болезнь: нервы.
Прасковья Ивановна проявила отчаянную решимость сейчас же
уехать от мужа куда глаза глядят, и
доктор умолял ее, стоя на коленях, остаться, простить его и все забыть.
Хозяин этого дома, заведующий медицинскою частью, д-р П. И. Супруненко,
уехал весною, чтоб экспонировать на тюремной выставке и потом навсегда остаться в России, и в опустевших комнатах я застал только остатки роскошной зоологической коллекции, собранной
доктором.
Доктор, у которого я квартировал,
уехал на материк вскоре после увольнения от службы, и я поселился у одного молодого чиновника, очень хорошего человека.
Доктор взял ребенка на руки, быстро повернул к свету и заглянул в глаза. Он слегка смутился и, сказав несколько незначащих фраз,
уехал, обещая вернуться дня через два.
Проводы устроил Бахмутов у себя же в доме, в форме обеда с шампанским, на котором присутствовала и жена
доктора; она, впрочем, очень скоро
уехала к ребенку.
— А! Это прекрасно, — отвечал
доктор и
уехал на железную дорогу в сопровождении Юстина Помады.
К полуночи один
доктор заехал еще раз навестить больного; посмотрел на часы, пощупал пульс, велел аккуратно переменять компрессы на голову и
уехал.
— Послезавтра Лиза
уезжает; я надеюсь, вы завтра придете к нам, — сказала, прощаясь с
доктором, Женни.
Лакей раздел и уложил
доктора в кровать. Полинька велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов
уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши, разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на голову больного.
Доктор между тем потребовал себе воды; с чрезвычайно серьезною физиономией вымыл себе руки, снял с себя фартук, уложил все свои инструменты в ящик и, не сказав Вихрову ни слова, раскланялся только с ним и, сев в свой тарантасик, сейчас
уехал.
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился
доктор, и мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы
уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а
доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы.
— Тогда, как ты к ней из собрания
уехал… — продолжал Живин, — поднялись по городу крики… стали говорить, что ты женишься даже на ней, и больше всех это огорчило одного
доктора у нас молоденького.
— Вот — почему! — заговорил
доктор быстро и неровно. — Вы исчезли из дому за час до ареста Николая. Вы
уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.
Ходил он раза два к
доктору; тот объяснил, что болезнь его — следствие дурного питания, частых простуд, обнадежил, прописал лекарство и сказал, что весной надо
уехать.
Белавин пожал плечами и
уехал. Чрез полчаса он возвратился с
доктором.
Вошедшая к ней одна из красивых горничных и хотевшая было подать gnadige Frau умываться, от чего та отказалась, так как имела привычку всегда сама умываться, доложила затем, что Егор Егорыч
уехал из Кузьмищева и оставил господину
доктору записку, которую горничная и вручила gnadige Frau.
Пока все это происходило, Сверстов, очень мало занятый собственно баллотировкой, преследовал главную свою цель и несколько раз заезжал к Артасьеву, которого, к великому горю, все не заставал дома. Наконец однажды он поймал его, и то уже когда Иван Петрович приготовлялся
уехать и был уже в передней, продевая руку в рукав шубы, которую подавал ему гимназический сторож. Сверстов назвал свою фамилию и объяснил, что он именно тот
доктор, который лечил Пилецкого.
Уехав затем с поручиком, он сказал, что в двенадцать часов снова будет у больного, вследствие чего поручик тоже еще с раннего утра явился к Аггею Никитичу, который уже проснулся, и прямо, не подумав, бухнул ему, что он привозил к нему не
доктора, а аптекаря.
Прошло около двух часов; адмиральша и Сусанна беспрестанно посылали пришедшую и стоявшую перед ними их старушонку справляться,
уехал доктор или нет, и каждый раз получали ответ, что нет еще!
Родившись и воспитавшись в чистоплотной немецкой семье и сама затем в высшей степени чистоплотно жившая в обоих замужествах, gnadige Frau чувствовала невыносимое отвращение и страх к тараканам, которых, к ужасу своему, увидала в избе Ивана Дорофеева многое множество, а потому нетерпеливо желала поскорее
уехать; но
доктор, в силу изречения, что блажен человек, иже и скоты милует, не торопился, жалея лошадей, и стал беседовать с Иваном Дорофеевым, от которого непременно потребовал, чтобы тот сел.
В самый день отъезда Лябьевых Сусанна Николаевна сказала мужу, что она непременно желает послезавтра же
уехать в деревню, да и
доктор Сверстов, сильно соскучившись по своей gnadige Frau, подговаривал к тому Егора Егорыча, так что тот, не имея ничего против скорого отъезда, согласился на то.
— Шумилов, сведи господина
доктора в канцелярию и скажи письмоводителю, чтобы он выдал ему все, о чем он просит! — Затем, расцеловавшись с Сверстовым и порядком обслюнявив его при этом,
уехал.
Доктор переночевал «для формы» и на другой день, рано утром
уехал в город. Оставляя Дубровино, он высказал прямо, что больному остается жить не больше двух дней и что теперь поздно думать об каких-нибудь «распоряжениях», потому что он и фамилии путем подписать не может.
Доктор устроил курс лечения и
уехал в Уфу; Алексей же Степаныч с Парашей и Аннушкой оставались безотлучно при больной.
Известив
доктора письмом о своем возвращении, я, не дожидаясь ответа,
уехал в Сан-Риоль, где месяца три был занят с Лерхом делами продажи недвижимого имущества, оставшегося после отца. Не так много очистилось мне за всеми вычетами по закладным и векселям, чтобы я, как раньше, мог только телеграфировать Лерху. Но было одно дело, тянувшееся уже пять лет, в отношении которого следовало ожидать благоприятного для меня решения.
В двенадцать часов явился
доктор и, долгонько посидев у Даши, вошел в комнату Нестора Игнатьевича, написал рецепт и
уехал, а Даша повеселела как будто.
Доктор нашел вообще, что у Даши очень незначительная простуда, но что кашель очень неблагоприятная вещь при ее здоровье; прописал ей лекарство и
уехал.
Доктор пожал плечами и
уехал.
Он быстро поднял глаза от бумаги на лицо Долинского. Тот был красен до ушей.
Доктор снова нагнулся, отбросил начатый рецепт в сторону и, написав новый,
уехал.
— Милый
доктор, как я ему благодарна! — говорила она, сажая меня. — Если бы не он, то вы не пришли бы ко мне. Мне скучно до смерти! Отец
уехал и оставил меня одну, и я не знаю, что мне делать в этом городе.
Она нуждалась в нравственной поддержке — это было очевидно. Маша
уехала,
доктор Благово был в Петербурге, и в городе не оставалось никого, кроме меня, кто бы мог сказать ей, что она права. Она пристально вглядывалась мне в лицо, стараясь прочесть мои тайные мысли, и если я при ней задумывался и молчал, то она это принимала на свой счет и становилась печальна. Приходилось все время быть настороже, и когда она спрашивала меня, права ли она, то я спешил ответить ей, что она права и что я глубоко ее уважаю.