Неточные совпадения
Левин
сидел, слушая рассказы
доктора о шарлатане магнетизере, и смотрел на пепел его папироски.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота мысли и речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день было то же, и
доктора сказали, что есть надежда. В этот день Алексей Александрович вышел в кабинет, где
сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
С рукой мертвеца в своей руке он
сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у
доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле
сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос
доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой, поднялся и сказал...
Потом от вас мигом к себе, — там у меня гости, все пьяные, — беру Зосимова — это
доктор, который его лечит, он теперь у меня
сидит, не пьян; этот не пьян, этот никогда не пьян!
Самгин вышел в столовую, там
сидел доктор Любомудров, писал что-то и дышал на бумагу дымом папиросы.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия
сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «
Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
Домой воротились, когда уже стемнело; Варавка,
сидя в столовой, мычал, раскладывая сложнейший пасьянс,
доктор, против него, перелистывал толстый ежемесячник.
— Адрес — помнишь? Ну, вот. И
сиди там смирно. Хозяйка —
доктор, она тебе руку живо вылечит. Прощай.
Другой
доктор, старик Вильямсон,
сидел у стола, щурясь на огонь свечи, и осторожно писал что-то, Вера Петровна размешивала в стакане мутную воду, бегала горничная с куском льда на тарелке и молотком в руке.
Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл глаза, положил обе руки на голову, сжался на стуле в комок и так
сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна
сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает в дом, а ездит старый
доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
Я
сидел и слушал краем уха; они говорили и смеялись, а у меня в голове была Настасья Егоровна с ее известиями, и я не мог от нее отмахнуться; мне все представлялось, как она
сидит и смотрит, осторожно встает и заглядывает в другую комнату. Наконец они все вдруг рассмеялись: Татьяна Павловна, совсем не знаю по какому поводу, вдруг назвала
доктора безбожником: «Ну уж все вы, докторишки, — безбожники!..»
— «Нет, тут другая причина, — сказал
доктор, — с черными нельзя вместе
сидеть: от них пахнет: они мажут тело растительным маслом, да и испарина у них имеет особенный запах».
Мы завтракали впятером:
доктор с женой, еще какие-то двое молодых людей, из которых одного звали капитаном, да еще англичанин, большой ростом, большой крикун, большой говорун, держит себя очень прямо, никогда не смотрит под ноги, в комнате всегда
сидит в шляпе.
Сумасшедший между тем
сидел на своей койке и, перестав курить, плевал по направлению
доктора.
Вверху стола
сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны,
доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов, оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Новый смотритель, два помощника его,
доктор, фельдшер, конвойный офицер и писарь
сидели у выставленного на дворе в тени стены стола с бумагами и канцелярскими принадлежностями и по одному перекликали, осматривали, опрашивали и записывали подходящих к ним друг зa другом арестантов.
— Я думала, что у тебя
сидит доктор, — солгала Надежда Васильевна, не зная, как ей приступить к делу.
— Вот не ожидал!.. — кричал Ляховский навстречу входившему гостю. — Да для меня это праздник… А я, Василий Назарыч, увы!.. — Ляховский только указал глазами на кресло с колесами, в котором
сидел. — Совсем развинтился… Уж извините меня, ради бога! Тогда эта болезнь Зоси так меня разбила, что я совсем приготовился отправляться на тот свет, да вот
доктор еще придержал немного здесь…
На синем атласном диване с тяжелыми шелковыми кистями
сидела Зося, рядом с ней, на таком же атласном стуле, со стеганой квадратами спинкой, помещалась Надежда Васильевна,
доктор ходил по комнате с сигарой в зубах, заложив свои большие руки за спину.
— К весне
доктор обещает ее починить, голубчик. Только ведь смерть моя
сидеть здесь без всякого дела…
— Здравствуйте пожалуйста, — сказал Иван Петрович, встречая его на крыльце. — Очень, очень рад видеть такого приятного гостя. Пойдемте, я представлю вас своей благоверной. Я говорю ему, Верочка, — продолжал он, представляя
доктора жене, — я ему говорю, что он не имеет никакого римского права
сидеть у себя в больнице, он должен отдавать свой досуг обществу. Не правда ли, душенька?
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик
доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике
сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много думать о том, что теперь о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
Рядом с ним
сидел доктор Кочетов, красивый черноволосый мужчина лет тридцати.
Но
доктор уже шел в столовую с бутылкой в одной руке и с рюмкой в другой. Галактион
сидел у стола.
Целых три дня продолжались эти галлюцинации, и
доктор освобождался от них, только уходя из дому. Но роковая мысль и тут не оставляла его.
Сидя в редакции «Запольского курьера»,
доктор чувствовал, что он стоит сейчас за дверью и что маленькие частицы его постепенно насыщают воздух. Конечно, другие этого не замечали, потому что были лишены внутреннего зрения и потому что не были Бубновыми. Холодный ужас охватывал
доктора, он весь трясся, бледнел и делался страшным.
Рядом с Харитиной на первой скамье
сидел доктор Кочетов. Она была не рада такому соседству и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А
доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
Устенька смутилась, когда попала в накуренную комнату, где около стола
сидели неизвестные ей девушки и молодые люди.
Доктор отрекомендовал ее и перезнакомил с присутствующими.
Сидя где-нибудь в гостях,
доктор вдруг схватывался и уходил домой, несмотря на все уговоры недавних приятелей посидеть и не лишать компании.
Доктор продолжал
сидеть в столовой, пил мадеру рюмку за рюмкой и совсем забыл, что ему здесь больше нечего делать и что пора уходить домой. Его удивляло, что столовая делалась то меньше, то больше, что буфет делал напрасные попытки твердо стоять на месте, что потолок то уходил кверху, то спускался к самой его голове. Он очнулся, только когда к нему на плечо легла чья-то тяжелая рука и сердитый женский голос проговорил...
Доктор опять
сидел рядом с Харитиной и слегка раскачивался.
Приехал
доктор. Взяв ребенка на руки, он перенес и уложил его поближе к окну. Быстро отдернув занавеску, он пропустил в комнату луч яркого света и наклонился над мальчиком с своими инструментами. Петр
сидел тут же с опущенной головой, все такой же подавленный и безучастный. Казалось, он не придавал действиям
доктора ни малейшего значения, предвидя вперед результаты.
Каждый вечер
доктор уходил в Пеньковку и подолгу
сидел, разговаривая с Ефимом Андреичем или с Нюрочкой.
Все сидевшие за столом рассмеялись. А за столом
сидели: Лиза, Гловацкий, Вязмитинов (сделавшийся давно ежедневным гостем Гловацких),
доктор и сама Женни, глядевшая из-за самовара на сконфуженного Помаду.
Розанов третьи сутки почти безвыходно
сидел у Калистратовой. Был вечер чрезмерно тихий и теплый, над Сокольницким лесом стояла полная луна. Ребенок лежал в забытье, Полиньку тоже
доктор уговорил прилечь, и она, после многих бессонных ночей, крепко спала на диване. Розанов
сидел у окна и, облокотясь на руку, совершенно забылся.
Вечером в этот день
доктор зашел к маркизе; она
сидела запершись в своем кабинете с полковником Степаненко.
Вечером, когда сумрак сливает покрытые снегом поля с небом, по направлению от Мерева к уездному городу ехали двое небольших пошевней. В передних санях
сидели Лиза и Гловацкая, а в задних
доктор в огромной волчьей шубе и Помада в вытертом котиковом тулупчике, который по милости своего странного фасона назывался «халатиком».
Доктор не хотел купить этою ценою восстановление своей репутации и молчал,
сидя безвыходно дома и трудясь над своей диссертацией.
Пили чай; затем Сафьянос, Петр Лукич, Александровский и Вязмитинов уселись за пульку. Зарницын явился к Евгении Петровне в кухню, где в это время
сидела и Лиза. За ним вскоре явился Помада, и еще чрез несколько минут тихонько вошел
доктор.
Дитя по-прежнему лежало тихо,
доктор по-прежнему тихо
сидел.
Женни бросила шлафор и,
сидя в постели, развернула запечатанное письмо
доктора.
За самоваром
сидела Женни Гловацкая, а напротив ее
доктор и Помада.
Доктор один, без провожатого, поднялся на вторую половину лестницы и очутился в довольно большой комнате, где за столом
сидел весьма почтенный человек и читал газету.
Доктор Клименко — городской врач — приготовлял в зале все необходимое для осмотра: раствор сулемы, вазелин и другие вещи, и все это расставлял на отдельном маленьком столике. Здесь же у него лежали и белые бланки девушек, заменявшие им паспорта, и общий алфавитный список. Девушки, одетые только в сорочки, чулки и туфли, стояли и
сидели в отдалении. Ближе к столу стояла сама хозяйка — Анна Марковна, а немножко сзади ее — Эмма Эдуардовна и Зося.
Когда я проснулся, было уже очень поздно, одна свечка горела около моей кровати, и в комнате
сидели наш домашний
доктор, Мими и Любочка. По лицам их заметно было, что боялись за мое здоровье. Я же чувствовал себя так хорошо и легко после двенадцатичасового сна, что сейчас бы вскочил с постели, ежели бы мне не неприятно было расстроить их уверенность в том, что я очень болен.
С самой искренней досадой в душе герой мой возвратился опять в кабинет и там увидел, что
доктор не только не спал, но даже
сидел на своей постели.
Решили, что я останусь ночевать. Старик обделал дело.
Доктор и Маслобоев простились и ушли. У Ихменевых ложились спать рано, в одиннадцать часов. Уходя, Маслобоев был в задумчивости и хотел мне что-то сказать, но отложил до другого раза. Когда же я, простясь с стариками, поднялся в свою светелку, то, к удивлению моему, увидел его опять. Он
сидел в ожидании меня за столиком и перелистывал какую-то книгу.
Я решился бежать к
доктору; надо было захватить болезнь. Съездить же можно было скоро; до двух часов мой старик немец обыкновенно
сидел дома. Я побежал к нему, умоляя Мавру ни на минуту, ни на секунду не уходить от Наташи и не пускать ее никуда. Бог мне помог: еще бы немного, и я бы не застал моего старика дома. Он встретился уже мне на улице, когда выходил из квартиры. Мигом я посадил его на моего извозчика, так что он еще не успел удивиться, и мы пустились обратно к Наташе.
Виделся мне становой пристав. Окончил будто бы он курс наук и даже получил в Геттингенском университете диплом на
доктора философии.
Сидит будто этот испытанный психолог и пишет...