Неточные совпадения
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были
детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше
сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела
детские веселья,
И славу нашей старины,
И
сердца трепетные сны.
Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое
сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое
детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
И целый день, и все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней: то пыткой, то живой радостью за ребенка, то страхом, что он упадет и расшибет нос, то умилением от его непритворной
детской ласки или смутной тоской за отдаленную его будущность: этим только и билось
сердце ее, этими волнениями подогревалась кровь старухи, и поддерживалась кое-как ими сонная жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы давным-давно.
Ум и
сердце ребенка исполнились всех картин, сцен и нравов этого быта прежде, нежели он увидел первую книгу. А кто знает, как рано начинается развитие умственного зерна в
детском мозгу? Как уследить за рождением в младенческой душе первых понятий и впечатлений?
Он уже не по-прежнему, с стесненным
сердцем, а вяло прошел сумрачную залу с колоннадой, гостиные с статуями, бронзовыми часами, шкафиками рококо и, ни на что не глядя, добрался до верхних комнат; припомнил, где была
детская и его спальня, где стояла его кровать, где сиживала его мать.
— Правда, ты выросла, да
сердце у тебя
детское, и дай Бог, чтоб долго таким осталось! А поумнеть немного не мешает.
С замиранием
сердца и ужасом перед мыслью о том, в каком состоянии он нынче найдет Маслову, и той тайной, которая была для него и в ней и в том соединении людей, которое было в остроге, позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она в больнице. Нехлюдов пошел в больницу, Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и, узнав, кого ему нужно было видеть, направил в
детское отделение.
Как тогда у него дрогнуло
сердце, когда он увидел побледневшее от страха
детское личико и жалко цеплявшиеся за землю ручонки…
— До свидания, птенцы, ухожу со спокойным
сердцем. А ты, бабуся, — вполголоса и важно проговорил он, проходя мимо Агафьи, — надеюсь, не станешь им врать обычные ваши бабьи глупости про Катерину, пощадишь
детский возраст. Иси, Перезвон!
Маленькая статуя мадонны [Мадонна — с древних времен слово мадонна в Италии обозначало живописное или скульптурное изображение молодой матери с младенцем.] с почти
детским лицом и красным
сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей.
Снегурочка, подслушивай почаще
Горячие Купавы речи! Время
Узнать тебе, как
сердце говорит,
Когда оно любовью загорится.
Учись у ней любить и знай, что Лелю
Не
детская любовь нужна. Прощай!
Хочу любить — но слов любви не знаю,
И чувства нет в груди; начну ласкаться, —
Услышу брань, насмешки и укоры
За
детскую застенчивость, за
сердцеХолодное.
В тихие и кроткие минуты я любил слушать потом рассказы об этой
детской молитве, которою начиналась одна широкая жизнь и оканчивалось одно несчастное существование. Образ сироты, оскорбленной грубым благодеянием, и рабы, оскорбленной безвыходностью своего положения — молящихся на одичалом дворе о своих притеснителях, — наполнял
сердце каким-то умилением, и редкий покой сходил на душу.
Словом сказать, это был подлинный
детский мартиролог, и в настоящее время, когда я пишу эти строки и когда многое в отношениях между родителями и детьми настолько изменилось, что малейшая боль, ощущаемая ребенком, заставляет тоскливо сжиматься родительские
сердца, подобное мучительство покажется чудовищным вымыслом.
И вот теперь, когда со всех сторон меня обступило старчество, я вспоминаю
детские годы, и
сердце мое невольно сжимается всякий раз, как я вижу детей.
Это бы очень хорошо рекомендовало мое юное
сердце и давало бы естественный повод для эффектных картин: в глухом городе неиспорченное
детское чувство несется навстречу доброму царю и народной свободе…
— Вот что, Ленька, голуба́ душа, ты закажи себе это: в дела взрослых не путайся! Взрослые — люди порченые; они богом испытаны, а ты еще нет, и — живи
детским разумом. Жди, когда господь твоего
сердца коснется, дело твое тебе укажет, на тропу твою приведет, — понял? А кто в чем виноват — это дело не твое. Господу судить и наказывать. Ему, а — не нам!
Бедная мать! Слепота ее ребенка стала и ее вечным, неизлечимым недугом. Он сказался и в болезненно преувеличенной нежности, и в этом всю ее поглотившем чувстве, связавшем тысячью невидимых струн ее изболевшее
сердце с каждым проявлением
детского страдания. По этой причине то, что в другой вызвало бы только досаду, — это странное соперничество с хохлом-дударем, — стало для нее источником сильнейших, преувеличенно-жгучих страданий.
Старуха сейчас же приняла свой прежний суровый вид и осталась за занавеской. Выскочившая навстречу гостю Таисья сделала рукой какой-то таинственный знак и повела Мухина за занавеску, а Нюрочку оставила в избе у стола. Вид этой избы, полной далеких
детских воспоминаний, заставил сильно забиться
сердце Петра Елисеича. Войдя за занавеску, он поклонился и хотел обнять мать.
Детское лицо улыбалось в полусне счастливою улыбкой, и слышалось ровное дыхание засыпающего человека. Лихорадка проходила, и только красные пятна попрежнему играли на худеньком личике. О, как Петр Елисеич любил его, это
детское лицо, напоминавшее ему другое, которого он уже не увидит!.. А между тем именно сегодня он страстно хотел его видеть, и щемящая боль охватывала его старое
сердце, и в голове проносилась одна картина за другой.
Самой Таисье казалось, что она ведет прямо в небо эту чистую
детскую душу, слушавшую ее с замирающим
сердцем.
Сердце у меня опять замерло, и я готов был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти в
детскую — читать свою книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами быть и что она поручает мне смотреть за сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость, и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что в другое время было бы мне очень приятно и лестно, теперь не утешила меня.
«
Детское чтение для
сердца и разума», изданное безденежно при «Московских ведомостях» Н. И. Новиковым.
Пошла уже пятая неделя, как мы жили одни, и наконец такая жизнь начала сильно действовать на мой
детский ум и
сердце.
Он сказал это так громко, что все слышали его слова. Кровь с необыкновенной силой прилила к моему
сердцу; я почувствовал, как крепко оно билось, как краска сходила с моего лица и как совершенно невольно затряслись мои губы. Я должен был быть страшен в эту минуту, потому что St.-Jérôme, избегая моего взгляда, быстро подошел ко мне и схватил за руку; но только что я почувствовал прикосновение его руки, мне сделалось так дурно, что я, не помня себя от злобы, вырвал руку и из всех моих
детских сил ударил его.
— Прежнее
детское простодушие, правда, в ней еще есть… Но когда ты улыбаешься, точно в то же время у тебя как-нибудь сильно заболит на
сердце. Вот ты похудела, Наташа, а волосы твои стали как будто гуще… Что это у тебя за платье? Это еще у них было сделано?
— Отодвиньте ящик в правой тумбочке, там есть красный альбом, — предлагал Прейн, выделывая за ширмой какие-то странные антраша на одной ноге, точно он садился на лошадь. — Тут есть кое-что интересное из
детской жизни, как говорит Летучий… А другой, синий альбом, собственно, память
сердца. Впрочем, и его можете смотреть, свои люди.
Ее трогала за
сердце неловкость, смешное неумение Николая, его отчужденность от обычного и что-то мудро-детское в светлых глазах.
Чье каменное
сердце останется равнодушным при виде невинных
детских уст, лепечущих как молитву: «Злой мальчик розу хвать рукой.
А мне ли не твердили с
детских лет, что покорностью цветут города, благоденствуют селения, что она дает силу и крепость недужному на одре смерти, бодрость и надежду истомленному работой и голодом, смягчает
сердца великих и сильных, открывает двери темницы забытому узнику… но кто исчислит все твои благодеяния, все твои целения, о матерь всех доблестей?
«Ох, — думаю себе, — как бы он на дитя-то как станет смотреть, то чтобы на самое на тебя своим несытым
сердцем не глянул! От сего тогда моей Грушеньке много добра не воспоследует». И в таком размышлении сижу я у Евгеньи Семеновны в
детской, где она велела няньке меня чаем поить, а у дверей вдруг слышу звонок, и горничная прибегает очень радостная и говорит нянюшке...
Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть — и что же? видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок, и вдруг ее отрывают от кукол, от няни, от
детских игр, от танцев, и слава богу, если только от этого; а часто не заглянут в ее
сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей.
А Санин вдруг почувствовал себя до того счастливым, такою
детскою веселостью наполнилось его
сердце при мысли, что вот сбылись же, сбылись те грезы, которым он недавно предавался в тех же самых комнатах; все существо его до того взыграло, что он немедленно отправился в кондитерскую; он пожелал непременно, во что бы то ни стало, поторговать за прилавком, как несколько дней тому назад… «Я, мол, имею полное теперь на это право! Я ведь теперь домашний человек!»
Но мягко и определительно изогнутый рот выражал честную, ничем не поколебимую твердость, а улыбка — беспритязательное, почти
детское добродушие, так что иной, пожалуй, почел бы его ограниченным, если бы благородство, дышащее в каждой черте его, не ручалось, что он всегда постигнет
сердцем, чего, может быть, и не сумеет объяснить себе умом.
Когда о Королеве Марго говорили пакостно, я переживал судорожные припадки чувств не
детских,
сердце мое набухало ненавистью к сплетникам, мною овладевало неукротимое желание злить всех, озорничать, а иногда я испытывал мучительные приливы жалости к себе и ко всем людям, — эта немая жалость была еще тяжелее ненависти.
Людмила смеялась звонко и весело, целовала Коковкину, — и старуха думала, что веселая девица ребячлива, как дитя, а Саша по глупости все ее затеи рад исполнить. Веселый Людмилин смех казал этот случай простою
детскою шалостью, за которую только пожурить хорошенько. И она ворчала, делая сердитое лицо, но уже
сердце у нее было спокойно.
Глафира Львовна сама купила в магазине на Кузнецком Мосту
детское платье, разодела Любоньку, как куклу, потом прижала ее к
сердцу и заплакала.
Посмотрим ясными,
детскими глазами в
сердца друг другу — и больше ничего не нужно.
«Чужой человек!» И растет он, ничьему
сердцу не близкий, никем не обласканный; ни одно приветливое слово, ни один ласковый взгляд не осветят
детских лет его…
Со всем тем Ваня все-таки не отставал ни на шаг от приемыша; он даже терпеливо сносил толчки и подзатыльники. Такое необычайное снисхождение могло происходить частью оттого, что Гришка наводил страх на него, частью, и это всего вероятнее, Ваня успел уже привязаться к Гришке всею силою своего
детского любящего
сердца.
—
Детский; да, впрочем, какой бы ни был, это ничего не значит: ум и
сердце у него хорошие, — это все, что нужно.
Я начал опять вести свою блаженную жизнь подле моей матери; опять начал читать ей вслух мои любимые книжки: «
Детское чтение для
сердца и разума» и даже «Ипокрену, или Утехи любословия», конечно не в первый раз, но всегда с новым удовольствием; опять начал декламировать стихи из трагедии Сумарокова, в которых я особенно любил представлять вестников, для чего подпоясывался широким кушаком и втыкал под него, вместо меча, подоконную подставку; опять начал играть с моей сестрой, которую с младенчества любил горячо, и с маленьким братом, валяясь с ними на полу, устланному для теплоты в два ряда калмыцкими, белыми как снег кошмами; опять начал учить читать свою сестрицу: она училась сначала как-то тупо и лениво, да и я, разумеется, не умел приняться за это дело, хотя очень горячо им занимался.
Наконец, ее слезы, ее просьбы, ее разумные убеждения, сопровождаемые нежнейшими ласками, горячность ее желания видеть во мне образованного человека были поняты моей
детской головой, и с растерзанным
сердцем я покорился ожидающей меня участи.
Вы понимаете, нежный
детский ум, чистое
сердце… аще кто соблазнит единого из малых сих…
Память моя в своих глубочайших недрах сохранила
детский облик ходульной плясуньи, и
сердце мое и нынче рукоплещет ей, как рукоплескало в тот ненастный день, когда она, серьезная и спокойная, не даря ни малейшего внимания ни глупым восторгам, ни дерзким насмешкам, плясала на своих высоких ходулях и ушла на них с гордым сознанием, что не даровано помазанья свыше тем, кто не почувствовал драмы в ее даровом представлении.
Мне не льзя надеиться быть любимым:
детское возражение! разве можно верить любви? разве существует она в женском, легкомысленном
сердце?
Я ожидал, что Настенька, которая слушала меня, открыв свои умные глазки, захохочет всем своим
детским, неудержимо-веселым смехом, и уже раскаивался, что зашел далеко, что напрасно рассказал то, что уже давно накипело в моем
сердце, о чем я мог говорить как по-писаному, потому что уже давно приготовил я над самим собой приговор, и теперь не удержался, чтоб не прочесть его, признаться, не ожидая, что меня поймут; но, к удивлению моему, она промолчала, погодя немного слегка пожала мне руку и с каким-то робким участием спросила...
Она видит Европу, посещает Дидро, Вольтера, проводит время в задушевных разговорах с этими знаменитостями Европы, столь дорогими ее
сердцу еще по воспоминаниям
детских чтений (59).
И лицо у неё окаменело. Хотя и суровая она, а такая серьёзная, красивая, глаза тёмные, волосы густые. Всю ночь до утра говорили мы с ней, сидя на опушке леса сзади железнодорожной будки, и вижу я — всё
сердце у человека выгорело, даже и плакать не может; только когда
детские годы свои вспоминала, то улыбнулась неохотно раза два, и глаза её мягче стали.