Неточные совпадения
— Я не хочу спать, мамаша, — ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый
детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех
пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам.
Вообще легко можно было угадать по лицу ту
пору жизни, когда совершилась уже борьба молодости со зрелостью, когда человек перешел на вторую половину жизни, когда каждый прожитой опыт, чувство, болезнь оставляют след. Только рот его сохранял, в неуловимой игре тонких губ и в улыбке, молодое, свежее, иногда почти
детское выражение.
«Может быть, одна искра, — думал он, — одно жаркое пожатие руки вдруг пробудят ее от
детского сна, откроют ей глаза, и она внезапно вступит в другую
пору жизни…»
Я хотел было напомнить
детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж
пора было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Ляховский с каким-то
детским всхлипыванием припал своим лицом к руке доктора и в
порыве признательности покрыл ее поцелуями; из его глаз слезы так и сыпались, но это были счастливые слезы.
С тех
пор как Lise взяла у вас назад свое обещание, — свое
детское обещание, Алексей Федорович, — выйти за вас замуж, то вы, конечно, поняли, что все это была лишь
детская игривая фантазия больной девочки, долго просидевшей в креслах, — слава Богу, она теперь уже ходит.
О нет! ничего подобного, конечно, не допустят разумные педагоги. Они сохранят
детскую душу во всем ее неведении, во всей непочатости и оградят ее от злых вторжений. Мало того: они употребят все усилия, чтобы продлить
детский возраст до крайних пределов, до той минуты, когда сама собой вторгнется всеразрушающая сила жизни и скажет: отныне начинается
пора зрелости,
пора искупления непочатости и неведения!
Трудно было разобрать, говорит ли он серьезно, или смеется над моим легковерием. В конце концов в нем чувствовалась хорошая натура, поставленная в какие-то тяжелые условия.
Порой он внезапно затуманивался, уходил в себя, и в его тускневших глазах стояло выражение затаенной печали… Как будто чистая сторона
детской души невольно грустила под наплывом затягивавшей ее грязи…
В
детскую душу, как зловещая зарница из-за тучи,
порой заглядывала непонятная тревога, которая, впрочем, быстро исчезала с впечатлениями ближайшего яркого дня…
Комната, которая до сих
пор называется
детскою. Одна из дверей ведет в комнату Ани. Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник. Окна в комнате закрыты.
Дядя Максим был очень встревожен этим случаем. С некоторых
пор он стал выписывать книги по физиологии, психологии и педагогике и с обычною своей энергией занялся изучением всего, что дает наука по отношению к таинственному росту и развитию
детской души.
— Эй, Васюк, вставай! — будил Груздев мальчика лет десяти, который спал на подушках в экипаже счастливым
детским сном. —
Пора, брат, а то я уеду один…
«
Детская библиотека», сочинение г. Камне, переведенная с немецкого А. С. Шишковым, особенно
детские песни, которые скоро выучил я наизусть, привели меня в восхищение [Александр Семеныч Шишков, без сомнения, оказал великую услугу переводом этой книжки, которая, несмотря на устарелость языка и нравоучительных приемов, до сих
пор остается лучшею
детскою книгою.
Няня погрозила мне, что пожалуется дедушке, и я укротил пламенные
порывы моей
детской фантазии.
Он был высок, строен, тонок; лицо его было продолговатое, всегда бледное; белокурые волосы, большие голубые глаза, кроткие и задумчивые, в которых вдруг,
порывами, блистала иногда самая простодушная, самая
детская веселость.
Прошла
пора детских игр и юношеских увлечении, прошла
пора жарких мечтаний и томительных, но сладостных надежд.
От этого человека всегда веяло неизбывной тоской; все в доме не любили его, ругали лентяем, называли полоумным. Матвею он тоже не нравился — с ним было всегда скучно,
порою жутко, а иногда его измятые слова будили в
детской душе нелюдимое чувство, надолго загонявшее мальчика куда-нибудь в угол, где он, сидя одиноко целыми часами, сумрачно оглядывал двор и дом.
В ожидании же результатов этой судорожной деятельности, он делал внезапные вылазки на пожарный двор, осматривал лавки, в которых продавались съестные припасы, требовал исправного содержания мостовых, пробовал похлебку, изготовляемую в тюремном замке для арестантов, прекращал чуму, холеру, оспу и сибирскую язву, собирал деньги на учреждение
детского приюта, городского театра и публичной библиотеки, предупреждал и пресекал бунты и в особенности выказывал страстные
порывы при взыскании недоимок.
— Ну, как вам сказать, операция самая неприятная, потому что тут и
детский плач, и женский вой, и тяжелые мужичьи вздохи… одним словом, все, что описано у Беранже: «вставай, брат, —
пора, подать в деревне сбирают с утра»…
Эта святая душа, которая не только не могла столкнуть врага, но у которой не могло быть врага, потому что она вперед своей христианской индульгенцией простила все людям, она не вдохновит никого, и могила ее, я думаю, до сих
пор разрыта и сровнена, и сын ее вспоминает о ней раз в целые годы; даже черненькое поминанье, в которое она записывала всех и в которое я когда-то записывал моею
детскою рукою ее имя — и оно где-то пропало там, в Москве, и еще, может быть, не раз служило предметом шуток и насмешек…
Со вдовством бабушки отношения их с Ольгой Федотовной сделались еще короче, так как с этих
пор бабушка все свое время проводила безвыездно дома. Ольга Федотовна имела светлую и уютную комнату между спальнею княгини Варвары Никаноровны и
детскою, двери между которыми всегда, и днем и ночью, были открыты, так что бабушка, сидя за рабочим столиком в своей спальне, могла видеть и слышать все, что делается в
детской, и свободно переговариваться с Ольгой Федотовной.
— Я непременно хотела быть у вас, — заговорила она своим
детским голосом и крепко пожимая и потрясая своей маленькой ручкой могучую руку Бегушева. — Папа тоже непременно хотел ехать со мною, но сегодня с утра еще куда-то ушел и до сих
пор нет. Я думаю: «Бог с ним», — и поехала одна.
Мать моя постоянно была чем-то озабочена и даже иногда расстроена; она несколько менее занималась мною, и я, более преданный спокойному размышлению, потрясенный в моей
детской беспечности жизнью в гимназии, не забывший новых впечатлений и по возвращении к деревенской жизни, — я уже не находил в себе прежней беззаботности, прежнего увлечения в своих охотах и с большим вниманием стал вглядываться во все меня окружающее, стал понимать кое-что, до тех
пор не замечаемое мною… и не так светлы и радостны показались мне некоторые предметы.
Ни веселого хохота, ни
детских игр не знала с этих
пор Маня; все те, небольшие конечно, удовольствия, которые доставляла ей мать, она принимала с благодарностию, но они ее вовсе не занимали.
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала,
порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки,
детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
На ту
пору барыня со свечкой и хлоп в
детскую.
Но
порою, и всё чаще, Артамоновым овладевала усталость, он вспоминал свои
детские годы, деревню, спокойную, чистую речку Рать, широкие дали, простую жизнь мужиков. Тогда он чувствовал, что его схватили и вертят невидимые, цепкие руки, целодневный шум, наполняя голову, не оставлял в ней места никаким иным мыслям, кроме тех, которые внушались делом, курчавый дым фабричной трубы темнил всё вокруг унынием и скукой.
Нежное и восприимчивое дитя, дойдя путем своих размышлений до такого решения, нашло в своем
детском сердце для людей, создавших такое положение другим людям, место непримиримой вражде, и с тех
пор в ребенке росли все необходимые задатки для того, чтобы из него под известными влияниями со временем мог создаться настоящий, искренний и ревностный демократ и социалист.
В ту
пору я мог быть по седьмому году от роду и, хотя давно уже читал по верхам: аз-араб, буки-беседка, веди-ведро, тем не менее немецкая моя грамотность далеко опередила русскую, и я, со слезами побеждая трудность
детских книжек Кампе, находил удовольствие читать в них разные стихотворения, которые невольно оставались у меня в памяти.
В этом
порыве детской веселости всех больше удивил Паф — пятилетний мальчик, единственная мужская отрасль фамилии Листомировых; мальчик был всегда таким тяжелым и апатическим, но тут, под впечатлением рассказов и того, что его ожидало в цирке, — он вдруг бросился на четвереньки, поднял левую ногу и, страшно закручивая язык на щеку, поглядывая на присутствующих своими киргизскими глазками, принялся изображать клоуна.
Или все сильные
порывы, весь вихорь наших желаний и кипящих страстей — есть только следствие нашего яркого возраста и только по тому одному кажутся глубоки и сокрушительны?» Что бы ни было, но в это время мне казались
детскими все наши страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки.
Слова эти — хорошо помню, как и все его речи, но понимать их в ту
пору я, конечно, не мог.
Детское только перед старостью понятно, в самые мудрые годы человека.
Что до меня, то мне наша
детская дружба с нашими бывшими крепостными до сих
пор составляет самое приятное и самое теплое воспоминание.
Я и отпросился у маменьки к Николе, чтобы душу свою исцелить, а остальное все стало, как сваха Терентьевна сказывала. Подружился я с девицей Аленушкой, и позабыл я про все про истории; и как я на ней женился и пошел у нас в доме
детский дух, так и маменька успокоилась, а я и о сю
пору живу и все говорю: благословен еси, Господи!
Пока наши отношения к народу будут носить характер обычной благотворительности, как в
детских приютах или инвалидных домах, до тех
пор мы будем только хитрить, вилять, обманывать себя и больше ничего.
Узнать ты должен, наконец,
Кто ты! — доселе содержал я
Тебя почти совсем как бы родного.
Но с этих
пор переменилось всё!
Я повторю тебе, как ты попал сюда:
С слугой однажды шел я из Бургоса
(Тогда еще я только что женился),
Уж смерклось, и сырой туман покрыл
Вершины гор. — Иду через кладбище,
Среди которого стояла церковь
Забытая, с худыми окнами.
Мы слышим
детский плач — и на крыльце
Находим бедного ребенка — то был ты;
Я взял тебя, принес домой — и воспитал.
Но дочь так долго и недавно была еще далека от матери, что, несмотря на
порывы горячей любви и нежного участия со стороны матери, принимаемые с восторженной благодарностию, не могла предаться свободно искреннему, полному излиянию своей
детской привязанности.
Матушка мало умела писать; лучше всего она внушала: «Береги жену — время тяготно», а отец с дядею с этих
пор пошли жарить про Никиту. Дядя даже прислал серебряный ковшик, из чего Никиту поить. А отец все будто сны видит, как к нему в сад вскочил от немецкой коровки русский теленочек, а он его будто поманил: тпрюси-тпрюси, — а теленочек ему
детским языком отвечает: «я не тпруси-тпруси, а я Никитушка, свет Иванович по изотчеству, Сипачев по прозванию».
Калмыкова. Переломи своё
детское самолюбие,
пора!
Порой мне как-то стыдно и даже обидно было за разные
детские мои привилегии.
Елена. Постараюсь. (Обнимает мать). Мама! я могла бы ведь этого и не говорить тебе, так цени же мою любовь и
детскую преданность. Теперь
пора одеваться; я невеста и хочу быть красавицей! (Уходит).
Когда отец с матерью вернулись, они не знали, как благодарить Анну Трофимовну, дали ей вольную, но она не взяла и до старости жила и умерла у нас. А меня шутя звали с тех
пор: Пугачева невеста. А гривенник тот, что мне дал Пугачев, я до сих
пор храню; и как взгляну на него, вспоминаю свои
детские годы и добрую Анну Трофимовну.
Наступает вечер. Поздно. Девочке
пора спать. Однако ее невозможно оттащить от слона. Она так и засыпает около него, и ее уже сонную отвозят в
детскую. Она даже не слышит, как ее раздевают.
Не мертвый, как зимой, а живой был весенний воздух; каждая частица его была пропитана солнечным светом, каждая частица его жила и двигалась, и казалось Меркулову, что по старому, обожженному лицу его осторожно и ласково бегают крохотные
детские пальчики, шевелят тонкие волоски на бороде и в резвом
порыве веселья отделяют на голове прядь волос и раскачивают ее.
А между тем такое ласковое участие с ее стороны много прочнее и скорее проложит ей путь к
детским сердцам, поможет запастись
детским доверием в трудном деле воспитания сорока девочек и даст ей самой больше спокойствия, пожалуй. Да-да, она была глубоко не права
порою. Строгость никогда не вредна. Она необходима… Но ее суровость, ее грубость с детьми, разве они имели что-либо общее со строгостью?!
До сих
пор она являлась только строптивой и взыскательной наставницей, требовательным, суровым и готовым покарать каждую минуту начальством. Сейчас же она чуть ли не впервые заглянула в
детские души, доверчиво открывшиеся перед нею… За Соней она стала расспрашивать остальных девочек, чего бы хотели они, к чему стремились, чего ждали от жизни.
— Ступай, говорят! Иди в
детскую! Чего ревешь? Сама виновата и ревешь! Эка! В прошлом году на Петьке Точкове висла, теперь на этого, прости господи, дьявола повисла… Тьфу!
Пора понимать, кто ты! Жена! Мать! В прошлом году неудовольствия вышли, теперь выйдут неудовольствия… Тьфу!
Рядом с этим же кабинетиком, служившим в одно и то же время и спальней Иосафу Платоновичу, была
детская, далее столовая и за ней будуар Алины, из которого была проделана дверь, о существовании которой Висленев не подозревал до тех
пор, пока не стал доискиваться: куда исчезает из дома его жена, не выходя дверьми, а улетая инуде.
Это была первая глубокая обида, нанесенная
детскому сердечному
порыву… Я еле сдержалась от подступивших к горлу рыданий и пошла на место.
До сих
пор у нас в пансионе были шалости,
детские проказы, непослушание и капризы.