Неточные совпадения
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех
лет, заменили его
детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Кити писала с вод, что ничто ей так не улыбается, как провести
лето с Долли в Ергушове, полном
детских воспоминаний для них обеих.
Прежде, давно, в
лета моей юности, в
лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, — любопытного много открывал в нем
детский любопытный взгляд.
Но куклы даже в эти
годыТатьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были
детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
Ассоль было уже пять
лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче
детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.
Ей было только четырнадцать
лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое
детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
Не знаю, как вы насчет женских личек, но, по-моему, эти шестнадцать
лет, эти
детские еще глазки, эта робость и слезинки стыдливости, — по-моему, это лучше красоты, а она еще к тому ж и собой картинка.
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести
лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и
детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
Представилась ему опять покойница жена, но не такою, какою он ее знал в течение многих
лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над
детскою шейкой.
Две комнаты своей квартиры доктор сдавал: одну — сотруднику «Нашего края» Корневу, сухощавому человеку с рыжеватой бородкой,
детскими глазами и походкой болотной птицы, другую — Флерову, человеку
лет сорока, в пенсне на остром носу, с лицом, наскоро слепленным из мелких черточек и тоже сомнительно украшенным редкой, темной бородкой.
Там, на большом круглом столе, дымилась уха. Обломов сел на свое место, один на диване, около него, справа на стуле, Агафья Матвеевна, налево, на маленьком
детском стуле с задвижкой, усаживался какой-то ребенок
лет трех. Подле него садилась Маша, уже девочка
лет тринадцати, потом Ваня и, наконец, в этот день и Алексеев сидел напротив Обломова.
К тому же сознание, что у меня, во мне, как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание — уже с самых почти
детских униженных
лет моих — составляло тогда единственный источник жизни моей, мой свет и мое достоинство, мое оружие и мое утешение, иначе я бы, может быть, убил себя еще ребенком.
Нет, не незаконнорожденность, которою так дразнили меня у Тушара, не
детские грустные
годы, не месть и не право протеста явились началом моей «идеи»; вина всему — один мой характер.
В дверях гостиной встретили нас три новые явления: хозяйка в белом чепце, с узенькой оборкой, в коричневом платье; дочь, хорошенькая девочка
лет тринадцати, глядела на нас так молодо, свежо, с
детским застенчивым любопытством, в таком же костюме, как мать, и еще какая-то женщина, гостья или родственница.
Низший класс тоже с завистью и удивлением поглядывает на наши суда, на людей, просит у нас вина, пьет жадно водку, хватает брошенный кусок хлеба, с
детским любопытством вглядывается в безделки, ловит на
лету в своих лодках какую-нибудь тряпку, прячет.
Вместе с
годами из
детских шалостей выросли крупные недостатки, и Виктор Васильич больше не просил у матери прощения, полагаясь на время и на ее родительскую любовь.
Да и все этого юношу любили, где бы он ни появился, и это с самых
детских даже
лет его.
— Я тебя поймал! — вскричал Иван с какою-то почти
детскою радостью, как бы уже окончательно что-то припомнив, — этот анекдот о квадриллионе
лет — это я сам сочинил!
В Петербурге, в кадетском корпусе, пробыл я долго, почти восемь
лет, и с новым воспитанием многое заглушил из впечатлений
детских, хотя и не забыл ничего.
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных
детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два
года в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был все это время кормить и содержать себя сам и в то же время учиться.
В конце 1843
года я печатал мои статьи о «Дилетантизме в науке»; успех их был для Грановского источником
детской радости. Он ездил с «Отечественными записками» из дому в дом, сам читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой истории Франции и Англии.
В. был
лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для
детских книг.
В его
лета, если б он хотел заниматься, он мог бы начать новую жизнь; но для этого-то и надобен был постоянный, настойчивый труд, часто скучный, часто
детский.
Детский либерализм 1826
года, сложившийся мало-помалу в то французское воззрение, которое проповедовали Лафайеты и Бенжамен Констан, пел Беранже, — терял для нас, после гибели Польши, свою чарующую силу.
Мы были полны теоретических мечтаний, мы были Гракхи и Риензи в
детской; потом, замкнутые в небольшой круг, мы дружно прошли академические
годы; выходя из университетских ворот, нас встретили ворота тюрьмы.
Я с ранних
лет должен был бороться с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию в
детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я с той же запальчивостью бросился в другой бой и, только что кончил университетский курс, был уже в тюрьме, потом в ссылке. Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного, с одной стороны, грязного — с другой.
Через два
года после свадьбы у нее родилась девочка, которая через неделю умерла, оставив глубокий рубец в ее еще
детском сердце.
Благодарная
детская память сохранила и перенесла это первое впечатление через много
лет, когда Устенька уже понимала, как много и красноречиво говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки [Ян Матейко (1838–1893) — выдающийся польский живописец.] и Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский живописец.], копии с знаменитых статуй, а особенно та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры» и еще много-много других хороших вещей, о существовании которых в Заполье даже и не подозревали.
Галактион попал в Суслон совершенно случайно. Он со Штоффом отправился на новый винокуренный завод Стабровского, совсем уже готовый к открытию, и здесь услыхал, что отец болен. Прямо на мельницу в Прорыв он не поехал, а остановился в Суслоне у писаря. Отца он не видал уже около
года и боялся встречи с ним. К отцу у Галактиона еще сохранилось какое-то
детское чувство страха, хотя сейчас он совершенно не зависел от него.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не мог ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять
лет. Но всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с одной стороны — какое-то
детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
Стабровский занимал громадную квартиру, которую отделал с настоящею тяжелою роскошью. Это чувствовалось еще в передней, где гостей встречал настоящий швейцар, точно в думе или в клубе. Стабровский выбежал сам навстречу, расцеловал Устеньку и потащил ее представлять своей жене, которая сидела обыкновенно в своей спальне, укутанная пледом. Когда-то она была очень красива, а теперь больное лицо казалось старше своих
лет. Она тоже приласкала гостью, понравившуюся ей своею
детскою свежестью.
В дверную щель с ужасом смотрела старая няня. Она оторопела совсем, когда гости пошли в
детскую. Тарас-то Семеныч рехнулся, видно, на старости
лет. Хозяин растерялся не меньше старухи и только застегивал и расстегивал полу своего старомодного сюртука.
Старик мало изменился за эти три
года, и Галактион в первую минуту немного смутился каким-то
детским, привычным к повиновению, чувством. Михей Зотыч так же жевал губами, моргал красными веками и имел такой же загадочный вид.
За десять
лет умерло 338; из этого числа 66 % относятся к
детскому возрасту.
Смерть от этих болезней, которым подвержен по преимуществу
детский возраст, упоминается в метрических книгах за десять
лет только 45 раз.
Когда его родителей присылают на Сахалин, то ему бывает уже 5-8-10
лет; пока они отбывают каторгу и поселение, он выходит из
детского возраста, и пока потом родители хлопочут о крестьянских правах, становится уже работником, и прежде чем совсем уехать на материк, успевает несколько раз побывать на заработках во Владивостоке и в Николаевске.
Невысокий процент детей старших возрастов среди сахалинских уроженцев объясняется и
детскою смертностью и тем, что в прошлые
годы было на острове меньше женщин и потому меньше рождалось детей, но больше всего виновата тут эмиграция.
Только
детское лицо было серьезно не сто
годам, и на нем ложилась какая-то тень.
— Эй, Васюк, вставай! — будил Груздев мальчика
лет десяти, который спал на подушках в экипаже счастливым
детским сном. — Пора, брат, а то я уеду один…
Сестре госпожи Мечниковой шел только семнадцатый
год. Она принадлежала к натурам, не рано складывающимся и формирующимся. Фигура ее была еще совершенно
детская, талия прямая и узенькая, руки длинные, в плечах не было еще той приятной округлости, которая составляет их манящую прелесть, грудь едва обозначалась, губы довольны бледны, и в глазах преобладающее выражение наивного
детского любопытства.
В стороне от дорожки, в густой траве, сидела молодая женщина с весьма красивым, открытым русским лицом. Она закручивала стебельки цикория и давала их двухлетнему ребенку, которого держала у себя на коленях. Возле нее сидела девочка
лет восьми или девяти и лениво дергала за дышельце тростниковую
детскую тележку.
Они расселись по двое и по трое на извозчиков, которые уже давно, зубоскаля и переругиваясь, вереницей следовали за ними, и поехали. Лихонин для верности сам сел рядом с приват-доцентом, обняв его за талию, а на колени к себе и соседу посадил маленького Толпыгина, розового миловидного мальчика, у которого, несмотря на его двадцать три
года, еще белел на щеках
детский — мягкий и светлый — пух.
Ее умственное развитие, ее опыт, ее интересы так и остаются на
детском уровне до самой смерти, совершенно гак же, как у седой и наивной классной дамы, с десяти
лет не переступавшей институтского порога, как у монашенки, отданной ребенком в монастырь.
Лихонин не учитывал того, что она с ее
детской душой, жаждущей вымысла, легко освоилась бы с историческими событиями по разным смешным и героически-трогательным анекдотам, а он, привыкший натаскивать к экзаменам и репетировать гимназистов четвертого или пятого класса, морил ее именами и
годами.
Тогда мы тетушку Татьяну Степановну увезем в Уфу, и будет она жить у нас в пустой
детской; а если бабушка не умрет, то и ее увезем, перенесем дом из Багрова в Сергеевку, поставим его над самым озером и станем там
летом жить и удить вместе с тетушкой…
Я имею теперь под руками три издания «
Детской библиотеки»: 1806 (четвертое издание), 1820 и 1846
годов (вероятно, их было более десяти); но, к удивлению моему, не нахожу в двух последних небольшой драматической пиески, в которой бедный крестьянский мальчик поет следующую песню, сложенную для его отца каким-то грамотеем.
Я умру с тоски; никакой доктор мне не поможет», — а также слова отца: «Матушка, побереги ты себя, ведь ты захвораешь, ты непременно завтра сляжешь в постель…» — слова, схваченные моим
детским напряженным слухом на
лету, между многими другими, встревожили, испугали меня.
В продолжение
года, во время которого я вел уединенную, сосредоточенную в самом себе, моральную жизнь, все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души уже представились мне; и
детский слабый ум мой со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему.
У него никогда не было никакой гувернантки, изобретающей приличные для его возраста causeries [легкий разговор, болтовня (франц.).] с ним; ему никогда никто не читал
детских книжек, а он прямо схватился за кой-какие романы и путешествия, которые нашел на полке у отца в кабинете; словом, ничто как бы не лелеяло и не поддерживало в нем
детского возраста, а скорей игра и учение все задавали ему задачи больше его
лет.
Луша, как многие другие заброшенные дети, росла и развивалась наперекор всяким невзгодам своего
детского существования и к десяти
годам совсем выровнялась, превратившись в красивого и цветущего ребенка.