Неточные совпадения
В столовой он позвонил и велел вошедшему
слуге послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном
ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже
детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою,
слуга завязал
детям на шею салфетки.
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию
слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его
детей, он не верит: он вообще неверующий…
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла бы жить отдельно, независимо, ни в ком и ни в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих
детях, обо всех этих мелочах, на которые женщина обрекает себя или по влечению любви, по святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного хлеба? Где же Захар, Анисья, ее
слуги по всем правам? Где, наконец, живой залог, оставленный ей мужем, маленький Андрюша? Где ее
дети от прежнего мужа?
Ни хозяина, ни хозяйки, ни
детей, ни старых преданных
слуг — нет в ее квартире.
Пока он докучал всем своими слезами и жалобами, а дом свой обратил в развратный вертеп, трехлетнего мальчика Митю взял на свое попечение верный
слуга этого дома Григорий, и не позаботься он тогда о нем, то, может быть, на
ребенке некому было бы переменить рубашонку.
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали,
слуга от болезни помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и
детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее?
Так и сдержал слово: умер и все оставил сыновьям, которых всю жизнь держал при себе наравне как
слуг, с их женами и
детьми, а о Грушеньке даже и не упомянул в завещании вовсе.
—
Дитя мое, вы без вуаля, открыто, ко мне, и говорите свою фамилию
слуге, но это безумство, вы губите себя, мое
дитя!
Дети ненавидят аристократию взрослых и их благосклонно-сниходительное обращение, оттого что они умны и понимают, что для них они —
дети, а для
слуг — лица.
Сверх дня рождения, именин и других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких в доме княжны был накануне Нового года. Княжна в этот день поднимала Иверскую божию матерь. С пением носили монахи и священники образ по всем комнатам. Княжна первая, крестясь, проходила под него, за ней все гости,
слуги, служанки, старики,
дети. После этого все поздравляли ее с наступающим Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят
детям. Она ими играла несколько дней, потом сама раздаривала.
Дети вообще любят
слуг; родители запрещают им сближаться с ними, особенно в России;
дети не слушают их, потому что в гостиной скучно, а в девичьей весело. В этом случае, как в тысяче других, родители не знают, что делают. Я никак не могу себе представить, чтоб наша передняя была вреднее для
детей, чем наша «чайная» или «диванная». В передней
дети перенимают грубые выражения и дурные манеры, это правда; но в гостиной они принимают грубые мысли и дурные чувства.
На этом сходстве
детей с
слугами и основано взаимное пристрастие их.
Не будучи в состоянии угомонить этот тайный голос, она бесцельно бродила по опустелым комнатам, вглядывалась в церковь, под сенью которой раскинулось сельское кладбище, и припоминала. Старик муж в могиле,
дети разбрелись во все стороны, старые
слуги вымерли, к новым она примениться не может… не пора ли и ей очистить место для других?
У большинства помещиков было принято за правило не допускать браков между дворовыми людьми. Говорилось прямо: раз вышла девка замуж — она уж не
слуга; ей впору
детей родить, а не господам служить. А иные к этому цинично прибавляли: на них, кобыл, и жеребцов не напасешься! С девки всегда спрашивалось больше, нежели с замужней женщины: и лишняя талька пряжи, и лишний вершок кружева, и т. д. Поэтому был прямой расчет, чтобы девичье целомудрие не нарушалось.
Таким образом, к отцу мы,
дети, были совершенно равнодушны, как и все вообще домочадцы, за исключением, быть может, старых
слуг, помнивших еще холостые отцовские годы; матушку, напротив, боялись как огня, потому что она являлась последнею карательною инстанцией и притом не смягчала, а, наоборот, всегда усиливала меру наказания.
Вы здоровы, спокойны, у вас есть занятия, которые вы любите; любящая жена ваша так слаба, что не может заниматься ни домашним хозяйством, которое передано на руки
слуг, ни
детьми, которые на руках нянек, ни даже каким-нибудь делом, которое бы она любила, потому что она ничего не любит, кроме вас.
— Кто против этого, князь. На то он царь, чтобы карать и миловать. Только то больно, что не злодеев казнили, а всё верных
слуг государевых: окольничего Адашева (Алексеева брата) с малолетным сыном; трех Сатиных; Ивана Шишкина с женою да с
детьми; да еще многих других безвинных.
Он мстил мысленно своим бывшим сослуживцам по департаменту, которые опередили его по службе и растравили его самолюбие настолько, что заставили отказаться от служебной карьеры; мстил однокашникам по школе, которые некогда пользовались своею физической силой, чтоб дразнить и притеснять его; мстил соседям по имению, которые давали отпор его притязаниям и отстаивали свои права; мстил
слугам, которые когда-нибудь сказали ему грубое слово или просто не оказали достаточной почтительности; мстил маменьке Арине Петровне за то, что она просадила много денег на устройство Погорелки, денег, которые, «по всем правам», следовали ему; мстил братцу Степке-балбесу за то, что он прозвал его Иудушкой; мстил тетеньке Варваре Михайловне за то, что она, в то время когда уж никто этого не ждал, вдруг народила
детей «с бору да с сосенки», вследствие чего сельцо Горюшкино навсегда ускользнуло из головлевского рода.
Марфа Андревна до сего времени, идучи с отцом Алексеем, всё о покосах изволили разговаривать и внимания на меня будто не обращали, а тут вдруг ступили ножками на крыльцо, оборачиваются ко мне и изволят говорить такое слово: «Вот тебе,
слуга мой, отпускная: пусти своих стариков и брата с
детьми на волю!» и положили мне за жилет эту отпускную…
В те времена в Уфимском наместничестве было самым обыкновенным делом покупать киргизят и калмычат обоего пола у их родителей или родственников; покупаемые
дети делались крепостными
слугами покупателя.
— Добрые
слуги царёвы! К вам моя речь от сердца, скорбью напоённого, к вам, люди бесстрашные, люди безупречные, верные
дети царя-отца и православной церкви, матери вашей…
Ни сада, ни театра, ни порядочного оркестра; городская и клубная библиотеки посещались только евреями-подростками, так что журналы и новые книги по месяцам лежали неразрезанными; богатые и интеллигентные спали в душных, тесных спальнях, на деревянных кроватях с клопами,
детей держали в отвратительно грязных помещениях, называемых детскими, а
слуги, даже старые и почтенные, спали в кухне на полу и укрывались лохмотьями.
Правда, Лаевский шалый, распущенный, странный, но ведь он не украдет, не плюнет громко на пол, не попрекнет жену: «Лопаешь, а работать не хочешь», — не станет бить
ребенка вожжами или кормить своих
слуг вонючей солониной, — неужели этого недостаточно, чтобы относиться к нему снисходительно?
Кругом стояли ее домашние:
слуги в черных кафтанах с гербовыми лентами на плече и со свечами в руках; родственники в глубоком трауре, —
дети, внуки и правнуки.
Для матери и рассыпбвшейся пеплом бабушки этот
ребенок был идолом; сестры в ней не слыхали души;
слуги любили ее до безумия; а старый подмастерье Норка, суровый Герман Верман, даже часто отказывал себе в пятой гальбе пива единственно для того только, чтобы принести завтра фрейлейн Марье хоть апельсин, хоть два пирожных, хоть, наконец, пару яблок.
Он сначала мысленно видел себя еще
ребенком, белокурым, кудрявым, резвым, шаловливым мальчиком, любимцем-баловнем родителей, грозой
слуг и особенно служанок; он видел себя невинным воспитанником природы, играющим на коленях няни, трепещущим при слове: бука — он невольно улыбался, думая о том, как недавно прошли эти годы, и как невероятно они погибли…
А Кошихин говорит об этом вот что: «Как царевич будет лет пяти, и к нему приставят для бережения и научения боярина, честью великого, тиха и разумна, а к нему придадут товарища, окольничего, или думного человека; также из боярских
детей выбирают в
слуги и в стольники таких же младых, что и царевич.
Хорошо, если ударят меня, а если женщину обидят, или
ребенка тронут, или наедет поганый да начнет грабить и убивать твоих, Господи,
слуг?
— Я, — говорил Бенни, — услыхал от этих
детей ложь, хвастовство и льстивость, которых я никогда не слыхал в доме отца моего, где никто никогда не лгал и не лукавил. Притом у них бывали часто такие бесстыдные разговоры, что это мне было противно. А более же всего я решительно не мог выносить высокомерного и презрительного отношения этих мальчиков к простолюдинам и особенно к их собственным
слугам, с которыми у нас в доме всегда было принято обращение самое мягкое.
Марфа Андревна до сего времени, идучи с отцом Алексеем, все о покосах изволили разговаривать и внимания на меня будто не обращали, а тут вдруг ступили ножками на крыльцо, оборачиваются ко мне и изволят говорить такое слово: «Вот тебе,
слуга мой верный, отпускная, пусти своих стариков и брата с
детьми на волю», и… и… бумагу-то эту… отпускную-то… за жилет мне и положили…
— А вот, вишь ты, отец наш… она… молодая… а вот парень-то мой… Вы ведь отцы наши, мы ваши
дети… батюшка Иван Гаврилыч… много благодарны… Вот те, ей-ей, много благодарны… не погневись ты на нас, мы ведь
слуги твои…
Узнать ты должен, наконец,
Кто ты! — доселе содержал я
Тебя почти совсем как бы родного.
Но с этих пор переменилось всё!
Я повторю тебе, как ты попал сюда:
С
слугой однажды шел я из Бургоса
(Тогда еще я только что женился),
Уж смерклось, и сырой туман покрыл
Вершины гор. — Иду через кладбище,
Среди которого стояла церковь
Забытая, с худыми окнами.
Мы слышим детский плач — и на крыльце
Находим бедного
ребенка — то был ты;
Я взял тебя, принес домой — и воспитал.
Женившись: тащись сам на лошадке, жена на коровке,
дети на телятках, а
слуги на собачках.
— Поплакать, — говорю, — сестрица, можно, да ты плачешь-то не по-людски. Родительская любовь, моя милая, должна состоять в том, чтобы мы желали видеть
детей наших умными, хорошими людьми, полезными
слугами отечества, а не в том, чтобы они торчали пред нами.
— Это уж, — говорю, — твое распоряженье, а они очень могли бы быть в прислуге; ну, а прочие в этом числе, конечно, старый да малый, тут, я думаю, старые
слуги и служанки твоего отца или их
дети, куда их девать? Или потом мужик какой-нибудь бессемейный от старости или за хворостью обеднеет, его берут в дворню; вот ведь как дворни большие составляются: почти по необходимости.
Никто, как
дети, не осуществляют в жизни истинное равенство. И как преступны взрослые, нарушая в них это святое чувство, научая их тому, что есть короли, богачи, знаменитости, к которым должно относиться с уважением, и есть
слуги, рабочие, нищие, к которым должно относиться только с снисхождением! «И кто соблазнит единого из малых сих…»
— Это мои
дети, а твои будущие
слуги, государь.
Их встретил старый Антон,
слуга и помощник лесничего, и повел их по целому ряду громадных высоких комнат. На каждом шагу мальчики ахали от удивления. Это был совсем особенный дом — со всевозможными башенками, затеями, витыми лесенками и громадным двухсветным залом. Он скорее походил на какой-нибудь замок или дворец.
Дети с удивлением разглядывали тяжелую, массивную мебель, а старый Антон, благообразный и высокий старик, рассказывал им в это время своим протяжным, приятным голосом...
План Степана Сидоровича относительно подмены
ребенка показался ей не только исполним, но и чрезвычайно удобным в том отношении, что она всегда будет в состоянии возвратить
ребенка его матери и раскрыть гнусный поступок князя и его
слуги. Для всего этого ей нужно было посоветоваться с сыном, которому она подробно и опишет все происшедшее здесь и сделает так, как он ей укажет.
Ребенок повиновался и прильнул губами к холодной щеке мертвенно бледного лица покойницы, сохранившего строгое выражение, с каким, бывало, она распоряжалась остальными
слугами.
В тот же вечер Костя и Маша перебрались в дом молодых Салтыковых — к тете Доне, как звали
дети Дарью Николаевну. Им отвели отдельную комнату, оставив на попечении ранее бывших около них
слуг.
Эта крестьянка была Наталья Андреевна Волынская, это
дитя был ее сын, старик —
слуга ее и пестун малютки.
Когда все заняли свои места, то вошли
слуги проститься с госпожою, младшие впереди. Они целовали ее руку и
дитяти, прося прощения в поступках и сопровождая слезы ужасными криками. Затем подходили знакомые, которые целовали умершую в лицо и также плакали навзрыд. Потом родственники, самые близкие. Когда прощался брат ее, то думали, что он совсем опрокинет гроб.
— Не плачьте,
дети мои, ведь надо же когда-нибудь умереть… Вы обе мои дочери, да! Мои любимые дочери… Я чувствую, что смерть здесь, близко, но ваше присутствие отнимает у меня страх перед ней… Напротив, мне так легко, так хорошо… Только бы Иннокентий поскорей приехал с моим внуком… Но послушайте, мне надо исполнить еще один долг, я не смею умереть, не исполнив этого долга… Позови всех наших старых
слуг, Таня… а придя назад, достань там, на письменном столе, бумагу и пиши, что я буду диктовать тебе.
Молодая женщина сама уж взяла на руки
дитя, несмотря на заботливые предложения
слуги понести это бремя. Потом вся эта занимательная группа побрела далее, чрез дворцовую площадь, в каком-то сумрачном благоговении, молча, с поникшими в землю взорами, как будто шла на поклонение святым местам. Сам малютка, смотря на пасмурное лицо молодой женщины, долго не смел нарушить это благочестивое шествие. Но против дворца необычайность поразившего его зрелища заставила его вскрикнуть...
Приставленные к ним
слуги обоего пола, наблюдали за их воспитанием лишь в смысле питания, а потому девочка и мальчик поневоле только друг с другом делились своей начинавшей пробуждаться духовной жизнью. Это не преувеличение, ушиб одного из
детей отзывался на другом, как ни странно, чисто физической болью. Такая близость с детского возраста была, конечно, только инстинктивна, и много лет доставляла им лишь нравственное удовлетворение.
— Господи! за то, что ты его спас и взял под свой крест, и я не забуду твоей ласки, я вскормлю
дитя — и отдам его тебе: пусть будет твоим
слугою.
— Сударыня, вы изменили мне. Я вас не знаю. Быть может, вы ошиблись дверью. Вас, вероятно, ждут ваш муж и
дети. Позвольте — мой
слуга проводит вас до кареты.
Они сели за стол, запахло чаем, трубкой, заговорили голоса родителей,
детей и
слуг, которые в той же комнате получили свои чашки.