Неточные совпадения
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На
десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
Он не мог согласиться с тем, что
десятки людей, в числе которых и брат его, имели право на основании того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль
народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.
— Значит, по-моему, — сказал начинавший горячиться Левин, — что в восьмидесятимиллионном
народе всегда найдутся не сотни, как теперь, а
десятки тысяч людей, потерявших общественное положение, бесшабашных людей, которые всегда готовы — в шапку Пугачева, в Хиву, в Сербию…
— А ей-богу, так! Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня есть и самому нечего… А уж я бы за них что ни дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только
десяток, так вот уж у него славная деньга. Ведь ревизская душа стóит в пятистах рублях.
— Утопилась! Утопилась! — кричали
десятки голосов; люди сбегались, обе набережные унизывались зрителями, на мосту, кругом Раскольникова, столпился
народ, напирая и придавливая его сзади.
Клим впервые видел так близко и в такой массе
народ, о котором он с детства столь много слышал споров и читал
десятки печальных повестей о его трудной жизни.
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими
народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции
десятков других народностей. Навязывать
народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Компания имела человек пятьдесят или больше
народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с
десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
Десятки тысяч
народа из близких и дальних уездов ждут образа на Великой реке.
Пригнали тогда в Балахну нашу
десятка три пленников; всё
народ сухонькой, мелкой; одеты кто в чем, хуже нищей братии, дрожат, а которые и поморожены, стоять не в силе.
Вишню также сушат, а большие садки отдают на съём приезжающим нарочно для этого промысла верховым торгашам, которые нанимают кучу всякого
народа, набирают вишен целые
десятки возов, бьют морс и увозят в больших сорокоушах: из этого морса выгоняется превосходная водка.
Народ говорит, что пигалица кричит: «чьи вы, чьи вы?» — Весною чибисы появляются по большей части порознь или самыми небольшими станичками, около
десятка, а осенью к отлету собираются в огромные станицы.
Обычные встречи: обоз без конца,
Толпа богомолок старушек,
Гремящая почта, фигура купца
На груде перин и подушек;
Казенная фура! с
десяток подвод:
Навалены ружья и ранцы.
Солдатики! Жидкий, безусый
народ,
Должно быть, еще новобранцы;
Сынков провожают отцы-мужики
Да матери, сестры и жены.
«Уводят, уводят сердечных в полки!» —
Доносятся горькие стоны…
По праздникам на базаре не толпился
народ, а вечером домой с пасева возвращалось всего
десятка два коров.
Остается, стало быть, единственное доказательство «слабости»
народа — это недостаток неуклонности и непреоборимой верности в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я и его не то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти. Смешно, в самом деле, из-за какого-нибудь
десятка тысяч пастухов обвинить весь русский
народ чуть не в безумии! Ну, запил пастух, — ну, и смените его, ежели не можете простить!
Мысль, что Максим, которого он любил тем сильнее, что не знал другой родственной привязанности, будет всегда стоять в глазах
народа ниже тех гордых бояр, которых он, Малюта, казнил
десятками, приводила его в бешенство.
В чем состоит деятельность этой русской церкви, этого огромного напряженно действующего учреждения, состоящего из полумиллионного полчища, стоящего
народу десятки миллионов?
В другой брошюре, под заглавием: «Сколько нужно людей, чтобы преобразить злодейство в праведность», он говорит: «Один человек не должен убивать. Если он убил, он преступник, он убийца. Два, десять, сто человек, если они делают это, — они убийцы. Но государство или
народ может убивать, сколько он хочет, и это не будет убийство, а хорошее, доброе дело. Только собрать побольше
народа, и бойня
десятков тысяч людей становится невинным делом. Но сколько именно нужно людей для этого?
Сотни миллионов денег,
десятки миллионов дисциплинированных людей, удивительной силы орудия истребления, при доведенной до последней степени совершенства организации, при целой армии людей, призванной к тому, чтобы обманывать и гипнотизировать
народ, и всё это подчиненное, посредством электричества, уничтожающего пространство, людям, считающим такое устройство общества не только выгодным для себя, но таким, без которого они должны неизбежно погибнуть, и потому употребляющим все силы своего ума для поддержания его, — какая, казалось бы, несокрушимая сила.
«В продолжение 20 лет все силы знания истощаются на изобретение орудий истребления, и скоро несколько пушечных выстрелов будет достаточно для того, чтобы уничтожить целое войско. [Книга эта издана год тому назад; за этот год выдумали еще
десятки новых орудий истребления — новый, бездымный порох.] Вооружаются не как прежде несколько тысяч бедняков, кровь которых покупали за деньги, но теперь вооружены поголовно целые
народы, собирающиеся резать горло друг другу.
— Я, сударь мой, проповедников этих не один
десяток слышал, во всех концах землишки нашей! — продолжал он, повысив голос и кривя губы. — Я прямо скажу:
народу, который весьма подкис в безнадёжности своей, проповеди эти прямой вред, они ему — как вино и даже много вредней! Людей надо учить сопротивлению, а не терпению без всякого смысла, надобно внушать им любовь к делу, к деянию!
— У нас по уезду воды много — с
десяток речек текёт, а земли маловато и — неродимая, так
народ наш по миру разбегается весь почти.
А ведь он — почва, он
народ… и не один
десяток лет внушал людям то, во что не верил, это ужасно!
— Да! Знаешь — люди, которые работают, совершенно не похожи на нас, они возбуждают особенные мысли. Как хорошо, должно быть, чувствует себя каменщик, проходя по улицам города, где он строил
десятки домов! Среди рабочих — много социалистов, они, прежде всего, трезвые люди, и, право, у них есть свое чувство достоинства. Иногда мне кажется, что мы плохо знаем свой
народ…
— Немцы — жадные. Они враги русского
народа, хотят нас завоевать, хотят, чтобы мы всё — всякий товар — покупали у них и отдавали им наш хлеб — у немцев нет хлеба… дама бубен, — хорошо! Двойка червей,
десятка треф…
Десятка?..
— Вы лучше спросите, чем они живы, эти бурлаки… Помилуйте! Каждая лошадь лучше питается, чем весь этот
народ. А работа? Да это чистейший ад… Тиф, лихорадка, — так и валятся
десятками!
Весь берег, около которого стояло
десятка два барок, был усыпан
народом. Везде горели огни, из лесу доносились удары топора. Бурлаки на нашей барке успели промокнуть порядком и торопились на берег, чтобы погреться, обсушиться и закусить горяченьким около своего огонька. Нигде огонь так не ценится, как на воде; мысль о тепле сделалась общей связующей нитью.
В верхней Гостомле, куда была выдана замуж Настя, поставили на выгоне сельскую расправу. Был на трех заседаниях в расправе. На одном из этих заседаний молоденькую бабочку секли за непочтение к мужу и за прочие грешки. Бабочка просила, чтоб ее мужиками не секли: «Стыдно, — говорит, — мне перед мужиками; велите бабам меня наказать». Старшина, и добросовестные, и
народ присутствовавший долго над этим смеялись. «Иди-ка, иди. Засыпьте ей два
десятка, да ловких!» — заказывал старшина ребятам.
Но дурно [вот что: между
десятками различных партий почти никогда нет партии
народа в литературе].
Слышались еще шумный шорох от движенья
десятков тысяч рук крестившегося
народа да звонкая, вольная песня жаворонка, лившаяся на землю из лазурного пространства.
Несколько
десятков человек самого разношерстного
народа в ту же минуту плотно окружили со всех сторон чиновника и Моисея.
Вместо милосердия как единственного средства, чтобы расположить
народ в свою пользу, победители после битв добивали раненых, и Ашанину во время его пребывания к Кохинхине не раз приходилось слышать в кафе, как какой-нибудь офицер за стаканом вермута хвастал, что тогда-то повесил пятерых ces chiens d’anamites [Этих собак анамитов (франц.)], как его товарищ находил, что пять — это пустяки: он во время войны
десятка два вздернул…
Придет покупатель, лавка полным-полнехонька
народом,
десятка полтора человек сидят в ней по скамейкам либо стоят у прилавка, внимательно рассматривая в книгах каждую страницу.
Нас будут
десятки, сотни, тысячи, и только тогда, когда на всем земном шаре не будет ни одного льва в заключении, только тогда возвращусь я в родные страны, освобожденный и освободитель, с радостью в сердце, как подобает царю-победителю, возвращающемуся в свое отечество во главе освобожденного
народа.
— А вот насчет студента! Возводят его в какой-то чуть не мученический чин! И мы с вами пострадали, как принято говорить на жаргоне. А что ж из этого?
Десятки, сотни, кроме нас. И что ж, Заплатин, — Шибаев подался к нему через стол, — как будто мы не знаем, сколько тут очутилось зрящего
народа?..
День был морозный и ветреный, по временам поднималась даже вьюга, но несмотря на это, на Красную площадь, где должно было произойти невиданное позорище, собрались
десятки тысяч
народу.
Разве Шибаев не прав? Останься он — полтора года — с полным"волчьим паспортом", он был бы вышиблен из своих"пазов", превратился бы в умственного пролетария, ненужного неудачника, читавшего книжки, с
десятком отметок по переходным экзаменам, с головой, набитой теориями, рядами фактов и цифр, ничего общего с жизнью
народа не имеющих.
Из могилы подам голос, что я был враг Нарышкиным и друг Милославским не словом, а делом; что я в царстве Петра основал свое царство, враждебное ему более свейского [Свейское — шведское.]; что эта вражда к нему и роду его не умерла со мною и с моим
народом; что я засеял ее глубоко от моря Ледовитого до Хвалынского [Хвалынское море — имеется в виду Каспийское море.], от Сибири до Литвы, не на одно, на несколько
десятков поколений.
Москворецкий мост, в виду которого происходило ужасное зрелище, кряхтел под
народом; перила, унизанные им, ломились от тяжести напора. Напрасно старики и недельщики остерегали смельчаков, слышались только отважные голоса русского фатализма: «Двух смертей не бывать, одной не миновать». И вслед за тем перила затрещали и унесли с собою
десятки людей на лед Москвы-реки. Многие ушиблись до смерти.
И подумать, что все это совершается теперь над тысячами,
десятками тысяч людей по всей России и совершалось и будет долго еще совершаться над этим кротким, мудрым, святым и так жестоко и коварно обманутым русским
народом.
Между тем некоторые сочинения по части раскола, явившиеся в последнее время (с 1857 г.), частью в журналах, частью отдельными книгами, доказали, что русская публика жаждет уяснения этого предмета, горячо желает, чтобы путем всепросвещающего анализа разъяснили ей наконец загадочное явление, отражающееся на
десятке миллионов русских людей и не на одной сотне тысяч
народа в Пруссии, Австрии, Дунайских княжествах, Турции, Малой Азии, Египте и, может быть, даже Японии [«Путешественник в Опоньское царство», о раскольнической рукописи первых годов XVIII столетия.].
Обступил тут
народ Федьку кучей, король ему
десятку сует, королева — поясок, с себя снявши, презентует. А Федька-то тут, братцы, и онемел, опять вровень с бессловесной тварью в свое состояние вернулся…
Деятельность эта практически представляется мне такою: человек из общества, желающий в тяжелый нынешний год принять участие в общем бедствии, приезжает в одну из пострадавших от неурожая местностей и начинает там жить, проживая там на месте, в Мамадышском, Лукояновском, Ефремовском уездах в голодной деревне, те обычные
десятки тысяч, тысячи или сотни рублей, которые он проживает ежегодно и посвящая свой досуг, употребляемый им в городах на увеселения, на ту деятельность на пользу голодного
народа, какая ему будет по силам.
И пошла кудахтать… Так весь базар и грохнул. Рассмеялся Федька, русой башкой тряхнул, через королевича объяснил: и без речи, мол, обойдусь, не привыкать стать. Королевское семейство да весь
народ вызволил, — на королевскую
десятку с товарищами выпью… А баба эта пусть мою разговорную порцию себе берет… Авось не лопнет.