Неточные совпадения
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с
утра еще
сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу,
по заведенному порядку, на расход деньги.
30 сентября показалось с
утра солнце, и, надеясь на погоду, Левин стал решительно готовиться к отъезду. Он велел насыпать пшеницу, послал к купцу приказчика, чтобы взять деньги, и сам поехал
по хозяйству, чтобы
сделать последние распоряжения перед отъездом.
Если бы кто взглянул из окошка в осеннее время и особенно когда
по утрам начинаются маленькие изморози, то бы увидел, что вся дворня
делала такие скачки, какие вряд ли удастся выделать на театрах самому бойкому танцовщику.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта,
делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились с
утра до вечера, трепля дым
по крутым крышам.
Варвара. Ах ты какой! Да ты слушай! Дрожит вся, точно ее лихорадка бьет; бледная такая, мечется
по дому, точно чего ищет. Глаза, как у помешанной! Давеча
утром плакать принялась, так и рыдает. Батюшки мои! что мне с ней
делать?
«
По глупости и со скуки», — объяснил себе Самгин. Он и раньше не считал себя хозяином в доме, хотя держался, как хозяин; не считал себя вправе и
делать замечания Анфимьевне, но, забывая об этом, —
делал. В это
утро он был плохо настроен.
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома
сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так
по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать с
утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
На другой день опять она ушла с
утра и вернулась вечером. Райский просто не знал, что
делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее в саду, в поле, ходил
по деревне, спрашивал даже у мужиков, не видали ли ее, заглядывал к ним в избы, забыв об уговоре не следить за ней.
В доме было тихо, вот уж и две недели прошли со времени пари с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не
делает глупостей и в течение дня решительно забывает о Вере, только вечером и
утром она является в голове, как
по зову.
— Бабушка! заключим договор, — сказал Райский, — предоставим полную свободу друг другу и не будем взыскательны! Вы
делайте, как хотите, и я буду
делать, что и как вздумаю… Обед я ваш съем сегодня за ужином, вино выпью и ночь всю пробуду до
утра,
по крайней мере сегодня. А куда завтра денусь, где буду обедать и где ночую — не знаю!
Так они и
сделали. Впрочем, и Райский пробыл в Англии всего две недели — и не успел даже ахнуть от изумления — подавленный грандиозным оборотом общественного механизма жизни — и поспешил в веселый Париж. Он видел
по утрам Лувр, а вечером мышиную беготню, веселые визги, вечную оргию, хмель крутящейся вихрем жизни, и унес оттуда только чад этой оргии, не давшей уложиться поглубже наскоро захваченным из этого омута мыслям, наблюдениям и впечатлениям.
— Послушай, Райский, сколько я тут понимаю, надо тебе бросить прежде не живопись, а Софью, и не
делать романов, если хочешь писать их… Лучше пиши
по утрам роман, а вечером играй в карты:
по маленькой, в коммерческую… это не раздражает…
Мы собрались всемером в Капштат, но с тем, чтоб
сделать поездку подальше в колонию. И однажды
утром, взяв
по чемоданчику с бельем и платьем да записные книжки, пустились в двух экипажах, то есть фурах, крытых с боков кожей.
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи человек, шли
по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье
делают здесь с десяти часов до двенадцати
утра и с пяти до восьми вечера.
— «Чем же это лучше Японии? — с досадой сказал я, — нечего
делать, велите мне заложить коляску, — прибавил я, — я проедусь
по городу, кстати куплю сигар…» — «Коляски дать теперь нельзя…» — «Вы шутите, гocподин Демьен?» — «Нимало: здесь ездят с раннего
утра до полудня, потом с пяти часов до десяти и одиннадцати вечера; иначе заморишь лошадей».
По воскресеньям ничего не
делают, не говорят, не смеются, важничают,
по утрам сидят в храмах, а вечером
по своим углам, одиноко, и напиваются порознь; в будни собираются, говорят длинные речи и напиваются сообща».
Вечером я подсчитал броды. На протяжении 15 км мы
сделали 32 брода, не считая сплошного хода
по ущелью. Ночью небо опять затянуло тучами, а перед рассветом пошел мелкий и частый дождь.
Утром мы встали раньше обычного, поели немного, напились чаю и тронулись в путь. Первые 6 км мы шли больше
по воде, чем
по суше.
В 11 часов
утра мы
сделали большой привал около реки Люганки. После обеда люди легли отдыхать, а я пошел побродить
по берегу. Куда я ни обращал свой взор, я всюду видел только траву и болото. Далеко на западе чуть-чуть виднелись туманные горы.
По безлесным равнинам кое-где, как оазисы, темнели пятна мелкой кустарниковой поросли.
— Нет, мой друг, это возбудит подозрения. Ведь я бываю у вас только для уроков. Мы
сделаем вот что. Я пришлю
по городской почте письмо к Марье Алексевне, что не могу быть на уроке во вторник и переношу его на среду. Если будет написано: на среду
утро — значит, дело состоялось; на среду вечер — неудача. Но почти несомненно «на
утро». Марья Алексевна это расскажет и Феде, и вам, и Павлу Константинычу.
Следующее
утро прошло в каком-то полусне сознания. Я хотел приняться за работу — не мог; хотел ничего не
делать и не думать… и это не удалось. Я бродил
по городу; возвращался домой, выходил снова.
В десятом часу
утра камердинер, сидевший в комнате возле спальной, уведомлял Веру Артамоновну, мою экс-нянюшку, что барин встает. Она отправлялась приготовлять кофей, который он пил один в своем кабинете. Все в доме принимало иной вид, люди начинали чистить комнаты,
по крайней мере показывали вид, что
делают что-нибудь. Передняя, до тех пор пустая, наполнялась, даже большая ньюфаундлендская собака Макбет садилась перед печью и, не мигая, смотрела в огонь.
Обшитая своими чиновными плерезами, Марья Степановна каталась, как шар,
по дому с
утра до ночи, кричала, шумела, не давала покоя людям, жаловалась на них,
делала следствия над горничными, давала тузы и драла за уши мальчишек, сводила счеты, бегала на кухню, бегала на конюшню, обмахивала мух, терла ноги, заставляла принимать лекарство.
— Встанут с
утра, да только о том и думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера
по хозяйству распоряжение
сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что
по дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во все лопатки прочь бегут!
С
утра до вечера они сидели одни в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и
делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только тем, что бегала взад и вперед
по длинной комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
С следующего
утра начался ряд дней, настолько похожих друг на друга и
по внешней форме, и
по внутреннему содержанию, что описать один из них — значит дать читателю понятие о всем времени, проведенном в Малиновце старым дедом. Это я и попытаюсь
сделать.
— Вот теперь вы правильно рассуждаете, — одобряет детей Марья Андреевна, — я и маменьке про ваши добрые чувства расскажу. Ваша маменька — мученица. Папенька у вас старый, ничего не
делает, а она с
утра до вечера об вас думает, чтоб вам лучше было, чтоб будущее ваше было обеспечено. И, может быть, скоро Бог увенчает ее старания новым успехом. Я слышала, что продается Никитское, и маменька уже начала
по этому поводу переговоры.
Никто не скажет также, чтобы он когда-либо
утирал нос полою своего балахона, как то
делают иные люди его звания; но вынимал из пазухи опрятно сложенный белый платок, вышитый
по всем краям красными нитками, и, исправивши что следует, складывал его снова,
по обыкновению, в двенадцатую долю и прятал в пазуху.
На кондитерскую Григория Ефимовича Елисеева это монпансье работал кустарь Федя. Каждое
утро, бывало, несет ему лоток монпансье, — он по-особому его
делал, — половинка беленькая и красненькая, пестренькая, кроме него никто так
делать не умел, и в бумажках. После именин, что ли, с похмелья, вскочил он товар Елисееву нести.
С десяти
утра садился за работу —
делать парики, вшивая
по одному волосу: в день был урок
сделать в три пробора 30 полос.
Пароход мог отправиться только в конце апреля. Кстати, Харитина назвала его «Первинкой» и любовалась этим именем, как ребенок, придумавший своей новой игрушке название. Отвал был назначен ранним
утром, когда на пристанях собственно публики не было. Так хотел Галактион. Когда пароход уже отвалил и
сделал поворот, чтобы идти вверх
по реке, к пристани прискакал какой-то господин и отчаянно замахал руками. Это был Ечкин.
Лопахин. Знаете, я встаю в пятом часу
утра, работаю с
утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать
делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это
делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных морозов окна к
утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего,
по словам надзирателей, «душу воротит».
Если принять рано
утром вечерний малик русака, только что вставшего с логова, то в мелкую и легкую порошу за ним, без сноровки, проходишь до полдён: русак сначала бегает, играет и греется, потом ест, потом опять резвится, жирует, снова ест и уже на заре отправляется на логово, которое у него бывает
по большей части в разных местах, кроме особенных исключений; сбираясь лечь, заяц мечет петли (от двух До четырех), то есть
делает круг, возвращается на свой малик, вздваивает его, встраивает и даже четверит, прыгает в сторону, снова немного походит, наконец после последней петли иногда опять встраивает малик и,
сделав несколько самых больших прыжков, окончательно ложится на логово; случается иногда, что место ему не понравится, и он выбирает другое.
Никитич сторожил фабрику совершенно добровольно, как добровольно Петр Елисеич каждое
утро делал свой обход, — оба отлично понимали друг друга. Однажды Никитич сообщил
по секрету удивительную вещь.
В четверг рано
утром завез мне Добронравов твои листы, добрый друг Николай. Спасибо тебе за твой рассказ — именно судьба тебя отыскала, и я вполне уверен, что ты
сделаешь все
по ожиданию К. Н. Он, без сомнения, тебя выбрал не
по технической части, а
по бескорыстию, которое в нынешнем веке капитал. Следовательно, тебе, без всякой скромности, можно быть на этом месте тем, чем ты есть…
В одно погожее августовское
утро по улицам, прилегающим к самому Лефортовскому дворцу, шел наш знакомый доктор Розанов.
По медленности, с которою он рассматривал оригинальный фасад старого дворца и читал некоторые надписи на воротах домов, можно бы подумать, что он гуляет от нечего
делать или ищет квартиры.
— А что касается до меня, — заметил князь, — то я готов, как твой приятель и как человек любознательный, присутствовать при этом опыте и участвовать в нем. Но я тебя еще
утром предупреждал, что такие опыты бывали и всегда оканчивались позорной неудачей,
по крайней мере те, о которых мы знаем лично, а те, о которых мы знаем только понаслышке, сомнительны в смысле достоверности. Но ты начал дело, Лихонин, — и
делай. Мы тебе помощники.
А до этого дня, просыпаясь
по утрам в своем логовище на Темниковской, — тоже
по условному звуку фабричного гудка, — он в первые минуты испытывал такие страшные боли в шее, спине, в руках и ногах, что ему казалось, будто только чудо сможет заставить его встать и
сделать несколько шагов.
Раз
утром он возвращался
по саду из купальни и на одном повороте лицом к лицу столкнулся с Лушей, которая, очевидно, бесцельно бродила
по саду, как это иногда любила
делать, когда в саду никого нельзя было встретить.
— Покуда — ничего. В департаменте даже говорят, что меня столоначальником
сделают. Полторы тысячи — ведь это куш. Правда, что тогда от частной службы отказаться придется, потому что и на дому казенной работы
по вечерам довольно будет, но что-нибудь легонькое все-таки и посторонним трудом можно будет заработать, рубликов хоть на триста. Квартиру наймем; ты только вечером на уроки станешь ходить, а
по утрам дома будешь сидеть; хозяйство свое заведем — живут же другие!
— Известно, как же возможно сравнить! Раб или вольный! Только, доложу вам, что и воля воле рознь. Теперича я что хочу, то и
делаю; хочу — лежу, хочу — хожу, хочу — и так посижу. Даже задавиться, коли захочу, — и то могу. Встанешь этта
утром, смотришь в окошко и думаешь! теперь шалишь, Ефим Семенов, рукой меня не достанешь! теперь я сам себе господин. А ну-тко ступай,"сам себе господин", побегай
по городу, не найдется ли где дыра, чтобы заплату поставить, да хоть двугривенничек на еду заполучить!
Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку, а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: «Это Агафье Никитишне». Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто
по обыкновению не дотронулся ни до чего, но зато Антон Иваныч
сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой
утирала слезы.
Вскоре и Адуев стал одною из пружин машины. Он писал, писал, писал без конца и удивлялся уже, что
по утрам можно
делать что-нибудь другое; а когда вспоминал о своих проектах, краска бросалась ему в лицо.
Упомяну лишь, что в это
утро он был уже в лихорадке, но и болезнь не остановила его: он твердо шагал
по мокрой земле; видно было, что обдумал предприятие, как только мог это
сделать лучше, один при всей своей кабинетной неопытности.
Когда молодые показались на улице, на дрожках парой,
делая визиты, узаконенные нашим обычаем непременно на другой же день после венца, несмотря ни на какие случайности, — вся эта кавалькада окружила дрожки с веселым смехом и сопровождала их целое
утро по городу.
— А вот, подходящее,
по обстоятельствам, занятие изобрал.
Утром, восстав от сна, пасьянс раскладывал, теперь — папироски
делаю.
— Нынче об нас, судьях, только и слов, что мы основы трясем, — соболезнует"несменяемый"из-под Пошехонья, — каждый день, с
утра до вечера, только и
делаешь, что прописываешь, только об одном и думаешь, как бы его, потрясателя-то, хорошенько присноровить, а по-ихнему выходит, что оттого у нас основы не держатся, что сами судьи их трясут… Это мы-то трясем!
Но в это самое
утро, когда гончие царевича дружно заливались в окрестностях Москвы, а внимание охотников, стоявших на лазах, было поглощено ожиданием, и каждый напрягал свое зрение, и ни один не заботился о том, что
делали его товарищи, — в это время
по глухому проселку скакали, удаляясь от места охоты, Хомяк и Малюта, а промеж них со связанными руками, прикрученный к седлу, скакал кто-то третий, которого лицо скрывал черный башлык, надвинутый до самого подбородка.
— Он всякое
утро проскомидию у себя в кабинете служит, а потом нам
по кусочку просвиры дает… черствой-пречерствой! Только мы однажды с ним штуку
сделали: подсмотрели, где у него просвиры лежат, надрезали в просвире дно, вынули мякиш да чухонского масла и положили!..
Приехавшие дачники были очень добрыми людьми, а то, что они были далеко от города, дышали хорошим воздухом, видели вокруг себя все зеленым, голубым и беззлобным,
делало их еще добрее. Теплом входило в них солнце и выходило смехом и расположением ко всему живущему. Сперва они хотели прогнать напугавшую их собаку и даже застрелить ее из револьвера, если не уберется; но потом привыкли к лаю
по ночам и иногда
по утрам вспоминали...