Неточные совпадения
Я долго, горько
думала…
Гром грянул, окна дрогнули,
И я вздрогнула… К гробику
Подвел меня старик:
— Молись, чтоб к лику ангелов
Господь причислил Демушку! —
И дал мне в руки
дедушкаГорящую свечу.
Клим
думал, но не о том, что такое деепричастие и куда течет река Аму-Дарья, а о том, почему, за что не любят этого человека. Почему умный Варавка говорит о нем всегда насмешливо и обидно? Отец,
дедушка Аким, все знакомые, кроме Тани, обходили Томилина, как трубочиста. Только одна Таня изредка спрашивала...
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я
подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
Ну, вот и пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против
дедушки — а дед ему по плечо, — встал и говорит: «Не
думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
— Вот, Оксинька, какие дела на белом свете делаются, — заключил свои рассказы Петр Васильич, хлопая молодайку по плечу. — А ежели разобрать, так ты поумнее других протчих народов себя оказала… И ловкую штуку уколола!.. Ха-ха!.. У
дедушки, у Родиона Потапыча, жилку прятала?.. У родителя стянешь да к
дедушке?.. Никто и не
подумает… Верно!.. Уж так-то ловко… Родитель-то и сейчас волосы на себе рвет. Ну, да ему все равно не пошла бы впрок и твоя жилка. Все по кабакам бы растащил…
— Что же ты теперь
думаешь делать,
дедушка? — спрашивал Основа.
На нем выражалась глубокая, неутешная скорбь, и я тут же
подумал, что он более любил свою мать, чем отца; хотя он очень плакал при смерти
дедушки, но такой печали у него на лице я не замечал.
«А, так ты так же и отца любишь, как мать, — весело сказал
дедушка, — а я
думал, что ты только по ней соскучился.
Мать
подумала и отвечала: «Они вспомнили, что целый век были здесь полными хозяйками, что теперь настоящая хозяйка — я, чужая им женщина, что я только не хочу принять власти, а завтра могу захотеть, что нет на свете твоего
дедушки — и оттого стало грустно им».
Я
думал, что когда умрет
дедушка, то и бабушка, верно, умрет, потому что она старая и седая.
Я
подумал, что
дедушка умер; пораженный и испуганный этой мыслью, я сам не помню, как очутился в комнате своих двоюродных сестриц, как взлез на тетушкину кровать и забился в угол за подушки.
Впрочем, я и теперь
думаю, что в эту последнюю неделю нашего пребывания в Багрове
дедушка точно полюбил меня, и полюбил именно с той поры, когда сам увидел, что я горячо привязан к отцу.
Мать старалась ободрить меня, говоря: «Можно ли бояться
дедушки, который едва дышит и уже умирает?» Я
подумал, что того-то я и боюсь, но не смел этого сказать.
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! —
думали, что деньги у него есть.
— Нет, Ваня, он не умер! — сказала она решительно, все выслушав и еще раз
подумав. — Мамаша мне часто говорит о
дедушке, и когда я вчера сказала ей: «Да ведь
дедушка умер», она очень огорчилась, заплакала и сказала мне, что нет, что мне нарочно так сказали, а что он ходит теперь и милостыню просит, «так же как мы с тобой прежде просили, — говорила мамаша, — и все ходит по тому месту, где мы с тобой его в первый раз встретили, когда я упала перед ним и Азорка узнал меня…»
Она вошла, медленно переступив через порог, как и вчера, и недоверчиво озираясь кругом. Она внимательно осмотрела комнату, в которой жил ее
дедушка, как будто отмечая, насколько изменилась комната от другого жильца. «Ну, каков
дедушка, такова и внучка, —
подумал я. — Уж не сумасшедшая ли она?» Она все еще молчала; я ждал.
А я все
думала: что ж мамаша так любит
дедушку, а он ее не любит, и когда пришла к
дедушке, то нарочно стала ему рассказывать, как мамаша его любит.
— Потому, мне казалось, твой
дедушка не мог жить один, всеми оставленный. Он был такой старый, слабый; вот я и
думал, что кто-нибудь ходил к нему. Возьми, вот твои книги. Ты по ним учишься?
— О мамаше… о Бубновой… о
дедушке. Он сидел часа два. Нелли как будто не хотелось рассказывать, об чем они говорили. Я не расспрашивал, надеясь узнать все от Маслобоева. Мне показалось только, что Маслобоев нарочно заходил без меня, чтоб застать Нелли одну. «Для чего ему это?» —
подумал я.
Когда же я рассказала, то мамаша опять очень обрадовалась и тотчас же хотела идти к
дедушке, на другой же день; но на другой день стала
думать и бояться и все боялась, целых три дня; так и не ходила.
Когда я пришла домой, я отдала деньги и все рассказала мамаше, и мамаше сделалось хуже, а сама я всю ночь была больна и на другой день тоже вся в жару была, но я только об одном
думала, потому что сердилась на
дедушку, и когда мамаша заснула, пошла на улицу, к дедушкиной квартире, и, не доходя, стала на мосту.
— Сереженька, может, убежит от них еще Артошка-то? — вдруг опять всхлипнул
дедушка. — А? Как ты
думаешь, милый?
Другой вздрогнул во сне и начал говорить, а
дедушка на печи молится за всех «православных христиан», и слышно его мерное, тихое, протяжное: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас!..» «Не навсегда же я здесь, а только ведь на несколько лет!» —
думаю я и склоняю опять голову на подушку.
— Не пришла бы я сюда, кабы не ты здесь, — зачем они мне? Да
дедушка захворал, провозилась я с ним, не работала, денег нету у меня… А сын, Михайла, Сашу прогнал, поить-кормить надо его. Они обещали за тебя шесть рублей в год давать, вот я и
думаю — не дадут ли хоть целковый? Ты ведь около полугода прожил уж… — И шепчет на ухо мне: — Они велели пожурить тебя, поругать, не слушаешься никого, говорят. Уж ты бы, голуба́ душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь! Потерпи, а?
Влезая на печь и перекрестив дверцу в трубе, она щупала, плотно ли лежат вьюшки; выпачкав руки сажей, отчаянно ругалась и как-то сразу засыпала, точно ее пришибла невидимая сила. Когда я был обижен ею, я
думал: жаль, что не на ней женился
дедушка, — вот бы грызла она его! Да и ей доставалось бы на орехи. Обижала она меня часто, но бывали дни, когда пухлое, ватное лицо ее становилось грустным, глаза тонули в слезах и она очень убедительно говорила...
— Теперь — начисто разорился дедушка-то; какие деньги были, все отдавал крестнику Николаю в рост, а расписок, видно, не брал с него, — уж не знаю, как это у них сталось, только — разорился, пропали деньги. А все за то, что бедным не помогали мы, несчастных не жалели, господь-то и
подумал про нас: для чего же я Кашириных добром оделил?
Подумал да и лишил всего…
— Он? Хороший, — неуверенно ответила Люба. — Так себе, — добавила она,
подумав. Ленивый очень, ничего не хочет делать! Всё о войне говорит теперь, хотел ехать добровольцем, а я чтобы сестрой милосердия. Мне не нравится война. А вот
дедушка его чудесный!
С первых слов обман открылся, и дрожащие от страха Мазан и Танайченок повалились барину в ноги, и что ж, вы
думаете, сделал
дедушка?..
— Ты, я
думаю, очень стар,
дедушка? — спросил Юрий, стараясь переменить разговор.
Принимая в соображение воодушевление, с каким старый рыбак принимался за промысел, можно было
думать, что пособие
дедушки Кондратия превосходило даже его ожидания.
Он по-прежнему не переставал
думать о сыновьях своих, не переставал тосковать, ходил с утра до вечера сумрачен, редко с кем молвил слово, исключая, впрочем,
дедушки Кондратия, с которым часто толковал об отсутствующих детях.
«Что это, прости господи! — ни себе, ни людям!» —
думал Глеб, который никак не мог взять в толк причины отказов старика; он не понимал ее точно так же, как не понимал, чтобы смерть жены могла заставить
дедушку Кондратия наложить на себя обещание вечного поста.
Лучше о себе
подумайте, — продолжал Глеб (жена его, Дуня, приемыш и
дедушка Кондратий окружили лавку), — о себе, говорю,
подумайте: оставляю вам немного…
— Так-то, так! Я и сам об этом
думаю: родня немалая; когда у моей бабки кокошник горел, его
дедушка пришел да руки погрел… Эх ты, сердечная! — прибавил, смеясь, рыбак. — Сватьев не оберешься, свояков не огребешься — мало ли на свете всякой шушеры! Всех их в дом пущать — жирно будет!
— Полно, Глеб Савиныч! Этим теперь не поможешь, — кротко возразил
дедушка Кондратий, взяв его за руку, — теперь не об том
думать надыть.
Мыташится так, попусту, воду толчет на своем озере… провались оно, пересохни совсем!» — так
думал и говорил Глеб; но убеждения его не подвигали вперед дела:
дедушка Кондратий оставался при своем.
Илья
подумал, что вот
дедушка Еремей бога любил и потихоньку копил деньги. А дядя Терентий бога боится, но деньги украл. Все люди всегда как-то двоятся — сами в себе. В грудях у них словно весы, и сердце их, как стрела весов, наклоняется то в одну, то в другую сторону, взвешивая тяжести хорошего и плохого.
— Как
дедушка Федор, калачник? —
подумав, спросил Фома.
И Палашка ожесточеннее прежнего упирала руки в боки, прыгала, крутилась, взвизгивала, а
дедушка посматривал на ее плясательные пароксизмы и
думал про себя: однако важно я ее, поганку, напугал!
Я
думаю, что непрерывное их повторение повергло бы даже
дедушку в такое же уныние, как и меня, если бы тут не было подстрекающей мысли о каких-то якобы правах.
— Не
думаю, чтобы совсем! От обстоятельств это будет зависеть!.. — проговорил он и затем обратился к жене: — Я пришел к тебе, чтобы ты приписала в письме моем к
дедушке.
На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало, но нашла его непоколебимым. В первый раз в жизни она дошла с ним до рассуждений и объяснений;
думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу розь и что есть разница между принцем и каретником. — Куда!
дедушка бунтовал. Нет, да и только! Бабушка не знала, что делать.
— Чушь! — с усилием поморщился
Дедушка. — Абер… я
думал, что прошло уж это у меня. Но как сегодня с утра поглядел туда, —
Дедушка медленно перевел глаза на окно, — так и стал собираться. Выражаясь высоким штилем, вижу, что мое земное турне окончено. Но… все равно.
Говорит: «
Дедушка Архип, замолви за меня мужу словечко! Я, говорит, его люблю, только его нраву боюсь. Может, он что
думает на меня, так напрасно. Я его ни на кого не променяю. Я, говорит, ему всякое угождение сделаю, только бы он простил меня да не сердился».
Архип. Вот Лукерья ведет меня да говорит: «
Дедушка Архип, дело есть!» Что,
думаю, за дела такие до меня, старого!
Афоня. Нет, не к росту. Куда мне еще расти, с чего! Я и так велик по годам. А это значит: мне не жить. Ты,
дедушка, возьми то: живой человек о живом и
думает, а у меня ни к чему охоты нет. Другой одёжу любит хорошую, а мне все одно, какой ни попадись зипунишко, было бы только тепло. Вот ребята теперь, так у всякого своя охота есть: кто рыбу ловит, кто что; в разные игры играют, песни поют, а меня ничто не манит. В те поры, когда людям весело, мне тошней бывает, меня тоска пуще за сердце сосет.
Андрей (берется за голову). В самом деле, на дедушку-то посматривать: не поумнею ли? Нет, конечно, надо приставать куда-нибудь, к одному берегу. Барином мне не быть, так хоть купцом-то остаться порядочным. Довольно разыгрывал дурака; пора за ум взяться. Вот когда думать-то моей глупой голове, да
думать так, чтоб лоб трещал; а что обдумаю — хорошо ли, дурно ли, — так уж завинтить накрепко. Прохор!
То, к чему он больше и больше привязывался с самого раннего детства, о чем любил
думать, когда сидел, бывало, в душном классе или в аудитории, — ясность, чистота, радость, всё, что наполняло дом жизнью и светом, ушло безвозвратно, исчезло и смешалось с грубою, неуклюжею историей какого-то батальонного командира, великодушного прапорщика, развратной бабы, застрелившегося
дедушки…
Подумать, так ваш
дедушка был надсмотрщиком над этими рабами и хлестал их плеткой и вам передал эту глупую ненависть к рабочему классу.