Неточные совпадения
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала:
шептал,
шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды
девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Я разделся, лег и старался заснуть; но час спустя я опять сидел в постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой «капризной
девочке с натянутым смехом…» «Она сложена, как маленькая рафаэлевская Галатея в Фарнезине, [Знаменитая фреска «Триумф Галатеи» работы Рафаэля.] —
шептал я, — да; и она ему не сестра…»
Девушка зарыдала, опустилась на колени и припала головой к слабо искавшей ее материнской руке. Губы больной что-то
шептали, и она снова закрыла глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю.
Девочка была в одной ночной кофточке и ничего не понимала, что делается. Увидев плакавшую сестру, она тоже зарыдала.
— Ах ты, моя ластовочка… ненаглядная… —
шептала бабушка, жадно заглядывая на улыбавшуюся
девочку. — Привел господь увидеть внучку… спокойно умру теперь…
— Здоровайся с баушкой… здоровайся хорошенько… —
шептала Таисья своим ласковым голосом и тихонько подталкивала
девочку к неподвижно сидевшей старухе.
— Папа… папочка… —
шептала девочка, заливаясь слезами, — Иван Семеныч дрянной, он высек Сидора Карпыча…
— Ах ты, моя
девочка,
девочка… —
шептала она со слезами на глазах.
Девочки, в особенности Катенька, с радостными, восторженными лицами смотрят в окно на стройную фигуру садящегося в экипаж Володи, папа говорит: «Дай бог, дай бог», — а бабушка, тоже притащившаяся к окну, со слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом переулка, и
шепчет что-то.
— Я ничего не боюсь, — чуть слышно
прошептала задняя
девочка и в ту же секунду тронулась с места; черненькая тоже пошла за нею, и обе рядышком они вступили в мои апартаменты, которые, впрочем, выглядывали очень уютно и даже комфортно, особенно со входа с непогожего надворья. Впрочем, теперешний вид моего жилья очень много выигрывал оттого, что предупредительная Эрнестина Крестьяновна в одну минуту развела в камине самый яркий, трескучий огонек.
Слона заводят ключиком, и он, покачивая головой и помахивая хвостом, начинает переступать ногами и медленно идет по столу.
Девочке это совсем не интересно и даже скучно, но, чтобы не огорчить отца, она
шепчет кротко...
— Спа-си-бо! —
прошептала девочка, с тихой лаской глядя на меня из-под поднятых бровей.
— Моя жизнь — скачка в горах, Андро! Я хочу в горы! —
шепчу я с отчаянием, и лицо мое, должно быть, выражает самое неподдельное горе, потому что Андро беспокойно топчется на месте и бормочет, будто ему приходится утешать совсем глупенькую маленькую
девочку...
— Рамзай! Безумная! Молчи! Тебе попадет, Рамзай! — со всех сторон
шептали подруги, дергая ее за платье, — вольность, на какую
девочки не решились бы в других обстоятельствах.
— Милая… родненькая… бедняжечка Наташа! Да как же это тебя угораздило в нее попасть! Господи, вот напасть-то какая! Да что же это будет теперь! —
шептали они, с явным состраданием глядя на
девочку.
Вдруг неподалеку от себя она услышала заглушенный шепот, тихий смех и взволнованный говор трех-четырех голосов.
Девочка чутко насторожилась. Голоса не умолкали. Кто-то восхищался, захлебываясь от удовольствия, кто-то
шептал звонким восторженным детским шепотком...
— Ах, Наташа! Наташа! Бедовая головушка! И зачем только я послушалась тебя! —
шепчет беззвучно
девочка, и тяжелая тоска камнем давит ей грудь.
— Бежим, девоньки! Не то набредут еще на котяток наших, — испуганно
прошептала Соня Кузьменко, небольшая девятилетняя
девочка с недетски серьезным, скуластым и смуглым личиком и крошечными, как мушки, глазами, та самая, что останавливала от божбы Дуню.
— Тятя! Родненький! Не помер ты! Ко мне пришел! Вернулся! —
шепчет словно в забытьи
девочка, и слезы катятся одна за другой по встревоженному и радостному Дуниному лицу.
— Какой душонок! Картинка! Прелесть! Красавинька! — вспыхивая до ушей,
прошептала Феничка, влюбленными глазами глядя на
девочку. — Я выбираю ее своим предметом, девицы. Слышите? — неожиданно обратилась она ко всем.
— Не плачь, дитя мое, не плачь, — гладя дрожавшими руками белобрысенькую головку
девочки,
шептала Елена Дмитриевна, расставаясь с нею, — не на век расходимся, я же остаюсь в приюте, только передаю вас средней наставнице.
— Тихоня! Глупая! Примерница! Ну, ладно, погоди! — крикнула ей вслед рассерженная Васса, — ин будет по-моему, чего захочу, все будет, — торжественно заявила она подругам и стала быстро-быстро
шептать окружавшим ее
девочкам: — Беспременно Дуню взять надо… и Любоньку Орешкину… Одна тети Лелина любимица, другая баронессина. Ежели попадемся да поймают нас по дороге, не так строго взыщется, потому много «любимиц» ругать не будут… Беспременно Дуню прихвачу!
— Боже мой, —
шептали мои губы, — помоги мне! Помоги, Боже, сделаться доброй, хорошей
девочкой, прилежно учиться, помогать маме… не сердиться по пустякам!
—
Девочки вы мои… добренькие… дорогие… Liebchen… Herzchen… —
шептала она, целуя и прижимая нас к своей любящей груди. — Ну как вас оставить… милые! А вот зачем деньги тратите на подарки?.. Это напрасно… Не возьму подарка, — вдруг рассердилась она.
«Ты жалеешь меня, милая
девочка», —
шептала я восторженно, и, стряхнув с себя ложный, как мне казалось, стыд, я подняла голову и окинула всю столовую долгим, торжествующим взглядом.
Сохрани меня! —
шептала девочка, — Господи, помоги мне.
— Нет! Нет! Ни за что! Там ждут побои и муки, a здесь, кто знает, может быть, я встречу кого-нибудь, кто укажет мне дорогу на вокзал. Упрошу посадить меня в поезд и довезти до нашего города, где пансион. A оттуда к маме! К милой, дорогой маме, чтобы уж никогда не разлучаться с ней, никогда не огорчать ее дурными, злыми выходками… Никогда! Ты слышишь, Господи! —
прошептали посиневшие от холода губы
девочки, и она подняла исполненный мольбы взор к небу.
«Вот она какая! A я-то! A я! С Милкой что я сделала!» — мысленно с ужасом
прошептала Тася, и еще более острое раскаяние засосало все существо
девочки.
— Но ты упадешь сейчас! На тебе лица нет, —
прошептала так же тихо
девочка, бросаясь к нему навстречу, чтобы поддержать его.
Ночью Тася не сомкнула глаз ни на минуту. Она долго ворочалась в постели, стараясь уснуть, переворачивая по нескольку раз подушку, и все-таки сон бежал от неё. Кто-то точно
шептал в глубине её сердца: «Нехорошо ты поступила, Тася! Нехорошо! Взять чужое — значит украсть. Что бы сказала мама, если б узнала поступок своей
девочки? Как бы тяжело и больно было узнать это! Ах, Тася! Ты ли это сделала?»
Увидала звездочка с неба плачущую
девочку, ярко засветила в окошко пустой хатки, точно желая утешить сиротинку. Подняла Галя свои заплаканные глаза к небу, посмотрела на звездочку, протянула к ней руки и
прошептала срывающимся голосом...
— Хочу к маме… —
прошептала девочка.
— Да, — гневно
прошептала девочка, — она опять мучила меня все утро. О, когда-нибудь я отомщу ей за все! — добавила она с жестом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Она, совсем она! — невольно
прошептал я и, спустив
девочку с колен, задумался.
— Что вы… Владимир Николаевич… —
прошептала растерявшаяся
девочка, — это совсем не стоит такой благодарности.
— Денег дали… и от места отказали… —
шепчет чуть слышно
девочка.