Неточные совпадения
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть и бросилась
в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом
в своего мучителя и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не
двигался с места и стоял против нее на другом конце
комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
Он ушел, и
комната налилась тишиной. У стены, на курительном столике горела свеча, освещая портрет Щедрина
в пледе; суровое бородатое лицо сердито морщилось,
двигались брови, да и все, все вещи
в комнате бесшумно
двигались, качались. Самгин чувствовал себя так, как будто он быстро бежит, а
в нем все плещется, как вода
в сосуде, — плещется и, толкая изнутри, еще больше раскачивает его.
Осторожно, не делая резких движений, Самгин вынул портсигар, папиросу, — спичек
в кармане не оказалось, спички лежали на столе. Тогда он, спрятав портсигар, бросил папиросу на стол и сунул руки
в карманы. Стоять среди
комнаты было глупо, но
двигаться не хотелось, — он стоял и прислушивался к непривычному ощущению грустной, но приятной легкости.
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков с Василисой видели, как Татьяна Марковна,
в чем была накануне и с открытой головой, с наброшенной на плечи турецкой шалью, пошла из дому, ногой отворяя двери, прошла все
комнаты, коридор, спустилась
в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал с пьедестала и
двинулся, ни на кого и ни на что не глядя.
В это время кто-то легонько постучался к ней
в комнату. Она не
двигалась. Потом сильнее постучались. Она услыхала и встала вдруг с постели, взглянула
в зеркало и испугалась самой себя.
И точно, у ней одни мякоти. Она насидела их у себя
в своей
комнате, сидя тридцать лет на стуле у окна, между бутылями с наливкой, не выходя на воздух,
двигаясь тихо, только около барыни да
в кладовые. Питалась она одним кофе да чаем, хлебом, картофелем и огурцами, иногда рыбою, даже
в мясоед.
В комнатах мальчик привык
двигаться свободно, чувствуя вокруг себя пустоту.
Меня тотчас ввели во владение моей
комнаты, одели с ног до головы
в казенное, тут приготовленное, и пустили
в залу, где уже
двигались многие новобранцы.
Правда, она
в сотни раз лучше, чем Лихонин, умела на улице,
в саду и
в комнате ориентироваться по странам света, —
в ней сказывался древний мужицкий инстинкт,но она упорно отвергала сферичность земли и не признавала горизонта, а когда ей говорили, что земной шар
движется в пространстве, она только фыркала.
Павел пожал плечами и ушел
в свою
комнату; Клеопатра Петровна, оставшись одна, сидела довольно долго, не
двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и страшное предчувствие говорило ей, что на Павла ей нельзя было возлагать много надежд, и что он, как пойманный орел, все сильней и сильней начинает рваться у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.
В комнате, куда мы вошли, мебель была немного получше и расставлена с большим вкусом. Впрочем,
в это мгновенье я почти ничего заметить не мог: я
двигался как во сне и ощущал во всем составе своем какое-то до глупости напряженное благополучие.
«Что это она все смеется?» — думал я, возвращаясь домой
в сопровождении Федора, который ничего мне не говорил, но
двигался за мной неодобрительно. Матушка меня побранила и удивилась: что я мог так долго делать у этой княгини? Я ничего не отвечал ей и отправился к себе
в комнату. Мне вдруг стало очень грустно… Я силился не плакать… Я ревновал к гусару.
Она отшатнулась от Людмилы, утомленная волнением, и села, тяжело дыша. Людмила тоже отошла, бесшумно, осторожно, точно боясь разрушить что-то. Она гибко
двигалась по
комнате, смотрела перед собой глубоким взглядом матовых глаз и стала как будто еще выше, прямее, тоньше. Худое, строгое лицо ее было сосредоточенно, и губы нервно сжаты. Тишина
в комнате быстро успокоила мать; заметив настроение Людмилы, она спросила виновато и негромко...
Бывало, утром занимаешься
в классной
комнате и знаешь, что необходимо работать, потому что завтра экзамен из предмета,
в котором целых два вопроса еще не прочитаны мной, но вдруг пахнёт из окна каким-нибудь весенним духом, — покажется, будто что-то крайне нужно сейчас вспомнить, руки сами собою опускают книгу, ноги сами собой начинают
двигаться и ходить взад и вперед, а
в голове, как будто кто-нибудь пожал пружинку и пустил
в ход машину,
в голове так легко и естественно и с такою быстротою начинают пробегать разные пестрые, веселые мечты, что только успеваешь замечать блеск их.
Когда он открыл их,
в комнате было еще светлее, и по ней
двигались люди, только что вернувшиеся целой гурьбой…
В углу около изразцовой печи отворилась маленькая дверь,
в комнату высунулась тёмная рука, дрожа, она нащупала край лежанки, вцепилась
в него, и, приседая, бесшумно выплыл Хряпов, похожий на нетопыря,
в сером халате с чёрными кистями. Приставив одну руку щитком ко лбу, другою торопливо цапаясь за углы шкафов и спинки стульев, вытянув жилистую шею, открыв чёрный рот и сверкая клыками, он, качаясь,
двигался по
комнате и говорил неизменившимся ехидно-сладким, холодным говорком...
Ему купили множество деревянных кубиков, и с этой поры
в нем жарко вспыхнула страсть к строительству: целыми днями он, сидя на полу своей
комнаты, молча возводил высокие башни, которые с грохотом падали. Он строил их снова, и это стало так необходимо для него, что даже за столом, во время обеда, он пытался построить что-то из ножей, вилок и салфеточных колец. Его глаза стали сосредоточеннее и глубже, а руки ожили и непрерывно
двигались, ощупывая пальцами каждый предмет, который могли взять.
Шёпот был похож на хрип деда Еремея. Тьма
в комнате как бы
двигалась, и пол качался вместе с ней, а
в трубах выл ветер.
В сумрачной, душной и тяжелой атмосфере по
комнатам почти бесшумно
двигались женские фигуры, одетые
в темные платья, всегда с видом душевного сокрушения на лицах и всегда
в мягких туфлях на ногах.
Он не сидел, а расхаживал по
комнате, держа руки
в карманах, вежливо сторонился от всех, его гладкое лицо было холодно и брезгливо, тонкие губы
двигались неохотно, он всегда хмурился, и глаз его не было видно.
Мельников не явился ночевать, Евсей пролежал всю ночь один, стараясь не
двигаться. При каждом движении полог над кроватью колебался,
в лицо веял запах сырости, а кровать певуче скрипела. Пользуясь тишиной,
в комнате бегали и шуршали проклятые мыши, шорох разрывал тонкую сеть дум о Якове, Саше, и сквозь эти разрывы Евсей видел мёртвую, спокойно ожидающую пустоту вокруг себя, — с нею настойчиво хотела слиться пустота его души.
Зина осталась одна. Невыразимая тягость давила ее душу. Она чувствовала отвращение до тошноты. Она готова была презирать себя. Щеки ее горели. С сжатыми руками, стиснув зубы, опустив голову, стояла она, не
двигаясь с места. Слезы стыда покатились из глаз ее…
В эту минуту отворилась дверь, и Мозгляков вбежал
в комнату.
В большой
комнате, освещенной сальными свечами, которые тускло горели
в облаках табачного дыму, вельможи с голубыми лентами через плечо, посланники, иностранные купцы, офицеры гвардии
в зеленых мундирах, корабельные мастера
в куртках и полосатых панталонах, толпою
двигались взад и вперед при беспрерывном звуке духовой музыки.
Иду, да и только!» Разрешив таким образом свое положение, господин Голядкин быстро подался вперед, словно пружину какую кто тронул
в нем; с двух шагов очутился
в буфетной, сбросил шинель, снял свою шляпу, поспешно сунул это все
в угол, оправился и огладился; потом… потом
двинулся в чайную, из чайной юркнул еще
в другую
комнату, скользнул почти незаметно между вошедшими
в азарт игроками; потом… потом… тут господин Голядкин позабыл все, что вокруг него делается, и, прямо как снег на голову, явился
в танцевальную залу.
Наконец,
двинулись вперёд и очутились
в маленькой
комнате, где было душно и тесно от обилия мягкой мебели
в парусиновых чехлах.
Что он говорил, я хорошенько не помню; помню только, что он, между прочим, утверждал, что
в первом томе содержание поэмы не
двигается вперед; что Гоголь выстроил длинный коридор, по которому ведет своего читателя вместе с Чичиковым и, отворяя двери направо и налево, показывает сидящего
в каждой
комнате урода.
Когда он ушел, Вавилов начал криво усмехаться и учащенно моргать глазами. Потом по щекам его покатились две крупные слезы. Они были какие-то серые, и когда скрылись
в его усах, две другие явились на их место. Тогда Вавилов ушел к себе
в комнату, стал там перед образами и так стоял долго, не молясь, не
двигаясь и не вытирая слез с своих морщинистых коричневых щек.
Он
двинулся почти бегом — все было пусто, никаких признаков жизни. Аян переходил из
комнаты в комнату, бешеная тревога наполняла его мозг смятением и туманом; он не останавливался, только один раз, пораженный странным видом белых и черных костяных палочек, уложенных
в ряд на краю огромного отполированного черного ящика, хотел взять их, но они ускользнули от его пальцев, и неожиданный грустный звон пролетел
в воздухе. Аян сердито отдернул руку и, вздрогнув, прислушался: звон стих. Он не понимал этого.
Леонид Федорович. Так и бывает. Так часто бывает, что у нас
в доме один мужик, и тот оказался медиумом. На днях мы позвали его во время сеанса. Нужно было передвинуть диван — и забыли про него. Он, вероятно, и заснул. И, представьте себе, наш сеанс уж кончился, Капчич проснулся, и вдруг мы замечаем, что
в другом углу
комнаты около мужика начинаются медиумические явления: стол
двинулся и пошел.
Анна Федоровна вместе с братцем вошли
в чайную
комнату, из которой окна были на деревню, посмотреть гусаров. Из окна очень мало было видно, заметно было только сквозь пыль, что какая-то толпа
двигается.
Она садится на пол, чистит калоши и думает, что хорошо бы сунуть голову
в большую, глубокую калошу и подремать
в ней немножко… И вдруг калоша растет, пухнет, наполняет собою всю
комнату, Варька роняет щетку, но тотчас же встряхивает головой, пучит глаза и старается глядеть так, чтобы предметы не росли и не
двигались в ее глазах.
Пары
двинулись и, выйдя из дортуара, миновали умывальную, верхний коридор, спустились по лестнице
в нижний этаж здания и вошли
в столовую — длинную
комнату, сплошь уставленную столами.
Послышался шорох, и две женские фигуры
в обеих смежных
комнатах встали и
двинулись: Лариса скользнула к кровати Подозерова и положила свою трепещущую руку на изголовье больного, а Александра Ивановна сделала шаг на средину
комнаты и, сжав на груди руки, произнесла...
Его не интересовало, отчего он, открывая глаза, так часто видит ее
в каком-то окаменелом состоянии, со взглядом, неподвижно вперенным
в пустой угол полутемной
комнаты; отчего белые пальцы ее упертой
в висок руки нетерпеливо
движутся и хрустят
в своих суставах.
Наверху было темно. Но
в этой темноте так же, как
в гостиной, все жило и
двигалось. Ветер
в саду гудел глухо и непрерывно, то усиливаясь, то ослабевая. На дворе отрывисто лаяла собака, словно прислушиваясь к собственному лаю, и заканчивала протяжным воем. Полуоторванный железный лист звякал на крыше сарая. Сергей остановился посреди
комнаты. Он медленно дышал и пристально вглядывался
в темноту.
Андрей Иванович,
в ожидании Александры Михайловны, угрюмо лежал на кровати. Он уж и сам теперь не надеялся на успех. Был хмурый мартовский день,
в комнате стоял полумрак; по низкому небу непрерывно
двигались мутные тени, и трудно было определить, тучи ли это или дым. Сырой, тяжелый туман, казалось, полз
в комнату сквозь запертое наглухо окно, сквозь стены, отовсюду. Он давил грудь и мешал дышать. Было тоскливо.
Небывалое дело. Директор наш Куликов устроил на масленице
в гимназии бал, — с приглашенными гимназистками, с угощением, с оркестром музыки. Необычно было видеть знакомые коридоры, по которым
двигались разряженные барышни, видеть классы с отодвинутыми партами, превращенные
в буфеты, курительные, дамские
комнаты.
Часто по вечерам, когда уже было темно, я приходил к их дому и смотрел с Площадной на стрельчатые окна гостиной, как по морозным узорам стекол
двигались смутные тени; и со Старо-Дворянской смотрел, перешедши на ту сторону улицы, как над воротами двора,
в маленьких верхних окнах антресолей, —
в их
комнатах, — горели огоньки.
И тихо было. Они думали, что я работаю, и закрыли все двери, чтобы не помешать звуком, — один, лишенный возможности
двигаться, сидел я
в комнате и послушно глядел, как дрожат руки.
И мне вспомнилось:
в первую из этих ночей я долго слышал сквозь сон, как он
двигался в своей
комнате, слышал скрип наружной двери и шаги за окном.
Кавалеры и дамы держали себя
в отдалении друг от друга. Вторые, сгруппировавшись
в одном месте, не
двигались со своих стульев, разговаривая о туалетах. Мужчины,
в большинстве, стояли за стульями своих дам и смотрели на них, иные собирались небольшими группами или же играли
в винт
в соседних
комнатах.
Двигался туман и огни, и опять о грудь Павла бились плечи женщины и перед глазами болталось большое загнутое перо, какие бывают на погребальных колесницах; потом что-то черное, гнилое, скверно пахнущее охватило их, и качались какие-то ступеньки, вверх и опять вниз.
В одном месте Павел чуть не упал, и женщина поддержала его. Потом какая-то душная
комната,
в которой сильно пахло сапожным товаром и кислыми щами, горела лампада, и за ситцевой занавеской кто-то отрывисто и сердито храпел.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли
в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его
в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не
двигаться, чтобы не поломать как-нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из-под потолка под небо.
Революция уничтожила
в России всякую свободу, и потому контрреволюция
в России должна быть освободительным процессом, должна дать свободу, свободу дышать, мыслить,
двигаться, сидеть
в своей
комнате, жить духовной жизнью.
Больше получаса сидел Павел
в кресле, почти не
двигаясь;
в комнате стало темно, и светлые пятна от фонарей и еще от чего-то заиграли на потолке; а он все сидел, и лицо его
в темноте казалось бледным и непохожим на обычное.
Через три дня Темка привез Марину обратно
в ее
комнату, Марина сильно побледнела, лицо спалось, глаза
двигались медленно и постоянно останавливались. Но на Темку глядели с приветливою нежностью, — он уж думал, что никогда этого больше не будет. Марина лежала и ласково гладила его широкую, все еще как будто рабочую руку бывшего молотобойца.