Неточные совпадения
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе
двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой
день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Оттого ли, что
дело было перед праздником, или оттого, что всех томило какое-то смутное предчувствие, но люди
двигались словно сонные.
Едва успев продрать глаза, Угрюм-Бурчеев тотчас же поспешил полюбоваться на произведение своего гения, но, приблизившись к реке, встал как вкопанный. Произошел новый бред. Луга обнажились; остатки монументальной плотины в беспорядке уплывали вниз по течению, а река журчала и
двигалась в своих берегах, точь-в-точь как за
день тому назад.
Он не ел целый
день, не спал две ночи, провел несколько часов раздетый на морозе и чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он
двигался без усилия мышц и чувствовал, что всё может сделать.
—
Дело! — Оба
двинулись вниз.
Шел он торговыми улицами, как бы по
дну глубокой канавы, два ряда тяжелых зданий
двигались встречу ему, открытые двери магазинов дышали запахами кожи, масла, табака, мяса, пряностей, всего было много, и все было раздражающе однообразно.
Черные массы домов приняли одинаковый облик и, поскрипывая кирпичами, казалось,
двигаются вслед за одиноким человеком, который стремительно идет по
дну каменного канала, идет, не сокращая расстояния до цели.
День был воскресный, поля пустынны; лишь кое-где солидно гуляли желтоносые грачи, да по невидимым тропам между пашен, покачиваясь,
двигались в разные стороны маленькие люди, тоже похожие на птиц.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно
двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до
дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Рядом с рельсами, несколько ниже насыпи, ослепительно сияло на солнце здание машинного отдела, построенное из железа и стекла, похожее формой на огромное корыто, опрокинутое вверх
дном; сквозь стекла было видно, что внутри здания медленно
двигается сборище металлических чудовищ, толкают друг друга пленные звери из железа.
— А завтра воскресенье, — сказал он, — надо ехать к Ольге, целый
день мужественно выносить значительные и любопытные взгляды посторонних, потом объявить ей, когда намерен говорить с теткой. А он еще все на той же точке невозможности
двинуться вперед.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она
движется целый
день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Она не была похожа на утро, на которое постепенно падают краски, огонь, которое потом превращается в
день, как у других, и пылает жарко, и все кипит,
движется в ярком полудне, и потом все тише и тише, все бледнее, и все естественно и постепенно гаснет к вечеру.
Он целые
дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти ее
двигались взад и вперед, вслед за иглой и ниткой. Он не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в Обломовке.
Она вечно
двигалась, делала что-нибудь, и когда остановится без
дела, то руки хранят прием, по которому видно, что она только что делала что-нибудь или собирается делать.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов
дня и жизни. После десерта все
двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а часа в три отнес их сам на почту.
Наступает, за знойным
днем, душно-сладкая, долгая ночь с мерцаньем в небесах, с огненным потоком под ногами, с трепетом неги в воздухе. Боже мой! Даром пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни пенья соловьев! Только фрегат напряженно
движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять все торжественно и прекрасно-тихо!
—
Дело после; что прикажешь — всё сделаю, — говорил Масленников, проходя с Нехлюдовым через залу. — Доложите генеральше, что князь Нехлюдов, — на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их,
двинулся вперед. — Vous n’avez qu’à ordonner. [Тебе стоит только приказать.] Но жену повидай непременно. Мне и то досталось за то, что я тот раз не привел тебя.
Видишь ли, в чем
дело, если внешний мир
движется одной бессознательной волей, получившей свое конечное выражение в ритме и числе, то неизмеримо обширнейший внутренний мир основан тоже на гармоническом начале, но гораздо более тонком, ускользающем от меры и числа, — это начало духовной субстанции.
И таков ли, таков ли был бы я в эту ночь и в эту минуту теперь, сидя с вами, — так ли бы я говорил, так ли
двигался, так ли бы смотрел на вас и на мир, если бы в самом
деле был отцеубийцей, когда даже нечаянное это убийство Григория не давало мне покоя всю ночь, — не от страха, о! не от одного только страха вашего наказания!
Катерина Ивановна, сестра и тетка, только что похоронив отца,
дней через десять
двинулись в Москву.
Расслабленный Ришар плачет и только и делает, что повторяет ежеминутно: «Это лучший из
дней моих, я иду к Господу!» — «Да, — кричат пасторы, судьи и благотворительные дамы, — это счастливейший
день твой, ибо ты идешь к Господу!» Все это
двигается к эшафоту вслед за позорною колесницей, в которой везут Ришара, в экипажах, пешком.
На другой
день пошел я смотреть лошадей по дворам и начал с известного барышника Ситникова. Через калитку вошел я на двор, посыпанный песочком. Перед настежь раскрытою дверью конюшни стоял сам хозяин, человек уже не молодой, высокий и толстый, в заячьем тулупчике, с поднятым и подвернутым воротником. Увидав меня, он медленно
двинулся ко мне навстречу, подержал обеими руками шапку над головой и нараспев произнес...
Раздетые до пояса и в штанах, засученных по колено, китайцы осторожно
двигались в воде и что-то высматривали на
дне моря.
Губернатор Рыхлевский ехал из собрания; в то время как его карета
двинулась, какой-то кучер с небольшими санками, зазевавшись, попал между постромок двух коренных и двух передних лошадей. Из этого вышла минутная конфузия, не помешавшая Рыхлевскому преспокойно приехать домой. На другой
день губернатор спросил полицмейстера, знает ли он, чей кучер въехал ему в постромки и что его следует постращать.
Рабочий
день начался, но работа покуда идет вяло. До тех пор, пока не заслышится грозный барынин голос, у некоторых девушек слипаются глаза, другие ведут праздные разговоры. И иглы и коклюшки
двигаются медленно.
Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая,
движется. В самом
деле, чудно!
Движется и становится все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.
Бывали здесь богатые купеческие свадьбы, когда около дома стояли чудные запряжки; бывали и небогатые, когда стояли вдоль бульвара кареты, вроде театральных, на клячах которых в обыкновенное время возили актеров императорских театров на спектакли и репетиции. У этих карет иногда проваливалось
дно, и ехавшие бежали по мостовой, вопя о спасении… Впрочем, это было безопасно, потому что заморенные лошади еле
двигались… Такой случай в восьмидесятых годах был на Петровке и закончился полицейским протоколом.
Перед ним
двигалось привидение в белом и исчезло в вестибюле, где стало подниматься по лестнице во второй этаж. Крейцберг пустил вслед ему пулю, выстрел погасил свечку, — пришлось вернуться. На другой
день наверху, в ободранных залах, он обнаружил кучу соломы и рогож — место ночлега десятков людей.
И
движется, ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу человек от пересыльной тюрьмы по Садовой, Таганке, Рогожской… В голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая то и
дело наполовину обритые головы, каторжане. Им приходится на ходу отвоевывать у конвойных подаяние, бросаемое народом.
В этот
день я уносил из гимназии огромное и новое впечатление. Меня точно осияло. Вот они, те «простые» слова, которые дают настоящую, неприкрашенную «правду» и все-таки сразу подымают над серенькой жизнью, открывая ее шири и дали. И в этих ширях и далях вдруг встают, и толпятся, и
движутся знакомые фигуры, обыденные эпизоды, будничные сцены, озаренные особенным светом.
По городу грянула весть, что крест посадили в кутузку. У полиции весь
день собирались толпы народа. В костеле женщины составили совет, не допустили туда полицмейстера, и после полудня женская толпа, все в глубоком трауре,
двинулась к губернатору. Небольшой одноэтажный губернаторский дом на Киевской улице оказался в осаде. Отец, проезжая мимо, видел эту толпу и седого старого полицмейстера, стоявшего на ступенях крыльца и уговаривавшего дам разойтись.
Полуяновское
дело двигалось вперед, как ком снегу, нарастая от собственного движения.
Бубнов пил только мадеру и без нее не мог ни
двигаться, ни говорить. Шелест женина платья попрежнему его пугал, и больной делал над собой страшное усилие, чтобы куда-нибудь не спрятаться. Для
дела он был совершенно бесполезен, и Галактион являлся к нему только для проформы. Раз Бубнов отвел его в сторону и со слезами на глазах проговорил...
Слева сад ограждала стена конюшен полковника Овсянникова, справа — постройки Бетленга; в глубине он соприкасался с усадьбой молочницы Петровны, бабы толстой, красной, шумной, похожей на колокол; ее домик, осевший в землю, темный и ветхий, хорошо покрытый мхом, добродушно смотрел двумя окнами в поле, исковырянное глубокими оврагами, с тяжелой синей тучей леса вдали; по полю целый
день двигались, бегали солдаты, — в косых лучах осеннего солнца сверкали белые молнии штыков.
Уже в начале рассказа бабушки я заметил, что Хорошее
Дело чем-то обеспокоен: он странно, судорожно двигал руками, снимал и надевал очки, помахивал ими в меру певучих слов, кивал головою, касался глаз, крепко нажимая их пальцами, и всё вытирал быстрым движением ладони лоб и щеки, как сильно вспотевший. Когда кто-либо из слушателей
двигался, кашлял, шаркал ногами, нахлебник строго шипел...
А в это время трое слепых
двигались все дальше. Теперь все шли уже согласно. Впереди, все так же постукивая палкой, шел Кандыба, отлично знавший дороги и поспевавший в большие села к праздникам и базарам. Народ собирался на стройные звуки маленького оркестра, и в шапке Кандыбы то и
дело звякали монеты.
Головокружение, тошнота и сонливое состояние не оставляли нас весь
день. Трижды мы вылезли из юрты, кое-как
двигались и ничего не ели.
И сделалась я «героинею
дня».
Не только артисты, поэты —
Вся
двинулась знатная наша родня;
Парадные, цугом кареты
Гремели; напудрив свои парики,
Потемкину ровня по летам,
Явились былые тузы-старики
С отменно учтивым приветом;
Старушки, статс-дамы былого двора,
В объятья меня заключали:
«Какое геройство!.. Какая пора!..» —
И в такт головами качали.
— А я опять знаю, что
двигаться нельзя в таких
делах. Стою и не шевелюсь. Вылез он и прямо на меня… бледный такой… глаза опущены, будто что по земле ищет. Признаться тебе сказать, у меня по спине мурашки побежали, когда он мимо прошел совсем близко, чуть локтем не задел.
Галдевшая у печей толпа поденщиц была занята своим
делом. Одни носили сырые дрова в печь и складывали их там, другие разгружали из печей уже высохшие дрова. Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста была еще худенькая, несложившаяся девушка с бойкими глазами. Она за несколько
дней работы исцарапала себе все руки и едва
двигалась: ломило спину и тело. Сырые дрова были такие тяжелые, точно камни.
Через Мурмос каждый
день двигались целые обозы с уходившими на заработки.
Дело быстро
двинулось вперед благодаря совершенно случайному обстоятельству.
Иван великий предполагает на будущей неделе
двинуться в Москву, там пробудет до 7-го числа — заберет сестру свою вдову Бароццову, которая к этому
дню должна приехать на чугунке, заберет и купчика Ивана малого и привезет их к 8-му в Марьино, где жена состряпает именинный пирог. Ване можно уехать, потому что гут скопилось несколько праздничных
дней. — Он тоже состоит под охраной Иоанна-богослова.
И
днем и ночью на главных улицах ошалевшего города стояла,
двигалась и орала толпа, точно на пожаре.
— Где, папаша? — спросил Павел и, взглянув по указанию полковника, в самом
деле увидел, что по едва заметной вдали дороге
движется какая-то черная масса.
И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом
деле знал дорогу. Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем была грязная, оказалось слишком слабым: она была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами; ехать хоть бы легонькою рысью было по ней совершенно невозможно: надо было
двигаться шаг за шагом!
И уже относились к драме этой как к чему-то далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но мысли бодры, и, говоря о своем
деле, люди не скрывали недовольства собой. Нервно
двигаясь на стуле, доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый голос, говорил...
А теперь все пойдут грустные, тяжелые воспоминания; начнется повесть о моих черных
днях. Вот отчего, может быть, перо мое начинает
двигаться медленнее и как будто отказывается писать далее. Вот отчего, может быть, я с таким увлечением и с такою любовью переходила в памяти моей малейшие подробности моего маленького житья-бытья в счастливые
дни мои. Эти
дни были так недолги; их сменило горе, черное горе, которое бог один знает когда кончится.
Узнав Праскухина, опустив руку и разобрав в чем
дело, Михайлов передал приказанье, и батальон весело зашевелился, забрал ружья, надел шинели и
двинулся.