Неточные совпадения
— Мне страшно и тебя! — говорила она шепотом. — Но как-то хорошо страшно! Сердце
замирает.
Дай руку, попробуй, как оно бьется.
Особенно это: «с супругой!» — Тот круг, сплетни о котором спускались до Марьи Алексевны, возвышался лишь до действительно статского слоя общества, а сплетни об настоящих аристократах уже
замирали в пространстве на половине пути до Марьи Алексевны; потому она так и поняла в полном законном смысле имена «муж и жена», которые
давали друг другу Серж и Жюли по парижскому обычаю.
Я был влюблен в Херубима и в графиню, и, сверх того, я сам был Херубим; у меня
замирало сердце при чтении, и, не
давая себе никакого отчета, я чувствовал какое-то новое ощущение.
Каждому тону он
давал достаточно времени, и они, один за другим, колыхаясь, дрожали и
замирали в воздухе.
И инструмент зазвенел ровнее. Начавшись высоко, оживленно и ярко, звуки становились все глубже и мягче. Так звонит набор колокольцев под дугой русской тройки, удаляющейся по пыльной дороге в вечернюю безвестную
даль, тихо, ровно, без громких взмахов, все тише и тише, пока последние ноты не
замрут в молчании спокойных полей.
—
Давай мне поскорее его! — сказал он, и при этом у него
замерло сердце.
Каждое слово, каждый лесной шорох как-то чутко отдаются в воздухе и долго еще слышатся потом, повторяемые лесным эхом, покуда не
замрут наконец бог весть в какой
дали.
Происходит обмен сумбурных мыслей, которые, впрочем, имеют за собой то преимущество, что не
дают жизни окончательно
замереть.
Правда, веселость вымученная, говор и смех — циничные, но все-таки их достаточно, чтоб не
дать вконец
замереть этим придавленным людям.
— Все это вздор! Вы суеверны? Я — нисколько. А чему быть, того не миновать. Monsieur Gaston жил у нас в доме, над моей головой. Бывало, я проснусь ночью и слышу его шаги — он очень поздно ложился — и сердце
замирает от благоговения… или от другого чувства. Мой отец сам едва разумел грамоте, но воспитание нам
дал хорошее. Знаете ли, что я по-латыни понимаю?
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь
замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной
далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
От восторга тамбовские помещики, сплошь охотники и лихие наездники, даже ногами затопали, но гудевший зал
замер в один миг, когда Вольский вытянутыми руками облокотился на спинку стула и легким, почти незаметным наклоном головы, скорее своими ясными глазами цвета северного моря
дал знать, что желание публики он исполнит. Артист слегка поднял голову и чуть повернул влево, вглубь, откуда раздался первый голос: «Гамлета! Быть или не быть!»
Отклик покатился по реке, будто подхваченный быстрым течением. Игривая река, казалось, несет его с собой, перекидывая с одной стороны на другую меж заснувшими во мгле берегами. Отголоски убегали куда-то в вечернюю
даль и
замирали тихо, задумчиво, даже грустно, — так грустно, что, прислушавшись, странник не решился в другой раз потревожить это отдаленное вечернее эхо.
— Мне не
дают… Я не могу быть… добрым! — едва проговорил я, затем дошел до дивана, упал на него ничком и четверть часа рыдал в настоящей истерике. Она припала ко мне, обняла меня и как бы
замерла в этом объятии.
Обнажим их от покровов обыденности,
дадим место сомнениям, поставим в упор вопрос: кто вы такие? откуда? — и мы можем заранее сказать себе, что наше сердце
замрет от ужаса при виде праха, который поднимется от одного сознательного прикосновения к ним…
— Нет, теперь не болит, — сказал он. — Не знаю, может быть, и болит… я не хочу… полно, полно!.. Я и не знаю, что со мною, — говорил он, задыхаясь и отыскав, наконец, ее руку, — будь здесь, не уходи от меня;
дай,
дай мне опять твою руку… У меня в глазах темнеет; я на тебя как на солнце смотрю, — сказал он, как будто отрывая от сердца слова свои,
замирая от восторга, когда их говорил. Рыдания сдавливали ему горло.
И перед сиянием его лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка, — и радостно улыбнулась седая, важная
дама, и дрогнул сухим лицом лысый господин, и
замерли в живом молчании дети, которых коснулось веяние человеческого счастья. И в этот короткий момент все заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего платья гимназистом и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.
В эту самую минуту на улице раздался такой неистовый грохот, что все три
дамы разом вздрогнули. Почти в то же время подле окна, где сидела приживалка, послышался протяжный вой собаки; он начался тихо, но потом, по мере возвращавшейся тишины, вой этот поднялся громче и громче, пока наконец не
замер с последним завыванием ветра. Собачка, лежавшая на диване, на этот раз не удовольствовалась ворчаньем: она проворно спрыгнула наземь, вскочила на окно и принялась визжать и лаять, царапая стекла как бешеная.
Какую барыню? Кто убил? Но Илья не
дал ответа на эти вопросы… Роль второго вестника выпала на долю человека, которого не ожидали и появлением которого были страшно поражены. Были поразительны и нежданное появление и вид этого человека… Когда граф увидел его и вспомнил, что Ольга гуляет в лесу, то у него
замерло сердце и подогнулись от страшного предчувствия ноги.
Робкая хозяйка так и
замерла, а бойкая виновница всего происшествия
дала ей знак, чтобы она молчала, а сама закричала на говорившего...
Лес, молчаливый, засыпанный снегом, словно
замер в неподвижной позе и всматривался в
даль, где виднелись мягкие очертания каких-то гор, а за ними — белые кучевые облака причудливой формы.
Вероятно, частая необычайная жажда двух самых отъявленных шалуний навела на некоторое подозрение Пугача. М-lle Арно, однако же, отпустила Бельскую, но,
дав ей выйти из класса, неожиданно встала и пошла по ее следам. Весь класс
замер от страха.
Пока классная
дама пробегала вооруженными пенсне глазами мои самим сердцем диктованные строки, я
замирала от ожидания — увидеть ее прослезившеюся и растроганною, но каково же было мое изумление, когда «синявка», окончив письмо, бросила его небрежным движением на середину кафедры со словами...
Я ввел его в комнату, усадил,
дал напиться. Степан машинально сел, машинально выпил воду. Он ничего не замечал вокруг, весь
замерши в горьком, недоумевающем испуге.
И парламентская жизнь
замерла, и в Ковент-Гардене кончились оперные спектакли, а
давали концерты для гуляющих в венском вкусе, с оркестром Иоганна Штрауса, тогда еще молодого и красивого.
К-ские
дамы, заслышав приближение полка, бросили горячие тазы с вареньем и выбежали на улицу. Забыв про свое дезабилье и растрепанный вид, тяжело дыша и
замирая, они стремились навстречу полку и жадно вслушивались в звуки марша. Глядя на их бледные, вдохновенные лица, можно было подумать, что эти звуки неслись не из солдатских труб, а с неба.
Мы
замираем от неожиданности и страха и смотрим вниз прямо на лысину старичка и на нервно мечущуюся близ него в своем кресле
даму.
— Батюшка ты наш! — послышались возгласы толпы. — Не стало тебя, судии, голоса, вождя души нашей! Хоть бы
дали проститься, наглядеться на тебя напоследок, послушать хоть еще разочек голоса твоего громкого, заливчатого, что мирил, судил нас, вливал мужество в сердца и славил Новгород великим, сильным, могучим во все концы земли русской и иноземной. Еще хоть бы разочек затрепетало сердце, слушая тебя, и
замерло, онемело, как и ты теперь.
— Батюшка ты наш! — послышались возгласы толпы: — Не стало, тебя, судии, голоса, вождя, души нашей! Хоть бы
дали проститься, наглядеться на тебя напоследок, послушать хоть еще разочек голоса твоего громкого, заливистого, что мирил и судил нас, вливал мужество в сердца и славил Новгород великий, сильный и могучий во все концы земли русской и иноземной. Еще бы раз затрепетало сердце, слушая тебя, и
замерло бы, онемело, как и ты теперь.