Неточные совпадения
В
дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к небу, она не плакала, но молилась. Душа ее стремилась к богу, она просила его соединить ее с тою, кого она любила больше всего на
свете, и твердо надеялась, что это будет скоро.
Иногда ночное небо в разных местах освещалось
дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым
светом, и тогда казалось, что красные платки летали по темному небу.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на
свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют
дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..
Она очень хорошо освещена сверху:
свет от алтаря разливается ровно до самых
дальних углов.
Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до
дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет
свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
Над
дальними камышами, почти еще не светя, подымалась во мгле задумчивая красная луна, а небольшая комната, освещенная мягким
светом лампы, вся звенела мечтательной, красивой тоской украинской песни.
Я вскочил и подбежал к окну. По стеклам струились дождевые капли, мелкий дождь с туманом заволакивал пустырь,
дальние дома едва виднелись неопределенной полосой, и весь
свет казался затянутым этой густой слякотной мглою, в которую погрузился мой взрослый друг… Навсегда!
Зевая, почесываясь и укоризненно причмокивая языком, Ибрагим отпер двери. Узкие улицы татарского базара были погружены в густую темно-синюю тень, которая покрывала зубчатым узором всю мостовую и касалась подножий домов другой, освещенной стороны, резко белевшей в лунном
свете своими низкими стенами. На
дальних окраинах местечка лаяли собаки. Откуда-то, с верхнего шоссе, доносился звонкий и дробный топот лошади, бежавшей иноходью.
Они замолчали. На небе дрожащими зелеными точечками загорались первые звезды. Справа едва-едва доносились голоса, смех и чье-то пение. Остальная часть рощи, погруженная в мягкий мрак, была полна священной, задумчивой тишиной. Костра отсюда не было видно, но изредка по вершинам ближайших дубов, точно отблеск
дальней зарницы, мгновенно пробегал красный трепещущий
свет. Шурочка тихо гладила голову и лицо Ромашова; когда же он находил губами ее руку, она сама прижимала ладонь к его рту.
С проникновенной и веселой ясностью он сразу увидел и бледную от зноя голубизну неба, и золотой
свет солнца, дрожавший в воздухе, и теплую зелень
дальнего поля, — точно он не замечал их раньше, — и вдруг почувствовал себя молодым, сильным, ловким, гордым от сознания, что и он принадлежит к этой стройной, неподвижной могучей массе людей, таинственно скованных одной незримой волей…
Головлевский дом погружен в тьму; только в кабинете у барина, да еще в
дальней боковушке, у Евпраксеюшки, мерцает
свет. На Иудушкиной половине царствует тишина, прерываемая щелканьем на счетах да шуршаньем карандаша, которым Порфирий Владимирыч делает на бумаге цифирные выкладки. И вдруг, среди общего безмолвия, в кабинет врывается отдаленный, но раздирающий стон. Иудушка вздрагивает; губы его моментально трясутся; карандаш делает неподлежащий штрих.
Изредка поглядывая на реку и
дальний берег, слабо отделявшийся от воды при робком
свете месяца, он уже перестал думать о чеченцах и только ждал времени будить товарищей и итти в станицу.
Достаточно сказать, что
свет от ближайшей к земле звезды доходит до нас только через восемь тысяч лет, а от
дальних звезд через сотни тысяч…
Коридор был в ширину с полметра да еще, пожалуй, и дюйма четыре сверх того; в вышину же достигал четырех метров; таким образом, он представлялся длинной, как тротуар, скважиной, в
дальний конец которой было так же странно и узко смотреть, как в глубокий колодец. По разным местам этого коридора, слева и справа, виднелись темные вертикальные черты — двери или сторонние проходы, стынущие в немом
свете. Далекий конец звал, и я бросился навстречу скрытым чудодейственным таинствам.
Гаснут
дальней Альпухарры
Золотистые края,
На призывный звон гитары
Выйдя, милая моя!
Всех, кто скажет, что другая
Здесь равняется с тобой,
Всех, любовию сгорая,
Всех зову на смертный бой!
От лунного
светаЗардел небосклон,
О, выйди, Нисета,
Скорей на балкон!
В
дальнем конце пруда чуть виднелась темная линия далекого леса, зубчатой стеной встававшего из белого тумана, который волнами ползал около берегов; полный месяц стоял посредине неба и озарял всю картину серебристым
светом, ложившимся по воде длинными блестящими полосами.
Затем вокзал, темный трясущийся вагон, утомление и дрожь в ногах от
дальнего переезда, свистки паровозов, грохот рельсов, удушливый запах дыма, скучный
свет качающегося фонаря.
Давным-давно задумал я
Взглянуть на
дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот
свет родимся мы.
А
дальний твой, несхожий с нашим край,
Все, что молва о нем к нам приносила:
Разливы рек, безбережные степи,
Снега и льды, обычай, столь отличный
От нашего; державы христианской
Азийский блеск, с преданьями отцов
Нам общими, — все это, как нарочно,
Набросило волшебный некий
светНа образ твой.
«Ах, барин, барин! Вижу я, понять
Не хочешь ты тоски моей сердечной!..
Прощай, — тебя мне больше не видать,
Зато уж помнить буду вечно, вечно…
Виновны оба, мне ж должно страдать.
Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, —
Целуй, где хочешь, для последней ночи!..
Чем
свет меня в кибитке увезут
На
дальний хутор, где Маврушу ждут
Страданья и мужик с косматой бородою…
А ты? — вздохнешь и слюбишься с другою...
Вот
дальними грянул раскатами гром,
Сверкнуло в пучинном просторе,
И огненным
светом зардела кругом
Глубокая празелень моря.
В бледном
свете молнии кажется, что ее черные шелка светятся. В темных волосах зажглась корона. Она внезапно обнимает его… Из
дальних кварталов, с
дальних площадей и улиц несется возрастающий вой прибывающей толпы. Кажется, сама грозовая ночь захлебнулась этим воем, этим свистом бури, всхлипываньем волн, бьющих в берег, в дрожащем, матовом, пресыщенном грозою блеске.
И наводило на
дальний бугор
Света и теней недвижный узор.
На небе, побледневшем от солнечного жара и
света, не было ни одной тучки, но на пыльном горизонте, как раз над сизой и зубчатой полосой
дальнего леса, кое-где протянулись тонкие белые облачка, отливавшие по краям, как мазки расплавленного металла.
Не побрел заволжский мужик на заработки в чужу-дальнюю сторону, как сосед его вязниковец, что с пуговками, с тесемочками и другим товаром кустарного промысла шагает на край
света семье хлеб добывать.
— «Хорошо, — отвечал он, — положим, Аяк-Ага ничего не пожалеет для своей дочери; но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имел и тебе всем обязан; нет, милая Магуль-Мегери, я положил зарок на свою душу: обещаюсь семь лет странствовать по
свету и нажить себе богатство либо погибнуть в
дальних пустынях; если ты согласна на это, то по истечении срока будешь моею».
Когда придумано было это электричество, стали его прилагать к делу: придумали золотить и серебрить электричеством, придумали
свет электрический и придумали электричеством на
дальнем расстоянии с места на место передавать знаки.
В
дальнем углу два гимназиста, унтер-офицер и молодой человек в синих очках при
свете четырех папирос жарят в картеж…
В жизни час вечереющий на небосклоне духовном тихо восходит «звезда светлая и утренняя», и
дальний доносится благовест из храма
Света Незаходимого.
Вскоре русские офицеры отправились целой гурьбой на набережную, где среди большого темного сада сияло своими освещенными окнами большое здание лучшего отеля в Гонолулу. Высокий горбоносый француз, хозяин гостиницы, один из тех прошедших огонь и воду и перепробовавших всякие профессии авантюристов, которых можно встретить в самых
дальних уголках
света, любезно приветствуя тороватых моряков, ввел их в большую, ярко освещенную общую залу и просил занять большой стол.
Молодежь Ростовых сидит на диване в темной комнате, в окна падает на пол серебряный
свет месяца. Все разговаривают шепотом, охваченные светлым, таинственным настроением. Вспоминают впечатления самого
дальнего прошлого, где сновидения сливаются с действительностью, — и тихо смеются, радуясь чему-то.
За чащей сразу очутились они на берегу лесного озерка, шедшего узковатым овалом. Правый затон затянула водяная поросль. Вдоль
дальнего берега шли кусты тростника, и желтые лилиевидные цветы качались на широких гладких листьях. По воде, больше к средине, плавали белые кувшинки. И на фоне стены из елей, одна от другой в двух саженях, стройно протянулись вверх две еще молодые сосны, отражая полоску
света своими шоколадно-розовыми стволами.
Студент выглянул за дверь и рукой поманил меня. Я посмотрел: в разных местах горизонта, молчаливой цепью, стояли такие же неподвижные зарева, как будто десятки солнц всходили одновременно. И уже не было так темно.
Дальние холмы густо чернели, отчетливо вырезая ломаную и волнистую линию, а вблизи все было залито красным тихим
светом, молчаливым и неподвижным. Я взглянул на студента: лицо его было окрашено в тот же красный призрачный цвет крови, превратившейся в воздух и
свет.
Трава эта потухла, но
свет только усилился: я не вижу причины этого
света, не знаю, что горит, но могу заключить, что тот же огонь, который сжег эту траву, жжет теперь
дальний лес, или что-то такое, чего я не могу видеть.
Эта неудача озлобила еще более Петра Сурмина, и он поклялся, что дети родного брата его не получат после смерти его ни гроша, а отдаст он все свое богатое имение
дальним родственникам, хоть бы пришлось отыскивать их на краю
света.
И говорю я ему: «Ну, братец, с тобой я буду играть только в плевки; приходи завтра…» Прибегает чуть
свет… «Плюй на двадцать тысяч, сказал я ему…» Он собрал все свои силы и плюнул, вон в тот самый
дальний угол попал…
Только утром он из сонной мглы на белый
свет вынырнул, слышит, парадные двери хлоп-хлоп. Махальный, сквозь дверь видать, знак подал. Дежурный ординатор с главным врачом шашками сцепились, чуть с мясом не вырвали. Один рапортует, другой сладким сахаром подсыпает. Ведут… А в
дальних покоях по всем углам сестры сосновым духом прыскают, чтоб лазаретный настой перешибить.
Вчера в сквере, глядя на его запыленные дорожки с окурками, на умирающую листву дерев, на
дальние дома на той стороне Невы, — я вдруг подумал, что могу через несколько минут оказаться там же, где моя нежная Лидочка, дитя мое, навеки любимое. И такое при этой мысли осияло меня счастье, такой небесный
свет озарил мою несчастную голову, что был я на одно мгновение богаче и свободнее самых богатых людей на
свете.