Неточные совпадения
Осип (принимая деньги).А покорнейше благодарю, сударь.
Дай бог вам всякого здоровья! бедный человек, помогли ему.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь
вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь
вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь
дали.
Бобчинский (перебивая).Марья Антоновна, имею честь поздравить!
Дай бог вам всякого богатства, червонцев и сынка-с этакого маленького, вон энтакого-с (показывает рукою), чтоб можно было на ладонку посадить, да-с! Все будет мальчишка кричать: уа! уа! уа!
Растаковский (входит).Антона Антоновича поздравляю. Да продлит
бог жизнь вашу и новой четы и
даст вам потомство многочисленное, внучат и правнучат! Анна Андреевна! (Подходит к ручке Анны Андреевны.)Марья Антоновна! (Подходит к ручке Марьи Антоновны.)
— Миленькие
вы, миленькие! — говорил он им, — ну, чего
вы, глупенькие, на меня рассердились! Ну, взял
бог — ну, и опять
даст бог! У него, у царя небесного, милостей много! Так-то, братики-сударики!
— Да что ж! По нашему до Петрова дня подождать. А
вы раньше всегда косите. Что ж,
Бог даст, травы добрые. Скотине простор будет.
— Знаете,
вы напоминаете мне анекдот о советах больному: «
вы бы попробовали слабительное». — «
Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж только молитесь
Богу». — «Пробовали: хуже». Так и мы с
вами. Я говорю политическая экономия,
вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
— Да, но
вы себя не считаете.
Вы тоже ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как
вы, получаю пять процентов, и то
дай Бог. А свои труды задаром.
— Мне
вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был, если б устроил это! — сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. — Не говори, не говори ничего! Если бы
Бог дал мне только сказать так, как я чувствую. Я пойду к нему.
—
Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось
Бог даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и всё в доме навынтараты пошло. Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься…
— А на эти деньги он бы накупил скота или землицу купил бы за бесценок и мужикам роздал бы внаймы, — с улыбкой докончил Левин, очевидно не раз уже сталкивавшийся с подобными расчетами. — И он составит себе состояние. А
вы и я — только
дай Бог нам свое удержать и детям оставить.
— У меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благодарю
Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну,
дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я
вам помог, и
вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правда.
— Постой, постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было забыл… У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю с собой… думал найти
вас в Грузии, а вот где
Бог дал свидеться… Что мне с ними делать?..
— Ну,
бог с
вами,
давайте по тридцати и берите их себе!
— А Пробка Степан, плотник? я голову прозакладую, если
вы где сыщете такого мужика. Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему бы
бог знает что
дали, трех аршин с вершком ростом!
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать
вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они…
Итак,
дай Бог им долги дни!
— Ваше королевское величество! молчите, молчите, ради
бога! — закричал Янкель. — Молчите! Мы уж
вам за это заплатим так, как еще никогда и не видели: мы
дадим вам два золотых червонца.
— Да денька полтора али два могу еще
дать вам погулять. Подумайте-ка, голубчик, помолитесь-ка
богу. Да и выгоднее, ей-богу, выгоднее.
Ну, так жду я
вас, смотрю, а
вас бог и
дает — идете!
— Не войду, некогда! — заторопился он, когда отворили дверь, — спит во всю ивановскую, отлично, спокойно, и
дай бог, чтобы часов десять проспал. У него Настасья; велел не выходить до меня. Теперь притащу Зосимова, он
вам отрапортует, а затем и
вы на боковую; изморились, я вижу, донельзя.
Борис. Ах, кабы знали эти люди, каково мне прощаться с тобой! Боже мой!
Дай Бог, чтоб им когда-нибудь так же сладко было, как мне теперь. Прощай, Катя! (Обнимает ее и хочет уйти.) Злодеи
вы! Изверги! Эх, кабы сила!
Кабанов. Да мы об
вас, маменька, денно и нощно
Бога молим, чтобы
вам, маменька,
Бог дал здоровья и всякого благополучия и в делах успеху.
«Как
вам не стыдно было, — сказал я ему сердито, — доносить на нас коменданту после того, как
дали мне слово того не делать!» — «Как
бог свят, я Ивану Кузмичу того не говорил, — ответил он, — Василиса Егоровна выведала все от меня.
— Счастливый путь, и
дай бог вам обоим счастия!» Мы поехали.
Коли найдется добрый человек,
дай бог вам любовь да совет.
И славно судите,
дай бог здоровье
вамИ генеральский чин; а там
Зачем откладывать бы дальше
Речь завести об генеральше?
Бог с
вами, остаюсь опять с моей загадкой.
Однако
дайте мне зайти, хотя украдкой...
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!»
Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у
вас — таких нет, да и не
дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Приду; как не прийти взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек стал! Господи! Радости какой привел дождаться Господь! Приду, батюшка,
дай Бог вам доброго здоровья и несчетные годы… — ворчал Захар вслед уезжавшей коляске.
— Ах, батюшка! Привел
Бог дожить до этакой радости! Поздравляем, батюшка, Андрей Иваныч;
дай Бог вам несчетные годы жить, деток наживать. Ах, Господи, вот радости!
— Все
вы мало
Богу молитесь, ложась спать, — сказала она, — вот что! А как погляжу, так всем надо горькой соли
дать, чтоб чепуха не лезла в голову.
— Для страсти не нужно годов, кузина: она может зародиться в одно мгновение. Но я и не уверяю
вас в страсти, — уныло прибавил он, — а что я взволнован теперь — так я не лгу. Не говорю опять, что я умру с отчаяния, что это вопрос моей жизни — нет;
вы мне ничего не
дали, и нечего
вам отнять у меня, кроме надежд, которые я сам возбудил в себе… Это ощущение: оно, конечно, скоро пройдет, я знаю. Впечатление, за недостатком пищи, не упрочилось — и слава
Богу!
— Весело? и
вам весело, ей-богу, весело —
вы так только…
Дай Бог здоровья соловью!
— Ах,
дай Бог: умно бы сделали!
Вы хуже Райского в своем роде,
вам бы нужнее был урок. Он артист, рисует, пишет повести. Но я за него не боюсь, а за
вас у меня душа не покойна. Вон у Лозгиных младший сын, Володя, — ему четырнадцать лет — и тот вдруг объявил матери, что не будет ходить к обедне.
— У
вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что
вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы
вам руку «навсегда»: чего же хотите
вы еще? Чтоб «
Бог благословил союз», говорите
вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения —
дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
Вы смеетесь, Катерина Николаевна, вероятно, над моей фигурой; да,
Бог не
дал мне фигуры, как у ваших адъютантов.
Знаете что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать по кувшину, только, ради
Бога, не больше кувшина: если его Терентьев и поймает, так что ж ему за важность, что лопарем ударит или затрещину
даст: ведь это не всякий день…» — «А если Терентьев скажет
вам, или
вы сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
И вот морская
даль, под этими синими и ясными небесами, оглашается звуками русской песни, исполненной неистового веселья,
Бог знает от каких радостей, и сопровождаемой исступленной пляской, или послышатся столь известные
вам, хватающие за сердце стоны и вопли от каких-то старинных, исторических, давно забытых страданий.
— Есть, есть некоторое предчувствие… Ну, да страшен сон, но милостив
бог. Мы и дядюшку подтянем. А
вы здесь донимайте, главное, Ляховского: дохнуть ему не
давайте, и Половодову тоже. С ними нечего церемониться…
—
Давайте же поговорим, — сказала она, подходя к нему. — Как
вы живете? Что у
вас? Как? Я все эти дни думала о
вас, — продолжала она нервно, — я хотела послать
вам письмо, хотела сама поехать к
вам в Дялиж, и я уже решила поехать, но потом раздумала, —
бог знает, как
вы теперь ко мне относитесь. Я с таким волнением ожидала
вас сегодня. Ради
бога, пойдемте в сад.
— Дорогу
дать. Милому существу и ненавистному
дать дорогу. И чтоб и ненавистное милым стало, — вот как
дать дорогу! И сказать им:
Бог с
вами, идите, проходите мимо, а я…
— Да ничего ровно, голубчик. Фу черт, да этому тринадцатилетний школьник теперь не верит. А впрочем, черт… Так ты вот и рассердился теперь на Бога-то своего, взбунтовался: чином, дескать, обошли, к празднику ордена не
дали! Эх
вы!
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный,
дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу
вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться
вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
— Нет, ради
Бога, — прервал он меня, — не спрашивайте моего имени ни у меня, ни у других. Пусть я останусь для
вас неизвестным существом, пришибленным судьбою Васильем Васильевичем. Притом же я, как человек неоригинальный, и не заслуживаю особенного имени… А уж если
вы непременно хотите мне
дать какую-нибудь кличку, так назовите… назовите меня Гамлетом Щигровского уезда. Таких Гамлетов во всяком уезде много, но, может быть,
вы с другими не сталкивались… Засим прощайте.
Матушка ваша за мною в город посылали; мы
вам кровь пустили, сударыня; теперь извольте почивать, а дня этак через два мы
вас,
даст Бог, на ноги поставим».
— Ничего мне не нужно; всем довольна, слава
Богу, — с величайшим усилием, но умиленно произнесла она. —
Дай Бог всем здоровья! А вот
вам бы, барин, матушку вашу уговорить — крестьяне здешние бедные, хоть бы малость оброку с них она сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет… Они бы за
вас Богу помолились… А мне ничего не нужно, всем довольна.
— Иное точно лучше было, скажу
вам, — возразил Овсяников, — спокойнее мы жили; довольства больше было, точно… А все-таки теперь лучше; а вашим деткам еще лучше будет,
Бог даст.
— Еще божитесь! Да уж коли на то пошло, скажите: ну, не боитесь
вы Бога! Ну, за что
вы бедной девке жить не
даете? Что
вам надобно от нее?
— В первом городе объявите, что
вы были ограблены Дубровским.
Вам поверят и
дадут нужные свидетельства. Прощайте,
дай бог вам скорее доехать до Парижа и найти матушку в добром здоровье.