Неточные совпадения
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с
головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его
давит новый страшок, не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда пугала смерть, теперь — жизнь.
В самом деле было неудобно: Дуняша покачивала
голову его, жесткий воротник рубашки щипал кожу на шее, кольцо Дуняши больно
давило ухо.
Фактами, фактами!.. Но понимает ли что-нибудь читатель? Помню, как меня самого
давили тогда эти же самые факты и не давали мне ничего осмыслить, так что под конец того дня у меня совсем
голова сбилась с толку. А потому двумя-тремя словами забегу вперед!
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в
голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и
давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
В два года она лишилась трех старших сыновей. Один умер блестяще, окруженный признанием врагов, середь успехов, славы, хотя и не за свое дело сложил
голову. Это был молодой генерал, убитый черкесами под Дарго. Лавры не лечат сердца матери… Другим даже не удалось хорошо погибнуть; тяжелая русская жизнь
давила их,
давила — пока продавила грудь.
Было жарко, душил густой тяжелый запах, напоминая, как умирал Цыганок и по полу растекались ручьи крови; в
голове или сердце росла какая-то опухоль; всё, что я видел в этом доме, тянулось сквозь меня, как зимний обоз по улице, и
давило, уничтожало…
Приложившись
головой к подушке и скрестив на груди руки, Лаврецкий глядел на пробегавшие веером загоны полей, на медленно мелькавшие ракиты, на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком на проезжавший экипаж, на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел… и эта свежая, степная, тучная
голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы — вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства,
давила грудь его каким-то приятным давлением.
Петр Елисеич схватил себя за
голову и упал на кушетку; его только теперь взяло то горе, которое
давило камнем целую жизнь.
Они легли рядом на траву ногами к
голове и потом зацепили друг друга ногой в ногу; секрет борьбы заключался в том, чтобы
давить скрюченной ногой ногу противника до тех пор, пока тот не встанет на
голову.
Она говорила, а гордое чувство все росло в груди у нее и, создавая образ героя, требовало слов себе, стискивало горло. Ей необходимо было уравновесить чем-либо ярким и разумным то мрачное, что она видела в этот день и что
давило ей
голову бессмысленным ужасом, бесстыдной жестокостью. Бессознательно подчиняясь этому требованию здоровой души, она собирала все, что видела светлого и чистого, в один огонь, ослеплявший ее своим чистым горением…
Трудно было всадникам стоять в лесу против пеших. Кони вздымались на дыбы, падали навзничь,
давили под собой седоков. Опричники отчаялись насмерть. Сабля Хомяка свистела, как вихорь, над
головой его сверкала молния.
Голова сделалась тяжелой, в ушах шумело, в темени я ощущал тупую беспрестанную боль, — точно кто-то
давил на него мягкой, но сильной рукой.
Пантелей ушел на смену и потом опять вернулся, а Егорушка все еще не спал и дрожал всем телом. Что-то
давило ему
голову и грудь, угнетало его, и он не знал, что это: шепот ли стариков или тяжелый запах овчины? От съеденных арбуза и дыни во рту был неприятный, металлический вкус. К тому же еще кусались блохи.
В
голове Ильи всё путалось. Он хотел бы о многом спросить этого бойкого человечка, сыпавшего слова, как горох из лукошка, но в человечке было что-то неприятное и пугавшее Лунёва. В то же время неподвижная мысль о Петрухе-судье
давила собою всё в нём. Она как бы железным кольцом обвилась вокруг его сердца, и всему остальному в сердце стало тесно…
Судьба меня душит, она меня
давит…
То сердце царапнет, то бьёт по затылку,
Сударку — и ту для меня не оставит.
Одно оставляет мне — водки бутылку…
Стоит предо мною бутылка вина…
Блестит при луне, как смеётся она…
Вином я сердечные раны лечу:
С вина в
голове зародится туман,
Я думать не стану и спать захочу…
Не выпить ли лучше ещё мне стакан?
Я — выпью!.. Пусть те, кому спится, не пьют!
Мне думы уснуть не дают…
Афонька приподнялся, заговорил вздор, почесал в
голове и захрапел громче прежнего; а покойник, как будто бы рассердись за мою попытку, заскрипел зубами и, продолжая одной рукой
давить мне грудь, схватил другою за горло, стиснул: вся кровь бросилась мне в
голову, в глазах потемнело — и я обеспамятел.
Зина осталась одна. Невыразимая тягость
давила ее душу. Она чувствовала отвращение до тошноты. Она готова была презирать себя. Щеки ее горели. С сжатыми руками, стиснув зубы, опустив
голову, стояла она, не двигаясь с места. Слезы стыда покатились из глаз ее… В эту минуту отворилась дверь, и Мозгляков вбежал в комнату.
Давят прямо ногами, и когда давильщик выходит из чана, то его
голые ноги выше колен кажутся вымазанными и забрызганными свежей кровью.
Блеск огней и яркие платья ослепили Липу, ей казалось, что певчие своими громкими голосами стучат по ее
голове, как молотками; корсет, который она надела первый раз в жизни, и ботинки
давили ее, и выражение у нее было такое, как будто она только что очнулась от обморока, — глядит и не понимает.
Наконец нервное напряжение начинает ослабевать. Его заменяют усталость и скука. В шинели становится жарко, воротник
давит шею, крючки режут горло… Хочется сесть и сидеть, не поворачивая
головы, точно на вокзале.
Промозглая темнота
давит меня, сгорает в ней душа моя, не освещая мне путей, и плавится, тает дорогая сердцу вера в справедливость, во всеведение божие. Но яркой звездою сверкает предо мной лицо отца Антония, и все мысли, все чувства мои — около него, словно бабочки ночные вокруг огня. С ним беседую, ему творю жалобы, его спрашиваю и вижу во тьме два луча ласковых глаз. Дорогоньки были мне эти три дня: вышел я из ямы — глаза слепнут,
голова — как чужая, ноги дрожат. А братия смеётся...
Там борцы
давят друг друга за горло, зажимают противнику рот и нос, охватывая его
голову страшным приемом, называемым железным ошейником — collier de fer, лишают его сознания искусным нажатием на сонные артерии.
Свиньи отвратительно похожи одна на другую, — на дворе мечется один и тот же зверь, четырежды повторенный с насмешливой, оскорбляющей точностью. Малоголовые, на коротких ногах, почти касаясь земли
голыми животами, они наскакивают на человека, сердито взмахивая седыми ресницами маленьких ненужных глаз, — смотрю на них, и точно кошмар
давит меня.
Сейчас он видел, что все друзья, увлеченные беседою с кривым, забыли о нем, — никто не замечает его, не заговаривает с ним. Не однажды он хотел пустить в кучу людей стулом, но обида, становясь всё тяжелее,
давила сердце, обессиливала руки, и, постояв несколько минут, — они шли медленно, — Бурмистров, не поднимая
головы, тихонько ушел из трактира.
Катерина провела рукою по лицу, как будто что-то гнело и
давило ее, но через минуту опять подняла
голову и опять начала...
Яков Иваныч вспомнил, что у этих людей тоже нет никакой веры и что это их нисколько не беспокоит, и жизнь стала казаться ему странною, безумною и беспросветною, как у собаки; он без шапки прошелся по двору, потом вышел на дорогу и ходил, сжав кулаки, — в это время пошел снег хлопьями, — борода у него развевалась по ветру, он всё встряхивал
головой, так как что-то
давило ему
голову и плечи, будто сидели на них бесы, и ему казалось, что это ходит не он, а какой-то зверь, громадный, страшный зверь, и что если он закричит, то голос его пронесется ревом по всему полю и лесу и испугает всех…
И минутами они вдруг надвигались на него, наседали, начинали
давить всею своею невообразимой тяжестью — точно свод каменной пещеры медленно и страшно опускался на его
голову.
Игнатий, когда входил в комнату жены и встречал упорный взгляд, такой тяжелый, словно весь воздух обращался в свинец и
давил на
голову и спину.
Сколько мучительных воспоминаний не
давили бы теперь моего мозга и не заставляли бы мою руку то и дело оставлять перо и хвататься за
голову!
Свежее воспоминание о сцене, разыгравшейся вечером в «кружке», воспоминание об этих взглядах и улыбках, об этом безмолвном, но уничтожающем презрении
давило ему грудь, истерическими спазмами душило горло и словно железными тисками стягивало
голову.
Один растерявшийся квартальный гонит в одну сторону, другой, неведомо зачем, оттирает в другую, городовые валяют шапки с
голов зазевавшихся зрителей и прут на толпу в третий конец; но новые массы, как волны, валят и валят одна за другой, и все вперед, все на огонь, и
давят и опрокидывают все встречное, несутся с ревом через груды вещей и ломают все, что ни попало.
Всё время, пока я сидел у приятеля и ехал потом на вокзал, меня мучило беспокойство. Мне казалось, что я боюсь встречи с Кисочкой и скандала. На вокзале я нарочно просидел в уборной до второго звонка, а когда пробирался к своему вагону, меня
давило такое чувство, как будто весь я от
головы до ног был обложен крадеными вещами. С каким нетерпением и страхом я ждал третьего звонка!
Этот восьмиверстный переезд на возу, который чуть волокла управляемая бабой крестьянская кляча, показался Форову за большой путь. С седой
головы майора обильно катились на его загорелое лицо капли пота и, смешиваясь с пылью, ползли по его щекам грязными потоками. Толстое, коренастое тело Форова
давило на его согнутые колена, и ноги его ныли, руки отекали, а поясницу ломило и гнуло. Но всего труднее было переносить пожилому майору то, что совершалось в его
голове.
Гусев возвращается в лазарет и ложится на койку. По-прежнему томит его неопределенное желание, и он никак не может понять, что ему нужно. В груди
давит, в
голове стучит, во рту так сухо, что трудно пошевельнуть языком. Он дремлет и бредит, и, замученный кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает. Снится ему, что в казарме только что вынули хлеб из печи, а он залез в печь и парится в ней березовым веником. Спит он два дня, а на третий в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета.
Я ходил по комнате и
давил в себе неистовую ненависть к Игнату: ведь он знал, что не должно есть арбузов, а все-таки ел, смеясь над докторами… Сам теперь виноват! И как все кругом отвратительно и мерзко, и как тяжело в
голове…
Александра Михайловна стала раздеваться. Еще сильнее пахло удушливою вонью, от нее мутилось в
голове. Александра Михайловна отвернула одеяло, осторожно сдвинула к стене вытянувшуюся ногу папиросницы и легла. Она лежала и с тоскою чувствовала, что долго не заснет. От папиросницы пахло селедкою и застарелым, грязным потом; по зудящему телу ползали клопы, и в смутной полудремоте Александре Михайловне казалось — кто-то тяжелый, липкий наваливается на нее, и
давит грудь, и дышит в рот спертою вонью.
Я только наклоняю
голову в ответ, потому что слезы
давят мне горло и не дают произнести слова.
Голова давила худые приподнятые плечи своей величиной.
Кровь прилила к
голове, сделалось душно, напала тревожность, столбы и иконостас точно
давили его.
Во сне
давил его кошмар. Приснилось ему, будто сам он,
голый, высокий, как жираф, стоит среди комнаты и говорит, тыча перед собой пальцем...
Сергей Семенович перевел свой почти бессмысленный взгляд с гостей на жену и обратно, пробормотал какое-то приветствие, поцеловал, по обычаю того времени, руку сестры своей жены и грузно опустился на кресло. Его
голову, казалось,
давила какая-то тяжесть. Он потерял способность соображать.
«Они слышали!..» — эта единственная мысль прессом
давила ей
голову.
Не успел он перевести дыхание, как над
головой его разверзлось отверстие, блеснул красный огонь и толпа дьяволов,
давя друг друга, высыпалась из отверстия в преисподнюю и, как вороны вокруг падали, расселись кругом Вельзевула.
На кажущемся безоблачно-чистом горизонте их жизни тоже вдруг незаметно для них появляется грозная красно-бурая полоска, окружающая их атмосфера начинает
давить, и не успеют они оглянуться, как уже небо над их
головами покрыто сплошною тучею, рассекаемою зигзагами молнии, и раскаты грома гремят сперва в отдалении, подходя все ближе и ближе.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая
голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски-наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними,
давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.
— Виват! — также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и
давя друг друга, для того чтоб увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа, и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая
головы, он сказал что-то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.