Неточные совпадения
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок;
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог.
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали сёлы; здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял
густыеОгромный, запущенный
сад,
Приют задумчивых дриад.
Густой запах цветов опьянял, и Климу казалось, что, кружась по дорожке
сада, он куда-то уходит от себя.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла в
саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и
гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Когда она, стройная, в шелковом платье жемчужного цвета, шла к нему по дорожке среди мелколистного кустарника, Самгин определенно почувствовал себя виноватым пред нею. Он ласково провел ее в отдаленный угол
сада, усадил на скамью, под
густой навес вишен, и, гладя руку ее, вздохнул...
Самгин, мигая, вышел в
густой, задушенный кустарником
сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали на крышу. В этом доме кто-то жил, — на подоконниках мезонина стояли цветы. Зашли за угол, и оказалось, что дом стоит на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Самгин, облегченно вздохнув, прошел в свою комнату; там стоял
густой запах нафталина. Он открыл окно в
сад; на траве под кленом сидел густобровый, вихрастый Аркадий Спивак, прилаживая к птичьей клетке сломанную дверцу, спрашивал свою миловидную няньку...
И вдруг остановился, вспомнив сцену с Марфенькой в
саду, и сильно почесал свои
густые волосы.
Земли нет: все леса и
сады,
густые, как щетка. Деревья сошли с берега и теснятся в воду. За
садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые, как в Африке, а все заросшие лесом. Направо явайский берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади, на дальнем плане, синеет Суматра.
Облако, о котором я говорил, разрослось, пока мы шли
садами, и
густым слоем, точно снегом, покрыло плотно и непроницаемо всю вершину и спускалось по бокам ровно: это стол накрывался скатертью.
Тучи в этот день были еще
гуще и непроницаемее. Отцу Аввакуму надо было ехать назад. С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня за что-нибудь Бог наказал!» — сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом
саду, как вдруг вижу...
Дни становились короче, а по ночам поднимался сильный ветер, который долго-долго
гудел в
саду, перебирая засохшие листья и со свистом врываясь в каждую щель.
Мой приятель не тратил много времени на учение, зато все закоулки города знал в совершенстве. Он повел меня по совершенно новым для меня местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были ниже тех, какие я видел во сне, и из-за них свешивались
густые ветки уже распустившихся
садов.
А темная ночь глухо
гудела за стенами, над
садом, над усадьбой, над мельницей.
В
саду, вокруг берез,
гудя, летали жуки, бондарь работал на соседнем дворе, где-то близко точили ножи; за
садом, в овраге, шумно возились ребятишки, путаясь среди
густых кустов. Очень манило на волю, вечерняя грусть вливалась в сердце.
Особенно хорош
сад, небольшой, но
густой и приятно запутанный; в одном углу его стояла маленькая, точно игрушка, баня; в другом была большая, довольно глубокая яма; она заросла бурьяном, а из него торчали толстые головни, остатки прежней, сгоревшей бани.
Но дитя не поворачивало головы за светлым лучом, проникавшим в комнату вместе с веселым щебетаньем птиц и с шелестом зеленых буков, которые покачивались у самых окон в
густом деревенском
саду.
Ничто не изменилось в тихой усадьбе. По-прежнему шумели буки в
саду, только их листва будто потемнела, сделалась еще
гуще; по-прежнему белели приветливые стены, только они чуть-чуть покривились и осели; по-прежнему хмурились и соломенные стрехи, и даже свирель Иохима слышалась в те же часы из конюшни; только теперь уже и сам Иохим, остававшийся холостым конюхом в усадьбе, предпочитал слушать игру слепого панича на дудке или на фортепиано — безразлично.
Вся семья, кроме старухи, сидела на балконе. На дворе были
густые летние сумерки, и из-за меревского
сада выплывала красная луна.
Комната, в которой я спал с соловьями, выходила окнами в старый плодовитый
сад, заросший
густым вишенником, крыжовником и смородиною.
Как-то днем он долго гулял с Веркой по Княжескому
саду. Уже сильно опустошенный осенью, этот чудесный старинный парк блистал и переливался пышными тонами расцветившейся листвы: багряным, пурпуровым, лимонным, оранжевым и
густым вишневым цветом старого устоявшегося вина, и казалось, что холодный воздух благоухал, как драгоценное вино. И все-таки тонкий отпечаток, нежный аромат смерти веял от кустов, от травы, от деревьев.
Раз потом, уже долго спустя, я как-то напомнил Наташе, как достали нам тогда однажды «Детское чтение», как мы тотчас же убежали в
сад, к пруду, где стояла под старым
густым кленом наша любимая зеленая скамейка, уселись там и начали читать «Альфонса и Далинду» — волшебную повесть.
Аллеи парка утрамбовали и посыпали
густым слоем песка; оранжереи и плодовый
сад подчистили, конный и скотный дворы обрядили так, что взойти любо.
Я сидел: над моей головой в потемневшей листве хлопотливо ворошилась маленькая птичка; серая кошка, вытянув спину, осторожно кралась в
сад, и первые жуки тяжело
гудели в воздухе, еще прозрачном, хотя уже не светлом.
Через полчаса Раиса Павловна спускалась с открытой веранды в
густой и тенистый господский
сад, который зеленой узорчатой прорезью драпировал берёг пруда.
А утром, чуть свет, когда в доме все еще спали, я уж прокладывал росистый след в
густой, высокой траве
сада, перелезал через забор и шел к пруду, где меня ждали с удочками такие же сорванцы-товарищи, или к мельнице, где сонный мельник только что отодвинул шлюзы и вода, чутко вздрагивая на зеркальной поверхности, кидалась в «лотоки» и бодро принималась за дневную работу.
Густые сумерки залегли над Княжьим-Веном, когда я приблизился к забору своего
сада. Над зáмком зарисовался тонкий серп луны, загорелись звезды. Я хотел уже подняться на забор, как кто-то схватил меня за руку.
Действительно, с тех пор как умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее, меня очень редко видели дома. В поздние летние вечера я прокрадывался по
саду, как молодой волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно, полузакрытое
густою зеленью сирени, и тихо ложился в постель. Если маленькая сестренка еще не спала в своей качалке в соседней комнате, я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг друга и играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.
Теперь, когда у Ромашова оставалось больше свободы и уединения, все чаще и чаще приходили ему в голову непривычные, странные и сложные мысли, вроде тех, которые так потрясли его месяц тому назад, в день его ареста. Случалось это обыкновенно после службы, в сумерки, когда он тихо бродил в
саду под
густыми засыпающими деревьями и, одинокий, тоскующий, прислушивался к гудению вечерних жуков и глядел на спокойное розовое темнеющее небо.
Именно так было поступлено и со мной, больным, почти умирающим. Вместо того, чтобы везти меня за границу, куда, впрочем, я и сам не чаял доехать, повезли меня в Финляндию. Дача — на берегу озера, которое во время ветра невыносимо
гудит, а в прочее время разливает окрест приятную сырость. Домик маленький, но веселенький, мебель сносная, но о зеркале и в помине нет. Поэтому утром я наливаю в рукомойник воды и причесываюсь над ним. Простору довольно, и большой
сад для прогулок.
В
саду, в роще она выбирала для прогулки темную,
густую аллею и равнодушно глядела на смеющийся пейзаж.
С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался
сад из старых лип,
густого шиповника, черемухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — темно-синее, как небо, которое отражалось в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу.
Солнце уже стояло невысоко, направо, над старыми деревьями кунцевского
сада и половина блестящего красного круга была закрыта серой, слабо просвечивающей тучей; из другой половины брызгами вырывались раздробленные огненные лучи и поразительно ярко освещали старые деревья
сада, неподвижно блестевшие своими зелеными
густыми макушками еще на ясном, освещенном месте лазури неба.
Заберешься, бывало, в яблочный
сад, в самую середину высокой заросшей,
густой малины.
А там потянулись среди
густой зелени
садов и парков между зигзагами белой дороги-белые дачи, богатые виллы, горные татарские деревушки с плоскими крышами. Море нежно стлалось вокруг парохода; в воде играли дельфины.
Одна из таких зарниц осветила невдалеке старый запущенный
сад,
густая зелень которого будто грезила о чем-то в тишине этого загадочного вечера, в виду надвигающейся грозы.
Село, церковь, ближний лес — все исчезло в снежной мгле, крутящейся в воздухе; старинный головлевский
сад могуче
гудит.
Налево овраг выходит к арестантским ротам, в него сваливают мусор со дворов, и на дне его стоит лужа
густой, темно-зеленой грязи; направо, в конце оврага, киснет илистый Звездин пруд, а центр оврага — как раз против дома; половина засыпана сором, заросла крапивой, лопухами, конским щавелем, в другой половине священник Доримедонт Покровский развел
сад; в
саду — беседка из тонких дранок, окрашенных зеленою краской.
Он говорит лениво, спокойно, думая о чем-то другом. Вокруг тихо, пустынно и невероятно, как во сне. Волга и Ока слились в огромное озеро; вдали, на мохнатой горе, пестро красуется город, весь в
садах, еще темных, но почки деревьев уже набухли, и
сады одевают дома и церкви зеленоватой теплой шубой. Над водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как
гудит город, а здесь — точно на забытом кладбище.
Около дома, на дворе, куда выходило крыльцо, росла крапива,
густая, высокая. Преполовенская слегка улыбнулась, и последняя тень недовольства сбежала с ее белого и полного лица. Она попрежнему стала приветлива и любезна с Варварою. Обида будет отомщена и без ссоры. Вместе пошли они в
сад пережидать хозяйкино нашествие.
Пил он немало, а не пьянел, только становился всё мягче, доверчивее, и слова его принимали особую убедительность. За окнами в
саду металась февральская метель, шаркая о стены и ставни окон,
гудело в трубах, хлопали вьюшки и заслонки.
Заметя, что хозяйка внимательно прислушивается к его словам, он почувствовал себя так же просто и свободно, как в добрые часу наедине с Евгенией, когда забывал, что она женщина. Сидели в тени двух огромных лип, их
густые ветви покрывали зелёным навесом почти весь небольшой
сад, и закопчённое дымом небо было не видно сквозь полог листвы.
Сухой треск кузнечиков наполнял
сад, и
гудели жуки, путаясь в сетях молодой зелени, шелестя мелким листом берёз.
Кожемякин крякнул, замолчал и снова хмуро оглянул весь
сад, посмотрел на главы монастырской церкви. Мальчик, тихонько расчёсывая пальцами
густую бороду отца, нетерпеливо толкнул его локтем в грудь.
«Уйду я лучше», — решил Кожемякин, тотчас же выбрался из круга людей, не оглядываясь пошёл вниз, по извилистой дорожке между сочных яблонь и
густых кустов орешника. Но когда он проходил ворота из
сада во двор, за плечом у него почтительно прозвучало приветствие Тиунова, и, точно ласковые котята, заиграли, запрыгали мягкие вопросы...
Жадно пили свет солнца деревья, осыпанные желтоватыми звёздочками юной листвы, тихо щёлкая, лопались почки,
гудели пчёлы, весь
сад курился сочными запахами — расцветала молодая жизнь.
И, бесплодно побродив по дому, устало садился на любимое своё место, у окна в
сад, смотрел на шероховатую стену
густой зелени, в белёсое небо над ней, бездумно, в ожидании чего-то особенного, что, может быть, явится и встряхнёт его, прогонит эту усталость.
Сад и огород тоже обнесены высоким забором, с гвоздями по гребню, за ним —
сад монастыря; в
густой зелени старых лип тонут голубые главы двух маленьких монастырских церквей — зимней и летней.
Беспомощный и бессильный, Матвей прошёл в
сад, лёг под яблоней вверх лицом и стал смотреть в небо. Глухо
гудел далёкий гром, торопливо обгоняя друг друга, плыли дымные клочья туч, вздыхал влажный жаркий ветер, встряхивая листья.
Кроткий весенний день таял в бледном небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая земля дышала сыростью, обещая
густые травы и много цветов. Бил бондарь, скучно звонили к вечерней великопостной службе в маленький, неубедительный, но крикливый колокол. В монастырском
саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а от холмов за городом поднимался лёгкий голубой парок.
Ночь была лунная, в
густом монастырском
саду, покрытом тенями, лежала дремотная тишина; вдруг одна тень зашевелилась, зашуршала травою и — чёрная, покачиваясь, подошла к забору.