Неточные совпадения
Полное гнева, оно неслось, буровя землю, грохоча,
гудя и стеня и по временам изрыгая из себя какие-то глухие, каркающие
звуки.
Остальные лошади тоже испугались и, спутанными ногами шлепая по воде и производя вытаскиваемыми из
густой глины копытами
звук, подобный хлопанью, запрыгали из болота.
Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но
густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый
звук не долетал уже оттуда до нашего слуха.
Он становился
гуще и
гуще, разрастался, перешел в тяжелые рокоты грома и потом вдруг, обратившись в небесную музыку, понесся высоко под сводами своими поющими
звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса, и потом опять обратился он в
густой рев и гром и затих.
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие на очи длинные волосы косы своей и вся разлилася в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим голосом, подобно когда ветер, поднявшись прекрасным вечером, пробежит вдруг по
густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие
звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся веселых песен народа, бредущего от полевых работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
Бесконечно долго тянулась эта опустошенная, немая ночь, потом
загудел благовест к ранней обедне, — медь колоколов пела так громко, что стекла окон отзывались ноющим
звуком,
звук этот напоминал начало зубной боли.
Огромный, пестрый город
гудел, ревел, непрерывно звонили сотни колоколов, сухо и дробно стучали колеса экипажей по шишковатым мостовым, все
звуки сливались в один, органный, мощный.
— Подожди, — попросил Самгин, встал и подошел к окну. Было уже около полуночи, и обычно в этот час на улице, даже и днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но в эту ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали в комнату приглушенные, мягкие
звуки движения, шли группы людей,
гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла в окнах и даже задребезжала посуда в буфете.
— Хорошо играет? — спросила она Клима; он молча наклонил голову, — фисгармония вообще не нравилась ему, а теперь почему-то особенно неприятно было видеть, как этот человек, обреченный близкой смерти, двигая руками и ногами, точно карабкаясь куда-то, извлекает из инструмента
густые, угрюмые
звуки.
Густые и протяжные
звуки разнеслись по рейду и смолкли.
«Это отчего?» — «От ветра: там при пятнадцати градусах да ветер, так и нехорошо; а здесь в сорок ничто не шелохнется: ни движения, ни
звука в воздухе; над землей лежит
густая мгла; солнце кровавое, без лучей, покажется часа на четыре, не разгонит тумана и скроется».
Звуки стали сильнее и
гуще, тонкий розовый свет становился ярче, и что-то белое, как будто облако, веяло посреди хаты; и чудится пану Даниле, что облако то не облако, что то стоит женщина; только из чего она: из воздуха, что ли, выткана?
Много лет на глазах уже вошедшего в славу «Эрмитажа»
гудел пьяный и шумный «Крым» и зловеще молчал «Ад», из подземелья которого не доносился ни один
звук на улицу.
К полуночи этот переулок, самый воздух которого был специфически зловонен,
гудел своим обычным шумом, в котором прорывались
звуки то разбитого фортепьяно, то скрипки, то гармоники; когда отворялись двери под красным фонарем, то неслись пьяные песни.
Покуда они малы, матка, или старка, как называют ее охотники, держит свою выводку около себя в перелесках и опушках, где много молодых древесных побегов, особенно дубовых, широкие и плотные листья которых почти лежат на земле, где растет
густая трава и где удобнее укрываться ее беззащитным цыплятам, которые при первых призывных
звуках голоса матери проворно прибегают к ней и прячутся под ее распростертыми крыльями, как цыплята под крыльями дворовой курицы, когда завидит она в вышине коршуна и тревожно закудахчет.
Иногда станица их очень долго кружится на одном месте, с каждым кругом забираясь выше и выше, так что, наконец, не увидит их глаз и только крик, сначала
густой, резкий, зычный, потеряв свою определенность, доходит до нас в неясных, мягких, глухих и вместе приятных
звуках.
Я убеждаюсь в справедливости этого предположения тем, что почти всегда, объезжая весною разливы рек по долинам и болотам, встречал там кроншнепов, которые кричали еще пролетным криком или голосом, не столь протяжным и одноколенным, а поднявшись на гору и подавшись в степь, на версту или менее, сейчас находил степных куликов, которые, очевидно, уже начали там хозяйничать: бились около одних и тех же мест и кричали по-летнему: звонко заливались, когда летели кверху, и брали другое трелевое колено,
звуки которого
гуще и тише, когда опускались и садились на землю.
Когда дремота все
гуще застилала его сознание, когда смутный шелест буков совсем стихал и он переставал уже различать и дальний лай деревенских собак, и щелканье соловья за рекой, и меланхолическое позвякивание бубенчиков, подвязанных к пасшемуся на лугу жеребенку, — когда все отдельные
звуки стушевывались и терялись, ему начинало казаться, что все они, слившись в одну стройную гармонию, тихо влетают в окно и долго кружатся над его постелью, навевая неопределенные, но удивительно приятные грезы.
Но при этом казалось, что слепой придавал еще какие-то особенные свойства каждому
звуку: когда из-под его руки вылетала веселая и яркая нота высокого регистра, он подымал оживленное лицо, будто провожая кверху эту звонкую летучую ноту. Наоборот, при
густом, чуть слышном и глухом дрожании баса он наклонял ухо; ему казалось, что этот тяжелый тон должен непременно низко раскатиться над землею, рассыпаясь по полу и теряясь в дальних углах.
Это был старый и
густой лес, полный сумрака и таинственной тишины, в которой слышатся едва уловимые ухом
звуки, рождающие в душе человека тоскливое чувство одиночества и безотчетный страх.
У другой трубы, издававшей низкий
звук, не сразу закрывался клапан: раз
загудев, она тянула одну и ту же басовую ноту, заглушая и сбивая все другие
звуки, до тех пор пока ей вдруг не приходило желание замолчать.
Звуки оборвались и возникли снова —
загудел голос Степана...
Медленно прошел день, бессонная ночь и еще более медленно другой день. Она ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал по стене холодный дождь, в трубе
гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый
звук ее падения странно сливался со стуком часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было ненужным, омертвело в тоске…
Второй гудок закричал тише, не так уверенно, с дрожью в
звуке,
густом и влажном. Матери показалось, что сегодня он кричит дольше, чем всегда.
Мать с горячей улыбкой на губах шла сзади Мазина и через голову его смотрела на сына и на знамя. Вокруг нее мелькали радостные лица, разноцветные глаза — впереди всех шел ее сын и Андрей. Она слышала их голоса — мягкий и влажный голос Андрея дружно сливался в один
звук с голосом сына ее,
густым и басовитым.
И вдруг голова толпы точно ударилась обо что-то, тело ее, не останавливаясь, покачнулось назад с тревожным тихим гулом. Песня тоже вздрогнула, потом полилась быстрее, громче. И снова
густая волна
звуков опустилась, поползла назад. Голоса выпадали из хора один за другим, раздавались отдельные возгласы, старавшиеся поднять песню на прежнюю высоту, толкнуть ее вперед...
пел выразительно Веткин, и от
звуков собственного высокого и растроганного голоса и от физического чувства общей гармонии хора в его добрых, глуповатых глазах стояли слезы. Арчаковский бережно вторил ему. Для того чтобы заставить свой голос вибрировать, он двумя пальцами тряс себя за кадык. Осадчий
густыми, тягучими нотами аккомпанировал хору, и казалось, что все остальные голоса плавали, точно в темных волнах, в этих низких органных
звуках.
Но вот еще часовой прокричал своим громким,
густым голосом: «маркела», еще посвистывание, удар и разрыв бомбы; но вместе с этим
звуком вас поражает стон человека.
Множество пчел, ос и шмелей дружно и жадно
гудело в их
густых ветках, осыпанных золотыми цветами; сквозь полузакрытые ставни и опущенные сторы проникал в комнату этот немолчный
звук: он говорил о зное, разлитом во внешнем воздухе, — и тем слаще становилась прохлада закрытого и уютного жилья.
Громадный протодиакон с необыкновенно пышными завитыми рыжими волосами трубил нечеловечески
густым, могучим и страшным голосом: «Жена же да убоится му-у-ужа…» — и от этих потрясающих
звуков дрожали и звенели хрустальные призмочки люстр и чесалась переносица, точно перед чиханьем.
В толпе, теперь уже довольно большой, послышались
густые, прерывистые
звуки, точно холеные лошади зареготали на принесенный овес. Москва в число своих фаворитов неизменно включала и училище в белом доме на Знаменке, с его молодцеватостью и вежливостью, с его оркестром Крейнбринга и с превосходным строевым порядком на больших парадах и маневрах.
Чем более сгущалась темнота, тем громче кричали гады. Голоса их составляли как бы один беспрерывный и продолжительный гул, так что ухо к нему привыкало и различало сквозь него и дальний вой волков, и вопли филина. Мрак становился
гуще; предметы теряли свой прежний вид и облекались в новую наружность. Вода, древесные ветви и туманные полосы сливались в одно целое. Образы и
звуки смешивались вместе и ускользали от человеческого понятия. Поганая Лужа сделалась достоянием силы нечистой.
Жарко. Все вокруг тихонько трясется,
гудит, за железной стенкой каюты плещет водой и бухает колесо парохода, мимо иллюминатора широкой полосой течет река, вдали видна полоска лугового берега, маячат деревья. Слух привык ко всем
звукам, — кажется, что вокруг тихо, хотя на носу парохода матрос заунывно воет...
Ахилла все забирался голосом выше и выше, лоб, скулы, и виски, и вся верхняя челюсть его широкого лица все более и более покрывались
густым багрецом и пόтом; глаза его выступали, на щеках, возле углов губ, обозначались белые пятна, и рот отверст был как медная труба, и оттуда со звоном, треском и громом вылетало многолетие, заставившее все неодушевленные предметы в целом доме задрожать, а одушевленные подняться с мест и, не сводя в изумлении глаз с открытого рта Ахиллы, тотчас, по произнесении им последнего
звука, хватить общим хором: «Многая, многая, мно-о-о-огая лета, многая ле-е-ета!»
Под
звуками и движениями жизни явной чуть слышно, непрерывно трепетало тихое дыхание мая — шёлковый шелест молодых трав, шорох свежей, клейкой листвы, щёлканье почек на деревьях, и всюду невидимо играло крепкое вино весны, насыщая воздух своим пряным запахом. Словно туго натянутые струны
гудели в воздухе, повинуясь ласковым прикосновениям чьих-то лёгких рук, — плыла над землёю певучая музыка, вызывая к жизни первые цветы на земле, новые надежды в сердце.
И он тотчас же скрылся, точно нырнул в
густую чащу мелкого кустарника. Я прислушался. Ни один
звук не выдал его браконьерской походки, ни одна веточка не треснула под его ногами, обутыми в лыковые постолы.
Когда он подходил к гостинице,
густой протяжный
звук колокола раздался из подгороднего монастыря; в этом звоне напомнилось Владимиру что-то давно прошедшее, он пошел было на звон, но вдруг улыбнулся, покачал головой и скорыми шагами отправился домой.
Заводский гудок протяжно ревел, возвещая начало рабочего дня.
Густой, хриплый, непрерывный
звук, казалось, выходил из-под земли и низко расстилался по ее поверхности. Мутный рассвет дождливого августовского дня придавал ему суровый оттенок тоски и угрозы.
Словно тысячи металлических струн протянуты в
густой листве олив, ветер колеблет жесткие листья, они касаются струн, и эти легкие непрерывные прикосновения наполняют воздух жарким, опьяняющим
звуком. Это — еще не музыка, но кажется, что невидимые руки настраивают сотни невидимых арф, и всё время напряженно ждешь, что вот наступит момент молчания, а потом мощно грянет струнный гимн солнцу, небу и морю.
Лунёв молча кивнул ей головой, отказывая в милостыне. По улице в жарком воздухе колебался шум трудового дня. Казалось, топится огромная печь, трещат дрова, пожираемые огнём, и дышат знойным пламенем. Гремит железо — это едут ломовики: длинные полосы, свешиваясь с телег, задевают за камни мостовой, взвизгивают, как от боли, ревут,
гудят. Точильщик точит ножи — злой, шипящий
звук режет воздух…
…Ветер резкими порывами летал над рекой, и покрытая бурыми волнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся в пене гнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимые ударами ветра. В воздухе носился свист, вой и
густой, охающий
звук, вырывавшийся из десятков людских грудей...
Два голоса обнялись и поплыли над водой красивым, сочным, дрожащим от избытка силы
звуком. Один жаловался на нестерпимую боль сердца и, упиваясь ядом жалобы своей, — рыдал скорбно, слезами заливая огонь своих мучений. Другой — низкий и мужественный — могуче тек в воздухе, полный чувства обиды. Ясно выговаривая слова, он изливался
густою струей, и от каждого слова веяло местью.
Встречу им подвигались отдельные дома, чумазые, окутанные тяжёлыми запахами, вовлекая лошадь и телегу с седоками всё глубже в свои спутанные сети. На красных и зелёных крышах торчали бородавками трубы, из них подымался голубой и серый дым. Иные трубы высовывались прямо из земли; уродливо высокие, грязные, они дымили густо и черно. Земля, плотно утоптанная, казалась пропитанной жирным дымом, отовсюду, тиская воздух, лезли тяжёлые, пугающие
звуки, — ухало,
гудело, свистело, бранчливо грохало железо…
Перед вошедшим блеснул красноватый свет
густого пара, и его оглушил хаос
звуков.
То за две комнаты от меня быстро проговорит что-нибудь в бреду моя дочь Лиза, то жена пройдет через залу со свечой и непременно уронит коробку со спичками, то скрипнет рассыхающийся шкап или неожиданно
загудит горелка в лампе — и все эти
звуки почему-то волнуют меня.
«Маня! Маня!» — усиливался я закричать сколько было мочи, но чувствовал сквозь сон, что из уст моих выходили какие-то немые, неслышные
звуки. «Маня!» — попробовал я вскрикнуть в совершенном отчаянии и, сделав над собой последнее усилие, спрыгнул в полусне с дивана так, что старые пружины брязгнули и
загудели.
Вечерняя заря догорала, окрашивая гряды белых облаков розовым золотом; стрелки елей и пихт купались в золотой пыли; где-то в
густой осоке звонко скрипел коростель; со стороны прииска наносило запахом гари и нестройным гулом разнородных
звуков.
— Слушайте! Это одиннадцать часов, кажется? — сказал я, когда мерный
звук колокола
загудел с отдаленной городской башни. Она вдруг остановилась, перестала смеяться и начала считать.
Пока я стоял и глядел на покойницу, дьячок, который при входе моем возвысил было голос и произнес несколько членораздельных
звуков, снова
загудел и зевнул раза два.
Я узнаю об этом по тому, что
звуки гармошки, на которой играет обрадовавшийся весне сторож Влас на крыльце, рваные, хриплые
звуки гармошки, глухо летящие сквозь стекло ко мне, становятся ангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах
гудят, как небесный хор.