Неточные совпадения
Было еще совершенно светло на дворе, но
в маленькой
гостиной графини Лидии Ивановны с опущенными шторами уже
горели лампы.
Он не раздеваясь ходил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной
гостиной,
в которой свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет, где
горели две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые ему безделушки ее письменного стола. Чрез ее комнату он доходил до двери спальни и опять поворачивался.
Схватка произошла
в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел
в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало
в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а
в тот вечер он чувствовал себя не
в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь
горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Он указал рукой на дверь
в гостиную. Самгин приподнял тяжелую портьеру, открыл дверь,
в гостиной никого не было,
в углу
горела маленькая лампа под голубым абажуром. Самгин брезгливо стер платком со своей руки ощущение теплого, клейкого пота.
Ровно
в девять часов
в той же
гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво смотрит, чтоб дети не помногу брали.
В то время она накладывает на тарелку целую
гору всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
Отпивши чай, все перешли
в гостиную: девушки и дьяконица сели на диване, а мужчины на стульях, около стола, на котором
горела довольно хорошая, но очень старинная лампа.
В каждой комнате, чуть ли не
в каждом окне, были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения: из новой горницы, то есть из нашей спальни, с одной стороны виднелась Челяевская
гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом; из
гостиной чернелись проталины на Кудринской
горе, особенно около круглого родникового озера,
в котором мочили конопли; из залы стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую рощу; из бабушкиной и тетушкиной горницы видно было гумно на высокой
горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега.
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем забыли», — прибавила она, по совету князя,
в постскриптум. Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич пошел
в гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька не поедет к генеральше, робко вошел
в гостиную и не совсем твердым голосом объявил дочери о приглашении. Настенька
в первые минуты вспыхнула.
— Нет! — повторила Настенька и пошла к дверям, так что капитан едва успел отскочить от них и уйти
в гостиную, где уже сидел Петр Михайлыч. Настенька вошла вслед за ним: лицо ее
горело, глаза блистали.
Ровно
в шесть часов вечера приехал добродушный немец
в Голубиную Солободку, к знакомому домику; не встретив никого
в передней,
в зале и
гостиной, он хотел войти
в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч вошел и остановился от изумления: пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью висел парадный штофный занавес;
в углу
горела свечка, заставленная книгою; Софья Николавна лежала
в постели, на подушках
в парадных же наволочках, одетая
в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо, глаза блистали удовольствием.
В гостиной горела одна только свеча
в канделябре, и около кресел, где она сидела, было темно, но я видел, как вздрагивали ее голова и плечи и как волосы, выбиваясь из прически, закрывали шею, лицо, руки…
Когда я вернулся домой, Зинаида Федоровна лежала
в гостиной на софе и ела грушу.
Горела только одна свеча, вставленная
в канделябру.
Но когда Анна Юрьевна приехала к Григоровым, то князя не застала дома, а княгиня пригласила ее
в гостиную и что-то долго к ней не выходила: между княгиней и мужем только что перед тем произошла очень не яркая по своему внешнему проявлению, но весьма глубокая по внутреннему содержанию
горя сцена.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем
сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть играть
в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена была
в игру, а
в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из
гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью
в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою кровать и стала глядеть
в нарочно сделанную
в стене щелочку, из которой все было видно, что происходило
в гостиной.
Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную
гостиную, она уходила плакать
в бедной своей комнате, где стояли ширмы, оклеенные обоями, комод, зеркальце и крашеная кровать и где сальная свеча темно
горела в медном шандале!
Одна из
гостиных в доме Сорина, обращенная Константином Треплевым
в рабочий кабинет. Направо и налево двери, ведущие во внутренние покои. Прямо стеклянная дверь на террасу. Кроме обычной
гостиной мебели,
в правом углу письменный стол, возле левой двери турецкий диван, шкап с книгами, книги на окнах, на стульях. — Вечер.
Горит одна лампа под колпаком. Полумрак. Слышно, как шумят деревья и воет ветер
в трубах.
Но через шесть недель опять наступила пора визитов, и плакать стало некогда. Надо было ехать к ma tante, к топ oncle, к comtesse Romanzoff и со всеми поделиться своим
горем. Вся
в черном, немного бледная, с опущенными глазами, Ольга Сергеевна была так интересна, так скромно и плавно скользила по паркету
гостиных, что все
в почтительном безмолвии расступались перед нею, и
в один голос решили: c'est une sainte! это святая!
Эльчанинов повиновался ей, и первым его делом было — выйти на балкон. Лицо его
горело. Несколько минут простоял он, наклонившись над перилами, и, как бы желая освежиться от внутреннего волнения, вдыхал довольно свежий воздух, потом улыбнулся, встряхнул волосами и весело возвратился
в гостиную.
Эта мрачная и темная
гостиная не казалась ей так скучна и печальна; ей думалось, что легче, наконец, будет жить на свете, потому что теперь у ней есть человек, который поучаствует
в ней, который разделит с ней ее
горе.
Исправник только вздохнул. Эльчанинов между тем вошел
в гостиную, бросился на диван и зарыдал. Это было выше сил его!
В настоящую минуту он решительно не думал об Анне Павловне; он думал только, как бы ему спасти самого себя, и мысленно проклинал ту минуту, когда он сошелся с этой женщиной, которая принесла ему крупицу радостей и
горы страданий.
Павел, получивший от медика приказание не беспокоить мать
в подобном состоянии, позвал сестру, и оба они уселись
в гостиной. Долго не вязался между ними разговор: они так давно не видались, у них было так много
горя, что слово как бы не давалось им для выражения того, что совершалось
в эти минуты
в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.
Анне Акимовне вдруг стало стыдно, что у нее
горят щеки и что на нее все смотрят, она смешала на столе карты и побежала из комнаты, и когда бежала по лестнице и потом пришла наверх и села
в гостиной у рояля, из нижнего этажа доносился гул, будто море шумело; вероятно, говорили про нее и про Пименова и, быть может, пользуясь ее отсутствием, Жужелица обижала Варварушку и уж, конечно, не стеснялась
в выражениях.
Во всем верхнем этаже
горела только одна лампа и зале, и ее слабый свет через дверь проникал
в темную
гостиную.
Часть столовой — скучный угол со старинными часами на стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за пределы сцены. Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от
гостиной;
гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью.
В правом углу
горит небольшая электрическая лампа; под нею на кушетке Вера с книгой
в руках. Между стульев ходит Пётр, точно ищет чего-то.
В глубине у окна Любовь, она встала коленями на стул, держится за спинку и смотрит
в окно.
Часть Нижнего посада, близ Кремля; направо и налево деревянные лавки, на заднем плане деревянный
гостиный двор, за ним видна
гора и стены Кремля; налево,
в заднем углу на пригорке, башня и ворота
в Кремль, направо продолжение Нижнего посада. Вдоль лавок деревянные мостки с навесом для пешеходов, у растворов скамьи и раздвижные стулья.
Из залы Крюков прошел
в гостиную, отсюда
в другую
гостиную. На пути попалось ему три-четыре гостя, тоже знакомых, но едва узнавших его. Лица их были пьяны и веселы. Алексей Иванович косился на них и недоумевал, как это они, люди семейные, почтенные, испытанные
горем и нуждою, могут унижать себя до такой жалкой, грошовой веселости! Он пожимал плечами, улыбался и шел дальше.
В ожидании экипажей Абогин и доктор молчали. К первому уже вернулись и выражение сытости и тонкое изящество. Он шагал по
гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Гнев его еще не остыл, но он старался показывать вид, что не замечает своего врага… Доктор же стоял, держался одной рукой о край стола и глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют глядеть только
горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество.
Страх был на всех великий, и таким делом сидят господа наши — генеральша с Ольгою Николавною и своими внучатами — вечером,
в своей малой
гостиной,
горят перед ними две восковые свечи, а прочие комнаты почесть что не освещены, окромя нашей официантской и девичьих комнат.
Длинный черный гроб, сделанный непомерной глубины и ширины, ввиду сказанной нескладности трупа, стоял на полу.
В ногах его
горела свеча. Остальная комната была темна, и темнота эта ощущалась по мере удаления от гроба, так что у дверей из
гостиной, чрез которые ожидали вдову, было совсем черно.
Часто по вечерам, когда уже было темно, я приходил к их дому и смотрел с Площадной на стрельчатые окна
гостиной, как по морозным узорам стекол двигались смутные тени; и со Старо-Дворянской смотрел, перешедши на ту сторону улицы, как над воротами двора,
в маленьких верхних окнах антресолей, —
в их комнатах, —
горели огоньки.
И старуха нежно погладила племянницу по волосам. Глаза Анны Серафимовны так и
горели в полусвете
гостиной, где лампа и две свечи за карточным столом оставляли темноту по углам.
Сосны, которые громоздились на отвесной
горе одна над другой и склонялись к крыше
гостиного корпуса, глядели во двор, как
в глубокую яму, и удивленно прислушивались;
в их темной чаще, не умолкая, кричали кукушки и соловьи… Глядя на сумятицу, прислушиваясь к шуму, казалось, что
в этой живой каше никто никого не понимает, все чего-то ищут и не находят и что этой массе телег, кибиток и людей едва ли удастся когда-нибудь разъехаться.
В большой зале,
в четыре окна на улицу,
горела одна из двух стоявших по углам маслянных ламп на витых деревянных подставках;
в гостиной массивная бронзовая лампа стояла на столе и, наконец,
в кабинете на письменном столе
горели четыре восковые свечи
в двух двойных подсвечниках.
Сигизмунд Нарцисович, отправив своих учеников кататься с
гор на дворе, смело прошел
в гостиную и сел
в кресло у стола, противоположное тому, на котором сидела княжна Варвара с вязанием
в руках, которым она, по-видимому, прилежно занималась.
Княжна Маргарита вышла
в гостиную. Иван Павлович, просидев еще около часа, начал прощаться, сославшись на вечерние занятия. Княжна Лида, нервно крепко пожала ему руку. Он почувствовал, что ее рука
горит, как
в огне. У него потемнело
в глазах, и он опомнился лишь прокатившись по морозному воздуху, подъезжая к дому.
Так
в 1735 году от одного винного очага едва не
сгорел весь
Гостиный двор.
В угловой
гостиной помещичьего дома, за круглым преддиванным столом, на котором
горела высокая, старинная, видимо, переделанная из олеиновой
в керосиновую, лампа под уже новейшим огромным пунцовым абажуром, сидели на диване Фанни Михайловна Савина и наискосок от нее молодая девушка лет восемнадцати, с оригинальным смуглым лицом цыганского типа.
Большой монастырский двор, расположенный на берегу Донца у подножия Святой
Горы и огороженный, как стеною, высокими
гостиными корпусами, теперь,
в ночное время, когда его освещали только тусклые фонари, огоньки
в окнах да звезды, представлял из себя живую кашу, полную движения, звуков и оригинальнейшего беспорядка.
Только на двоих людей, находившихся
в этой
гостиной, все эти обещания золотых
гор и разглагольствования графа Ивана Павловича не производили ни малейшего впечатления.
В гостиной не было ни души,
горела одна только свеча.
Было еще совсем рано, когда он приехал, около десяти часов, но большая белая зала с золочеными стульями и зеркалами была готова к принятию гостей, и все огни
горели. Возле фортепиано с поднятой крышкой сидел тапер, молодой, очень приличный человек
в черном сюртуке, — дом был из дорогих, — курил, осторожно сбрасывая пепел с папиросы, чтобы не запачкать платье, и перебирал ноты; и
в углу, ближнем к полутемной
гостиной, на трех стульях подряд, сидели три девушки и о чем-то тихо разговаривали.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва
горела уже с разных сторон.
Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье,
Гостиный двор, Поварская, барки на Москве-реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.