Неточные совпадения
В то время как она говорила с артельщиком, кучер Михайла, румяный, веселый, в синей щегольской поддевке и цепочке, очевидно
гордый тем, что он так хорошо исполнил поручение, подошел к ней и подал записку. Она распечатала, и
сердце ее сжалось еще прежде, чем она прочла.
— Да, я случайно слышал, — отвечал он, покраснев, — признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта
гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и
сердце под толстой шинелью?
He мысля
гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть — рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И
сердца горестных замет.
Ее воображению открыта теперь самая поэтическая сфера жизни: ей должны сниться юноши с черными кудрями, стройные, высокие, с задумчивой, затаенной силой, с отвагой на лице, с
гордой улыбкой, с этой искрой в глазах, которая тонет и трепещет во взгляде и так легко добирается до
сердца, с мягким и свежим голосом, который звучит как металлическая струна.
Богат и знатен Кочубей.
Довольно у него друзей.
Свою омыть он может славу.
Он может возмутить Полтаву;
Внезапно средь его дворца
Он может мщением отца
Постигнуть
гордого злодея;
Он может верною рукой
Вонзить… но замысел иной
Волнует
сердце Кочубея.
— Что ж, уеду, — сказал он, — дам ей покой, свободу. Это
гордое, непобедимое
сердце — и мне делать тут нечего: мы оба друг к другу равнодушны!
Я вдруг очутился, с каким-то великим и
гордым намерением в
сердце, в большой и высокой комнате; но не у Татьяны Павловны: я очень хорошо помню комнату; замечаю это, забегая вперед.
Ему становилась понятною болезнь Ивана: «Муки
гордого решения, глубокая совесть!» Бог, которому он не верил, и правда его одолевали
сердце, все еще не хотевшее подчиниться.
— Уста ее говорили
гордые, а не
сердце, — с каким-то омерзением произнесла Грушенька. — Избавит тебя — все прощу…
В
гордых прежде глазах ее засияла теперь какая-то тихость, хотя… хотя, впрочем, глаза эти изредка опять-таки пламенели некоторым зловещим огоньком, когда ее посещала одна прежняя забота, не только не заглохнувшая, но даже и увеличившаяся в ее
сердце.
Дверь отворилась, он повернул голову с таким равнодушием, с такою
гордою небрежностью, что
сердце самой закоренелой кокетки непременно должно было бы содрогнуться.
О нет, Мизгирь, не страхом
Полна душа моя. Какая прелесть
В речах твоих! Какая смелость взора!
Высокого чела отважный вид
И
гордая осанка привлекают,
Манят к тебе. У сильного — опоры,
У храброго — защиты ищет
сердцеСтыдливое и робкое. С любовью
Снегурочки трепещущая грудь
К твоей груди прижмется.
Грубые, необузданные крики какого-нибудь самодура, широкие размахи руки его напоминают им простор вольной жизни,
гордые порывы свободной мысли и горячего
сердца — порывы, заглушённые в несчастных страдальцах, но погибшие не совсем без следа.
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты
гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое
сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
«Любящее и
гордое сердечко, — подумал я, — а как долго надо мне было заслужить, чтоб ты для меня стала… Нелли». Но теперь я уже знал, что ее
сердце предано мне навеки.
— Пожалуй, она никогда и никого не любила, кроме себя. В ней пропасть властолюбия, какая-то злая и
гордая сила. И в то же время она — такая добрая, женственная, бесконечно милая. Точно в ней два человека: один — с сухим, эгоистичным умом, другой — с нежным и страстным
сердцем. Вот оно, читайте, Ромашов. Что сверху — это лишнее. — Назанский отогнул несколько строк свер-ху. — Вот отсюда. Читайте.
«Никому это непонятно. Нет у меня близкого человека», — подумал горестно Ромашов. На мгновение вспомнилась ему Шурочка, — такая сильная, такая
гордая, красивая, — и что-то томное, сладкое и безнадежное заныло у него около
сердца.
Судороги на лице царя заиграли чаще, но голос остался по — прежнему спокоен. Морозов стоял как пораженный громом. Багровое лицо его побледнело, кровь отхлынула к
сердцу, очи засверкали, а брови сначала заходили, а потом сдвинулись так грозно, что даже вблизи Ивана Васильевича выражение его показалось страшным. Он еще не верил ушам своим; он сомневался, точно ли царь хочет обесчестить всенародно его, Морозова,
гордого боярина, коего заслуги и древняя доблесть были давно всем известны?
Но такою
гордою и независимою она бывала только наедине. Страх не совсем еще выпарился огнем ласк из ее
сердца, и всякий раз при виде людей, при их приближении, она терялась и ждала побоев. И долго еще всякая ласка казалась ей неожиданностью, чудом, которого она не могла понять и на которое она не могла ответить. Она не умела ласкаться. Другие собаки умеют становиться на задние лапки, тереться у ног и даже улыбаться, и тем выражают свои чувства, но она не умела.
Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и
сердцем на устах —
Часы невидимо летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — все тихо стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы
гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
— Теперь слушайте же всю мою исповедь! — возопил Фома, обводя всех
гордым и решительным взглядом. — А вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего
сердца и видел все, все, тогда как вы еще и не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! я, может быть, ошибался, но я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?
Молодая жена, Александра Петровна, умная,
гордая и красивая, овладела совершенно нежным
сердцем вдовца и возненавидела его любимицу, свою молоденькую, но уже прекрасную падчерицу.
Лентовским любовались, его появление в саду привлекало все взгляды много лет, его
гордая стремительная фигура поражала энергией, и никто не знал, что, прячась от ламп Сименса и Гальске и ослепительных свечей Яблочкова, в кустах, за кассой, каждый день, по очереди, дежурят три черных ворона, три коршуна, «терзающие
сердце Прометея»…
Раньше Илья не думал о том, насколько серьёзно любит его эта женщина, а теперь ему казалось, что она любила сильно, крепко, и, читая её письмо, он чувствовал
гордое удовольствие в
сердце.
Лентовским любовались, его появление в саду привлекало все взгляды, его
гордая фигура поражала энергией, и никто не знал, что, прячась от ламп Сименса и Гальске и ослепительных свечей Яблочкова в кустах за кассой, каждый день дежурят три черных ворона, три коршуна, «терзающие
сердце Прометея».
Точно то же ощущал я теперь. Зачем я говорил с этим
гордым, непреклонным пенкоснимателем? — думалось мне. За что он меня сразил? Что обидного или неприличного"нашел он в том, что я высказал сомнения моего
сердца по поводу Чурилки? Неужели"наука"так неприступна в своей непогрешимости, что не может взглянуть снисходительно даже на тревоги простецов?
Память моя в своих глубочайших недрах сохранила детский облик ходульной плясуньи, и
сердце мое и нынче рукоплещет ей, как рукоплескало в тот ненастный день, когда она, серьезная и спокойная, не даря ни малейшего внимания ни глупым восторгам, ни дерзким насмешкам, плясала на своих высоких ходулях и ушла на них с
гордым сознанием, что не даровано помазанья свыше тем, кто не почувствовал драмы в ее даровом представлении.
Она удалялась в том же спокойном и
гордом молчании, с которым входила назад тому несколько минут на этот двор, но из глаз моих до сих пор не скрывается ее бледный спокойный лоб, ее взор
гордый и профиль Рашели, этой царственной жидовки, знавшей, с нею умерший секрет трогать до глубины онемевшие для высокого чувства
сердца буржуазной Европы.
Какими тайными путями пришел он от чувства
гордой и безграничной свободы к этой нежной и страстной жалости? Он не знал и не думал об этом. И жалел ли он их, своих милых товарищей, или что-то другое, еще более высокое и страстное таили в себе его слезы, — не знало и этого его вдруг воскресшее, зазеленевшее
сердце. Плакал и шептал...
Спать я легла такая
гордая, такая веселая, так
сердце билось, что сделалась маленькая лихорадка, и я всю ночь бредила о «Севильском цирюльнике».
— Конечно, я, может быть, не совсем еще его понимаю, не совсем его знаю. Знаете, я как будто всегда боялась его; он всегда был такой серьезный, такой как будто
гордый. Конечно, я знаю, что это он только смотрит так, что в
сердце его больше, чем в моем, нежности… Я помню, как он посмотрел на меня тогда, как я, помните, пришла к нему с узелком; но все-таки я его как-то слишком уважаю, а ведь это как будто бы мы и неровня?
Она хотела переломить себя, но с потрясающею силой хлынули из глаз ее слезы — и рыдания, поспешные, жадные рыдания огласили комнату.
Сердце во мне перевернулось… Я потерялся. Я видел Сусанну всего два раза; я догадывался, что нелегко ей было жить на свете, но я считал ее за девушку
гордую, с твердым характером, и вдруг эти неудержимые, отчаянные слезы… Господи! Да так плачут только перед смертью!
Как сладостно было
сердцу Монархини, когда искреннее усердие вещало Ей: «Сии трудолюбием и художеством украшенные места недавно были горестною пустынею, дикою степью; где сии обширные сады зеленеют и
гордые палаты возвышаются, там одни песчаные холмы представлялись унылому взору!
Не надо нам слова гнилого и праздного, погружающего в самодовольную дремоту и наполняющего
сердце приятными мечтами; а нужно слово свежее и
гордое, заставляющее
сердце кипеть отвагою гражданина, увлекающее к деятельности широкой и самобытной.
Стеснив дыханье, вверх лицом
(Хоть
сердце гордое и взгляды
Не ждали от небес отрады)
Лежал он на земле сырой,
Как та земля, и мрачный и немой!
Достойно примечания то, что он в опасностях всегда воображал себя избавителем, а не избавленным: знак
гордого, славолюбивого
сердца!
Не забудь утешить и старца: он был всегда добрым человеком; рука его, вооруженная лютым долгом воина, убивала
гордых неприятелей, но
сердце его никогда не участвовало в убийстве; никогда нога его, в самом пылу сражения, не ступала бесчеловечно на трупы несчастных жертв: он любил погребать их и молиться о спасении душ.
Между тем, другое, еще более радостное известие ожидало нежного отца:
гордый и знатный сосед, но человек с добрым
сердцем, побежденный постоянством и покорностью своего сына, согласился на его женитьбу на дочери Мирошева…
И то слышался ему последний стон безвыходно замершего в страсти
сердца, то радость воли и духа, разбившего цепи свои и устремившегося светло и свободно в неисходимое море невозбранной любви; то слышалась первая клятва любовницы с благоуханным стыдом за первую краску в лице, с молениями, со слезами, с таинственным, робким шепотом; то желание вакханки,
гордое и радостное силой своей, без покрова, без тайны, с сверкающим смехом обводящее кругом опьяневшие очи…
Вмиг в голове у меня загорелась идея… да, впрочем, это был только миг, менее чем миг, как вспышка пороха, или уж переполнилась мера, и я вдруг теперь возмутился всем воскресшим духом моим, да так, что мне вдруг захотелось срезать наповал всех врагов моих и отмстить им за все и при всех, показав теперь, каков я человек; или, наконец, каким-нибудь дивом научил меня кто-нибудь в это мгновение средней истории, в которой я до сих пор еще не знал ни аза, и в закружившейся голове моей замелькали турниры, паладины, герои, прекрасные дамы, слава и победители, послышались трубы герольдов, звуки шпаг, крики и плески толпы, и между всеми этими криками один робкий крик одного испуганного
сердца, который нежит
гордую душу слаще победы и славы, — уж не знаю, случился ли тогда весь этот вздор в голове моей или, толковее, предчувствие этого еще грядущего и неизбежного вздора, но только я услышал, что бьет мой час.
Хоть не удалось с ней слова перемолвить Михайле Данилычу, хоть Настя целый вечер глядела на него неласково, но величавая,
гордая красота ее сильно ударила по
сердцу щеголеватого купчика.
Два рода людей знают бога: люди с смиренным
сердцем, — всё равно, умные ли они или глупые, — и люди истинно разумные. Только люди
гордые и среднего разума не знают бога.
Кишенский и Висленев окинули друг друга
гордым оком и несытым
сердцем. От Горданова это не скрылось, и он, уловив взгляд внутренне смеявшейся Алины, отвернулся, вышел на балкон и расхохотался. Алина открыла рояль, и страстные звуки Шопена полились из-под ее рук по спящему воздуху.
Чудесная это была сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях — как он заглядывал на землю и людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… чудесная сказка, но я ее на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и
сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного, доброго лица с
гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом.
Отшельник! ты отжил жизнь в пустыне, и тебе, быть может, непонятно, какое я чувствовал горе, слушая, что отчаяние говорит устами этой женщины, которую я знал столь чистой и
гордой своею непорочностию! Ты уже взял верх над всеми страстями, и они не могут поколебать тебя, но я всегда был слаб
сердцем, и при виде таких страшных бедствий другого человека я промотался… я опять легкомысленно позабыл о спасении своей души.
Бедная русская армия, бедный, бедный русский народ! Вот что должно было зажечь его огнем борьбы и одушевления, — желание угодить начальству!.. Но напрасно автор-патриот думает, будто и японцы только «исполняли приказания своего начальства». Нет, этот огонь не греет души и не зажигает
сердца. А души японцев горели сверкающим огнем, они рвались к смерти и умирали улыбаясь, счастливые и
гордые.
— Я всегда считал ее способной на все, это
гордое, злое существо, без
сердца, без религии, без нравственных правил — костил он везде княжну.
Другую на моем месте эти слова порадовали бы; но, видно, у меня злое
сердце, злая натура…
гордая не по породе!..
Но когда мой Антонио сделался лекарем наукою и практикой,
сердце мое, побежденное его душевными качествами, любовью к нему, оттолкнуло от себя гласность мщения, которою я хотел оклеймить
гордого барона.
Лучше умереть, и умереть любимою,
гордою, счастливою его любовью, с именем невесты, любовницы, друга, унеся с собою память
сердца милого человека.