Неточные совпадения
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот
голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного
круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
— Понимаете: небеса! Глубина,
голубая чистота, ясность! И — солнце! И вот я, — ну, что такое я? Ничтожество, болван! И вот — выпускаю
голубей. Летят,
кругами, все выше, выше, белые в
голубом. И жалкая душа моя летит за ними — понимаете? Душа! А они — там, едва вижу. Тут — напряжение… Вроде обморока. И — страх: а вдруг не воротятся? Но — понимаете — хочется, чтоб не возвратились, понимаете?
— А
голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, — в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем, ночь, темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки.
Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да — черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
— Валентин — смутил тебя? — спросила она, усмехаясь. — Он — чудит немножко, но тебе не помешает. У него есть страстишка —
голуби. На
голубях он жену проморгал, — ушла с постояльцем, доктором. Немножко — несчастен, немножко рисуется этим, — в его
кругу жены редко бросают мужей, и скандал очень подчеркивает человека.
Над головой у нас
голубое, чудесное небо, вдали террасы гор,
кругом странная улица с непохожими на наши домами и людьми тоже.
Долго мы не выйдем из магического
круга этого
голубого, вечно сияющего лета.
Ночь была ясная. Одна сторона реки была освещена, другая — в тени. При лунном свете листва деревьев казалась посеребренной, стволы — белесовато-голубыми, а тени — черными. Кусты тальника низко склонились над водой, точно они хотели скрыть что-то около своих берегов.
Кругом было тихо, безмолвно, только река слабо шумела на перекатах.
Вид из него обнимал верст пятнадцать
кругом; озера нив, колеблясь, стлались без конца; разные усадьбы и села с белеющими церквами видны были там-сям; леса разных цветов делали полукруглую раму, и черезо все —
голубая тесьма Москвы-реки.
Кругом — улица и дома, вверху — старая перекладина ворот, и на ней два
голубя.
Задолго, прежде чем голубка начнет нести яйца,
голубь витютин уже не расстается с ней ни на одну минуту, очень часто ласкается, целует ее страстно и продолжительно или воркует, ходя
кругом, беспрестанно наклоняясь и выпрямляясь и раздувая перья на шее, как гриву, а хвост — как веер.
Тоже иногда в полдень, когда зайдешь куда-нибудь в горы, станешь один посредине горы,
кругом сосны, старые, большие, смолистые; вверху на скале старый замок средневековый, развалины; наша деревенька далеко внизу, чуть видна; солнце яркое, небо
голубое, тишина страшная.
Аудиториум. Огромный, насквозь просолнечный полушар из стеклянных массивов. Циркулярные ряды благородно шарообразных, гладко остриженных голов. С легким замиранием сердца я огляделся
кругом. Думаю, я искал: не блеснет ли где над
голубыми волнами юниф розовый серп — милые губы О. Вот чьи-то необычайно белые и острые зубы, похоже… нет, не то. Нынче вечером, в 21, О придет ко мне — желание увидеть ее здесь было совершенно естественно.
Этот Нуль мне видится каким-то молчаливым, громадным, узким, острым, как нож, утесом. В свирепой, косматой темноте, затаив дыхание, мы отчалили от черной ночной стороны Нулевого Утеса. Века — мы, Колумбы, плыли, плыли, мы обогнули всю землю
кругом, и, наконец, ура! Салют — и все на мачты: перед нами — другой, дотоле неведомый бок Нулевого Утеса, озаренный полярным сиянием Единого Государства,
голубая глыба, искры радуги, солнца — сотни солнц, миллиарды радуг…
И я вместе с ним мысленно озираю сверху: намеченные тонким
голубым пунктиром концентрические
круги трибун — как бы
круги паутины, осыпанные микроскопическими солнцами (сияние блях); и в центре ее — сейчас сядет белый, мудрый Паук — в белых одеждах Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья.
Эмиль одет был, как приличествует выздоравливающему, в просторный шлафрок; мать намотала ему
голубую шерстяную косынку вокруг шеи; но вид он имел веселый, почти праздничный; да и все
кругом имело праздничный вид.
И все я был один, и все мне казалось, что таинственно величавая природа, притягивающий к себе светлый
круг месяца, остановившийся зачем-то на одном высоком неопределенном месте бледно-голубого неба и вместе стоящий везде и как будто наполняющий собой все необъятное пространство, и я, ничтожный червяк, уже оскверненный всеми мелкими, бедными людскими страстями, но со всей необъятной могучей силой воображения и любви, — мне все казалось в эти минуты, что как будто природа, и луна, и я, мы были одно и то же.
Только над головой большие звезды дрожали своими ресницами среди черной ночи, да
голубой луч от маяка подымался прямо вверх тонким столбом и точно расплескивался там о небесный купол жидким, туманным, светлым
кругом.
А
кругом — степь да небо! Зеленый океан внизу и
голубая беспредельность вверху. Чудное сочетание цветов… Пространство необозримое…
И вот они плавно, описывая широкие
круги, вздымаются вверх, в
голубую глубину неба, плывут, сверкая серебром и снегом оперения, все выше.
Когда мы подъезжали к Куриловке, погода была ясная, радостная. Кое-где во дворах молотили, пахло ржаною соломой. За плетнями ярко краснела рябина, и деревья
кругом, куда ни взглянешь, были все золотые или красные. На колокольне звонили, несли к школе образа, и было слышно, как пели: «Заступница усердная». А какой прозрачный воздух, как высоко летали
голуби!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков,
И в их
кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе
голубом.
Это величайшее торжество и апофеоз той великой силы, которая неудержимо льется с
голубого неба, каким-то чудом претворяясь в зелень, цветы, аромат, звуки птичьих песен, и все
кругом наполняет удесятеренной, кипучей деятельностью.
Ах как много цветов! И все они тоже улыбаются. Обступили
кругом Аленушкину кроватку, шепчутся и смеются тоненькими голосками. Алые цветочки, синие цветочки, желтые цветочки,
голубые, розовые, красные, белые, — точно на землю упала радуга и рассыпалась живыми искрами, разноцветными огоньками и веселыми детскими глазками.
Обе барыни подошли к самому
кругу и вслед за ними Лиза в
голубом платье и таких же лентах на голове, с широкими рукавами, из которых виднелись ее длинные белые руки с угловатыми локтями.
Быстро носясь
кругами в высоте, стая гонных, или чистых,
голубей то блестит на солнце яркой белизной, то мелькает темными пятнами, когда залетит за облако, застеняющее стаю от солнечных лучей.
На Надежде Алексеевне было
голубое платье с белыми цветами; небольшой венок из тех же цветов обвивал ее кудрявую головку; она улыбалась, играла веером, весело посматривала
кругом; она чувствовала себя царицей бала.
В тот самый год, осенним днем,
Между Железной и Змеиной,
Где чуть приметный путь лежал,
Цветущей, узкою долиной
Тихонько всадник проезжал.
Кругом, налево и направо,
Как бы остатки пирамид,
Подъемлясь к небу величаво,
Гора из-за горы глядит;
И дале царь их пятиглавый,
Туманный, сизо-голубой,
Пугает чудной вышиной.
Плыли под крутым обрывом; с него свешивались кудрявые стебли гороха, плети тыкв с бархатными листьями, большие жёлтые
круги подсолнухов, стоя на краю обрыва, смотрели в воду. Другой берег, низкий и ровный, тянулся куда-то вдаль, к зелёным стенам леса, и был густо покрыт травой, сочной и яркой; из неё ласково смотрели на лодку милые, как детские глазки,
голубые и синие цветы. Впереди тоже стоял тёмно-зелёный лес — и река вонзалась в него, как кусок холодной стали.
Стада диких
голубей вились около нее: то садились на каменный берег, то, поворачиваясь на воздухе и делая быстрые
круги, улетали из вида.
Навстречу ему нёсся шум возвращавшегося стада. Вот и церковь, низенькая и широкая, с пятью главами, выкрашенными
голубой краской, обсаженная
кругом тополями, вершины которых переросли её кресты, облитые лучами заката и сиявшие сквозь зелень розоватым золотом.
Они были над кручей, над которой громоздились камни и среди них деревья, казавшиеся крошечными, а прямо перед ними расстилалась беспредельная даль океана, красивого,
голубого.
Кругом царила тишина, и только тихий гул прибоя нарушал эту торжественную тишину.
Один остался в светелке Петр Степаныч. Прилег на кровать, но, как и прошлую ночь, сон не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат, в ушах трезвон, в глазах появились красные
круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце открыл. Потянул в светлицу ночной холодный воздух, но не освежил Самоквасова. Сел у окна Петр Степаныч и, глаз не спуская, стал глядеть в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный
голубь трепещет его сердце. «Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
— Должно быть, что так-с, —
кругом поводя
голубыми глазами, с усмешкой отозвался половой.
На потолке были изображены парившие в небесах ангелы, серафимы, херувимы, девятью
кругами летали они один
круг в другом, а в середине парил святый дух в виде
голубя с сиянием, озаряющим парящие
круги небесных сил.
— Здравствуй, Мироновна! — переступая вдовин порог, громко вскликнул Василий Борисыч. — Здравствуйте, девицы-красавицы!.. Примите меня, голубоньки, во свой
круг, во свое веселье девичье,
приголубьте меня словом сладким, ласковым, — прибавил он, вешая шапку на колок.
На часах был треугольник из
голубой эмали, в нем
круг, по ободку какая-то надпись; сначала он ее не мог разобрать.
Дальше, дальше уходил берег… Необъятная ширь
кругом и золотой поток лучезарного солнца там, наверху, под
голубым куполом неба, точно яркая безмолвная сказка
голубых высот.
Над сумрачным лесом раскинулось бледное зелено-голубое небо, окрашенное на западе в желтые и оранжевые цвета;
кругом стало как будто еще тише, белый снег немного порозовел, стало заметно холоднее.
Высокая, тонкая, с тонкими стенами и очень тонкими перилами, хрупкая, нежная, выкрашенная в светло-голубой цвет, увешанная
кругом занавесами, портьерами, драпри, — она напоминает собой миловидную, хрупкую, кисейную барышню.
— Ах, не надо ссориться! Пожалуйста, не надо, — произнес хромой Алеша, ласково оглядывая
круг детей своими добрыми
голубыми глазами.
Мы вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые волны мрачно и медленно вздымались, водная гладь казалась выпуклою. По ту сторону озера нежно
голубели далекие горы. На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а
кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как тоска. В отрогах и на вершинах белел снег. Черные горы эти казались густо закопченными, и боры на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает в долго не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и боры.
После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в
голубом шарфе и масакà нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла
кругом нее, маленькою ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.