Неточные совпадения
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее
голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и
свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
А вслед за ним не менее мощно звучал
голос другого гения, властно и настойчиво утверждая, что к
свободе ведет только один путь — путь «непротивления злу насилием».
— Вы не только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь открыла рот, сказала, что люблю — чтоб испытать вас, а вы — посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к допросу. Вы, развитой ум, homme blase, grand coeur, [человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь
свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и в друзья! Ну, если я люблю, — решительно прибавила она, понижая
голос и закрывая окно, — тогда что?
— «А по-моему, — это опять первый
голос, — лучше недоимки очищать, потому что своевременная уплата повинностей есть первый признак человека, созревшего для
свободы».
— Товарищи! — раздался
голос Павла. — Солдаты такие же люди, как мы. Они не будут бить нас. За что бить? За то, что мы несем правду, нужную всем? Ведь эта правда и для них нужна. Пока они не понимают этого, но уже близко время, когда и они встанут рядом с нами, когда они пойдут не под знаменем грабежей и убийств, а под нашим знаменем
свободы. И для того, чтобы они поняли нашу правду скорее, мы должны идти вперед. Вперед, товарищи! Всегда — вперед!
— Да, Дмитрий Павлович, — промолвила она, и
голос ее прозвучал чем-то особенным, какой-то несомненной искренностью и важностью, —
свободу, больше всего и прежде всего.
Когда деспот от власти отрекался,
Желая Русь как жертву усыпить,
Чтобы потом верней ее сгубить,
Свободы голос вдруг раздался,
И Русь на громкий братский зов
Могла б воспрянуть из оков.
Тогда, как тать ночной, боящийся рассвета,
Позорно ты бежал от друга и поэта,
Взывавшего: грехи жидов,
Отступничество униатов,
Вес прегрешения сарматов
Принять я на душу готов,
Лишь только б русскому народу
Мог возвратить его
свободу!
Ура!
И вот, с одной стороны, люди, христиане по имени, исповедующие
свободу, равенство, братство, рядом с этим готовы во имя
свободы к самой рабской, униженной покорности, во имя равенства к самым резким и бессмысленным, только по внешним признакам, разделениям людей на высших, низших, своих союзников и врагов, и во имя братства — готовы убивать этих братьев [То, что у некоторых народов, у англичан и американцев, нет еще общей воинской повинности (хотя у них уже раздаются
голоса в пользу ее), а вербовка и наем солдат, то это нисколько не изменяет положения рабства граждан по отношению правительств.
— «Les novogorodiens disaient oui, disaient oui — et perdirent leur liberté»; «Die Novogorodien sagten ja, und sagten ja — und verloren ihre Freiheit», [Новгородцы говорили да, говорили да — и потеряли
свободу (фр.).] — вдруг отозвались
голоса из разных углов комнаты.
— И все-таки объясниться не лишнее, — упорствовал я. — Вот ты говоришь: хуже не бывало! — а сам между тем живешь да поживаешь! Это тебе заметить могут. Недаром с Москвы благонамеренные
голоса несутся: зачем, мол, цензура преграды"им"ставит! пускай на
свободе объяснятся!
— То самое! — твердо сказал старик. — Смутилась Россия, и нет в ней ничего стойкого: все пошатнулось! Все набекрень живут, на один бок ходят, никакой стройности в жизни нет… Орут только все на разные
голоса. А кому чего надо — никто не понимает! Туман на всем… туманом все дышат, оттого и кровь протухла у людей… оттого и нарывы… Дана людям большая
свобода умствовать, а делать ничего не позволено — от этого человек не живет, а гниет и воняет…
Но вот уже и над ухом прозвучал призывный
голос смерти: ушел из шайки на
свободу Андрей Иваныч, матрос.
Так пел казак, шагом выезжая на гору по узкой дороге, беззаботно бросив повода и сложа руки. Конь привычный не требовал понуждения; и молодой казак на
свободе предавался мечтам своим. Его
голос был чист и полон, его сердце казалось таким же.
Разумеется, я только качал головою и моргал глазами в знак единомыслия, хотя, признаюсь, когда он, подобно народному трибуну, восклицал: «
Свободы больше!
свободы!» — я так и думал, что
голос его дрогнет.
— Не сочувствуете, потому что не знаете их. Это несочувствие с чужого
голоса. Иезуиты, поверьте мне, в принципе стремятся к высшему благу, к торжеству высшей
свободы всего человечества.
Подлинный аристократизм есть не что иное, как достижение духовной
свободы, независимости от окружающего мира, от человеческого количества, в какой бы форме оно ни явилось, как слушание внутреннего
голоса,
голоса Бога и
голоса совести.
И другой
голос говорит во мне, что все должны быть спасены, что
свобода человека должна быть просветлена изнутри, без насилия над ней, чтò приходит через Христа, чтò и есть спасение.
Когда весною выпускают птицу на
свободу, она должна лететь так, как этот
голос: без цели, без дороги, стремясь исчертить, обнять, почувствовать всю звонкую ширь небесного пространства.
Хорошо бы всю жизнь сидеть здесь на скамье и сквозь стволы берез смотреть, как внизу под горой клочьями бродит вечерний туман, как далеко-далеко над лесом черным облаком, похожим на вуаль, летят на ночлег грачи, как два послушника — один верхом на пегой лошади, другой пешком — гонят лошадей на ночное и, обрадовавшись
свободе, шалят, как малые дети; их молодые
голоса звонко раздаются в неподвижном воздухе, и можно разобрать каждое слово.
В стране, где существует полная
свобода печати и где каждый может критиковать в ней всякое неправильное действие правительства и его органов, Николаю Герасимовичу было далеко не дурно заручиться защитником, имеющим
голос и влияние в либеральной прессе и могущим всегда громить правительство и возмущаться его неправильными действиями относительно его клиента.
Не гукнет нигде звук человеческого
голоса, не дает около него отзыва жизнь хотя дикого зверя; только стая лебедей, спеша застать солнце на волнах Чудского озера, может быть родного, прошумела крыльями своими над его головою и гордым, дружным криком
свободы напомнила ему тяжелое одиночество и неволю его.
Солнце начало пригревать сильнее, и снега стали таять быстро. На Чусовой то и дело раздавался треск — это ломался лед.
Голоса набирающей силу весны казались Ермаку Тимофеевичу и его людям лучшей на свете мелодией — вестью будущей
свободы.
— Князь, я молода, — почти с мольбой в
голосе начала она, — а между тем я еще не насладилась жизнью и
свободой, так украшающей эту жизнь. Со дня окончания траура прошел с небольшим лишь месяц, зимний сезон не начинался, я люблю вас, но я вместе с тем люблю и этот блеск, и это окружающее меня поклонение, эту атмосферу балов и празднеств, этот воздух придворных сфер, эти бросаемые на меня с надеждой и ожиданием взгляды мужчин, все это мне еще внове и все это меня очаровывает.
«Война есть наитруднейшее подчинение
свободы человека законам Бога», говорил
голос.