Неточные совпадения
Жюли и Верочка опять покричали, опять посолидничали, при прощанье стали вовсе солидны, и Жюли вздумала спросить, — прежде не случилось вздумать, — зачем Верочка заводит мастерскую? ведь если она думает о деньгах, то гораздо легче ей сделаться актрисою, даже
певицею: у нее такой сильный
голос; по этому случаю опять уселись.
Вера Павловна раскрывает полог, чтобы подать руку Бозио, но
певица хохочет, да ведь это не Бозио, а скорее де-Мерик в роли цыганки в «Риголетто», но только веселость хохота де-Мерик, а
голос Бозио, и отбегает, и прячется за пологом; как досадно, этот полог прячет ее, и ведь прежде его не было, откуда он взялся.
Я, впрочем, не помню, чтобы встречались хорошие
голоса, но хуже всего было то, что и певцы и
певицы пели до крайности вычурно; глотали и коверкали слова, картавили, закатывали глаза и вообще старались дать понять, что, в случае чего, недостатка по части страстности опасаться нет основания.
И ужасным басом, заржавленным и неподатливым
голосом она запела, делая самые нелепые жесты, но, очевидно, подражая когда-то виденной ею шансонетной
певице третьего разбора...
И эти бедные вирши (напечатанные, кажется, в «Аонидах») не только в пении, где мелодия и
голос певца или
певицы придают достоинство и плохим словам, но даже в чтении производили на меня живое и грустное впечатление.
Ее любимицей была старшая Соня, в полном смысле красавица, с великолепным
голосом, который музыкальная мачеха, хорошая
певица, развила в ней сама, и маленькая девочка стала вскоре в подходящих ролях выступать в театре отца, а Вася стал помощником режиссера.
Старшая не могла говорить без восторга о живописи, потому что сама копировала головки en pastel [пастелью (франц.)]; средняя приходила почти в исступление при имени Моцарта, потому что разыгрывала на фортепианах его увертюры; а меньшая, которой удалось взять три урока у знаменитой
певицы Мары, до того была чувствительна к собственному своему
голосу, что не могла никогда промяукать до конца «ombra adorata» [»возлюбленная тень» (итал.)] без того, чтоб с ней не сделалось дурно.
В ее
голосе, которым она пропела эту рыцарскую песню, было столько же скромной твердости, сколько в ее тихом шествии на ходулях; но эта рыцарская песня не нашла сочувствия ни в ком, кроме одной слабонервной дворняжки, начавшей подвывать
певице самым раздирающим
голосом и успокоившейся только после пинка, отпущенного ей сострадательным прохожим.
Несмотря на слабость своего здоровья, Алексей тоже распутничал. У него была, видимо, постоянная и давняя любовница, москвичка, содержавшая хор
певиц, дородная, вальяжная женщина с медовым
голосом и лучистыми глазами. Говорили, что ей уже сорок лет, но по лицу её, матово-белому, с румянцем под кожей, казалось, что ей нет и тридцати.
Часов до двенадцати, до часу он сидел в общем зале, за одним из бесчисленных столиков, среди целого разноцветного моря лиц,
голосов, костюмов, боком к открытой сцене, где поочередно являлись
певицы и певцы, иногда и жонглеры и акробаты.
Офицер благодарил Дарью Ивановну за доставленное ему наслаждение своим небесным
голосом, которым она с таким чувством пропела свою превосходную арию, и сравнил ее с Асандри [Асандри — итальянская
певица, гастролировавшая в России в середине 40-х годов.].
— Это уж вы напрасно, — вступился Василий Борисыч. — Не в меру своих
певиц умаляете!..
Голоса у них чистые, ноту держат твердо, опять же не гнусят, как во многих местах у наших христиан повелось…
Но
голос смолк. Моряки постояли, ожидая, не запоет ли
певица еще. Какая-то тень мелькнула на балконе и скрылась. В вилле погасли огоньки, и моряки пошли к пристани, у которой дожидался их катер с «Коршуна».
— Это из Шопена, — заговорила княгиня, томно улыбаясь и держа руки, как институтка. — Прелестная вещь! Она у меня, доктор, смею похвастать, и
певица прелестная. Моя ученица… Я в былые времена была обладательницей роскошного
голоса. А вот эта… Вы ее знаете?
«Я вам пишу, чего же боле… Что я могу еще сказать», — запел он высоким
голосом, подражая одной из оперных
певиц.
Остановился он в дверях и начал искать мелькнувшую перед ним голову с русыми косами и с белой шеей, выходившей так стройно из-под фрезы. Не мог он не сознать того, что он действительно ищет глазами и эти косы, и эту шею. Там, на эстраде, какая-то
певица что-то такое выделывала; а в его ушах все еще звучал несколько густой, ясный и горячий
голос двух самых простых фраз.
— Да, порох, — сказал граф. — В меня пошла! И какой
голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу,
певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.