Неточные совпадения
Внезапный звук пронесся среди деревьев с неожиданностью тревожной погони; это запел кларнет.
Музыкант, выйдя на палубу, сыграл отрывок мелодии, полной печального, протяжного повторения. Звук дрожал, как
голос, скрывающий горе; усилился, улыбнулся грустным переливом и оборвался. Далекое эхо смутно напевало ту же мелодию.
Покуда Спивак играл, Иноков не курил, но лишь только
музыкант, оторвав усталые руки от клавиатуры, прятал кисти их под мышки себе, Иноков закуривал дешевую папиросу и спрашивал глуховатым, бескрасочным
голосом...
По
голосу я сначала даже и не принял его за соловья, но потом разглядел и признал в нем пернатого
музыканта.
При мне у Плавина один господин доказывал, что современная живопись должна принять только один обличительный, сатирический характер; а другой —
музыкант — с чужого, разумеется,
голоса говорил, будто бы опера Глинки испорчена тем, что ее всю проникает пассивная страсть, а не активная.
Светает, в церквах веселый звон, колокола, торопливо захлебываясь, оповещают, что воскрес Христос, бог весны; на площади
музыканты сдвинулись в тесное кольцо — грянула музыка, и, притопывая в такт ей, многие пошли к церквам, там тоже — органы гудят славу и под куполом летают множество птиц, принесенных людьми, чтобы выпустить их в ту минуту, когда густые
голоса органа воспоют славу воскресшему богу весны.
В бархатном сюртуке, в голубом либо в розовом галстуке, художник какой-нибудь непризнанный, певец без
голосу,
музыкант на неизвестном инструменте, а то так и вовсе темная личность, а голову держит гордо.
А вечером мы опять в кофейной. По заливу плавают лодки с татарской музыкой: бубен и кларнет. Гнусаво, однообразно, бесконечно-уныло всхлипывает незатейливый, но непередаваемый азиатский мотив… Как бешеный, бьет и трепещется бубен. В темноте не видать лодок. Это кутят старики, верные старинным обычаям. Зато у нас в кофейной светло от ламп «молния», и двое
музыкантов: итальянец — гармония и итальянка — мандолина играют и поют сладкими, осипшими
голосами...
И вот однажды, спустя месяца три, тихим весенним вечером, в то время когда
музыканты играли вальс «Ожидание», чей-то тонкий
голос воскликнул испуганно...
Актер, как
музыкант, обязан доиграться, то есть додуматься, до того звука
голоса и до той интонации, какими должен быть произнесен каждый стих: это значит — додуматься до тонкого критического понимания всей поэзии пушкинского и грибоедовского языка.
— А
музыканта позовете? — спросила Татьяна Ивановна не совсем твердым
голосом.
— Ах, помилуйте! Отличный скрипач, в Парижской консерватории воспитывался, удивительный
музыкант… Он говорил мне, что «mademoiselle, если бы с вашим
голосом да поучиться у хорошего учителя, то это было бы просто удивительно». Просто все пальчики мне перецеловал… Но где здесь учиться?
Ему чудится
голос друга-музыканта, защищающего его перед толпой: «Вы могли презирать его, мучить, унижать, а он был, есть и будет неизмеримо выше всех вас.
— Играйте, играйте! — закричал женский
голос. Рабочие оставили работу и, почесываясь, подошли к
музыкантам. Они стали впереди, чтобы им было видно лицо Ильки.
— Милое дитя… — произнесла она, и точно музыка под рукой незримого
музыканта зазвучал в наших ушах ее
голос, — я знаю, что вы декламировали сейчас.
Невольно присоединила к ним
голос свой девица Рабе, сначала изумленная и обрадованная нечаянным подарком
музыкантов.
— Я и теперь под чужим небом; видел людей, которые везде одинаковы, — возразил младший
музыкант, неплодовитый на ответы и приметно несклонный к откровенности.
Голос его в этом возражении отзывался какою-то раздражительностью характера, несогласною с наружностью смиренного странника.
Тогда появляются в деревенском кружке
музыканты с волынкой и скрипкой, девчата пускаются в пляс, довольно легкий и грациозный, распевают тонкими
голосами веселые песни.