Неточные совпадения
Хлестаков и
Лука Лукич, который почти выталкивается из дверей. Сзади его слышен
голос почти вслух: «Чего робеешь?»
— Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. — дрогнувшим
голосом запричитал
Лука, бросаясь снимать с гостя верхнее пальто и по пути целуя его в рукав сюртука. — Выжил я из ума на старости лет… Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
— А
Луку Назарыча повидать бы, — ответил хриплый
голос. — Мы до него пришли…
— В гору!.. — ослабевшим
голосом шептал
Лука Назарыч, закрывая глаза от охватившей его усталости.
— Гей,
Лука! — послышался ему недалеко из чащи пронзительно-звучный
голос Назарки. — Казаки ужинать пошли.
— Дядя! Ау! Дядя! — резко крикнул сверху
Лука, обращая на себя внимание, и все казаки оглянулись на Лукашку. — Ты к верхнему протоку сходи, там табун важный ходит. Я не вру. Пра! Намеднись наш казак одного стрелил. Правду говорю, — прибавил он, поправляя за спиной винтовку и таким
голосом, что видно было, что он не смеется.
— Ты ей не сказывай, смотри, что я прислал; а поди посмотри, муж дома, что ли? — говорил
Лука резким
голосом.
Я встрепенулся и вижу, в ней стоит дядя
Лука и не своим, передавленным
голосом говорит...
— Никита Григорьич, — начал он пищать своим тоненьким
голосом, — позвольте мне пересесть. С Ферапонтовым сидеть нельзя-с: он
луку наелся.
Все ведь, брат, это брехачи: «Господа судьи, господа присяжные, внемлите
голосу вашей совести!» А сам в это время думает: приведет ли мне господь содрать с моего клиента побольше да повернее; а те тоже — шельма-народец: как ему выиграл процесс, так он, словно из
лука стрела, от тебя стрекнет; другого с собаками потом не отыщешь.
— Это все не то. Это все праздные речи! — глухим своим
голосом вмешался в спор
Лука Благоприобретов, медвежевато выползая из своего угла. — И Пушкин ваш, и все эти баре — все это один голый разврат, потому что сама эстетика и это так называемое искусство пресловутое — тоже разврат. И всех бы их на осину за это! Вот что-с!
«А ты скажи, зачем ты не арестован? Нет, ты, брат, постой! ты нам прежде скажи, зачем и почему ты не арестован? Зачем
Лука арестован, а ты нет?» — смутно звучат в ушах Полоярова как будто бы давнишние
голоса.
— Ну-с, перед кулебякой выпить, — продолжал секретарь вполголоса; он уже так увлекся, что, как поющий соловей, не слышал ничего, кроме собственного
голоса. — Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на нее глазом, отрежешь этакий кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь ее есть, а с нее масло, как слезы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с
луком…
Фельдшер вздохнул и задумался. А китаец тихим, бесстрастным
голосом рассказывал, что у него тоже есть «мадама» и трое ребят, что все они живут в Мукдене. А Мукден, как мухами, набит китайцами, бежавшими и выселенными из занятых русскими деревень. Все очень вздорожало, за угол фанзы требуют по десять рублей в месяц, «палка»
луку стоит копейку, пуд каоляна — полтора рубля. А денег взять негде.
Голос ее так задрожал, что
Лука Иванович быстро поднял до той минуты опущенную голову и увидал, как глаза ее ушли в орбиты, а щеки мгновенно осунулись.
Лука Иванович вздрогнул и быстро обернулся от одних звуков
голоса. Увидал он в двух шагах от себя небольшого роста человека, совсем желтого, с впалыми, тоже желтыми глазами, в суконном старом картузе, без всяких признаков белья, в желтоватом летнем пальто-сак и смазных сапогах, поверх которых болтались похожие на нанковые штаны. Шея у него обмотана была пестрым засаленным шарфом.
Лука Иванович дал стащить с себя свою незатейливую шубку на кротовых"спинках", как он называл ее мех, и снял бахилы, держась за косяк двери, ведущей в его рабочую комнату. А с левой стороны светилась внизу щель вдоль другой двери, и оттуда доносился не то разговор, не то чье-то монотонное, Точно дьячковское, чтение. Оно вдруг прекратилось на несколько секунд, но потом опять пошло гудеть.
Голос был явственно — мужской.
— Да-с; но вы понимаете, добрейший
Лука Иванович, что теперь время тугое, книги нейдут, надо много затратить на такое издание. Вот я и хотел вам предложить, —
голос его понизился и стал еще мягче, — быть главным деятелем этого сборника; работы будет вдоволь, и я вам вполне ее гарантирую хоть на два года, но так, чтобы плата за пьесу была в округу, без расчета по листам.
Спустили гроб в полуоттаявшую яму среди унылого, равнодушного молчания. Ничьего
голоса не раздалось в память покойного. Оставшиеся"до конца"потянулись сначала гуськом, а миновав ворота, сгруппировались по три, по четыре человека, и точно все повеселели, отдежурив сколько нужно было.
Лука Иванович почти что не был знаком ни с кем из провожавших покойника, но с двоими кланялся, а поименно знал многих.
Голос, заставивший
Луку Ивановича вздрогнуть, терялся еще в самой гортани: до того он был глух и сипл.
Он выбежал из гостиной.
Лука Иванович остался у окна, прислушиваясь к тому, что произойдет в передней. Раздался звонок. Шумно растворились двери, кто-то вскрикнул и засмеялся, — он узнал
голос Юлии Федоровны.
Лука Иванович не успел хорошенько осмотреться, как его имя произнес сзади знакомый ему
голос...
— Только не ускользайте, как в последнюю среду, — говорил он
голосом, заставившим
Луку Ивановича покраснеть.
— Чего же вы ждете в этой пошлости? — повторил
Лука Иванович с такой суровостью, что сам не верил звукам своего
голоса.
— Посмею, — ответил
Лука Иванович, и
голос его дрогнул страстной нотой, — посмею!.. Вы меня обманули своей жизненностью, свежестью; я увидал в вашей натуре прекрасные дары, вы сами предложили мне указать вам другие интересы…
Лука Иванович узнал
голос Татьяны; но кто с ней говорил, он не мог распознать: в голове его не было еще никакого отчетливого представления о том, где он, почему так громко кто-то говорит, который час, начинается день или уже кончается?..
И
Лука Иванович, и m-me Патера разом расхохотались. Князь представлял все в лицах и старался даже подражать
голосам учителя и ученика.
— Да, и не по финансам, — уже совсем не по-своему проговорил
Лука Иванович. Интонация его
голоса значила в переводе:"нечего тут острить, иди своей дорогой".
— Нет, не надо! — заговорила она вдруг горячо и сосредоточенно, но как бы подавляя звуки собственного
голоса. — Не надо этого,
Лука Иваныч, ради самого Бога, не надо!..
— Постойте-ка, братцы, попробуем мы, возьмет ли наш гостинец! — сказал один из дружинников и начал натягивать тетиву у
лука, и когда стрела, нацеленная в сидящего, готова была полететь в цель, незнакомец, как бы придя в себя, нетерпеливо крикнул зычным
голосом...
—
Лука Иванович, — выговорила с падением
голоса Юлия Федоровна, — я просто точно с неба свалилась… так это неожиданно.
Щеки ее разгорелись, яркими точками блистали глаза, даже грудь заметно взволновалась;
Лука Иванович не мог не взглянуть на нее, так ее
голос показался ему тепел, а ее лицо заставило его с нескрываемым волнением податься немного вперед.
— Постойте-ка, братцы, попробуем мы, возьмет ли наш гостинец! — сказал один из дружинников и начал натягивать тетиву у
лука, и когда стрела, прицеленная в сидящего, готова была полететь в цель, незнакомец, как бы придя в себя, нетерпеливо крикнул зычным
голосом...
— Анна Каранатовна! — остановил ее
Лука Иванович глухим
голосом и хотел что-то еще сказать, да дверь приотворилась и показалась опять Настенька, протирая глазенки обоими кулачками и морща их против света.
— Окажите великодушие! — воскликнул Мартыныч со слезами в
голосе и ударил себя в грудь. — Вы благородной души человек, и столько я вас уважаю,
Лука Иваныч!.. Ведь я перед вами — на ладони! Анна Каранатовна говорила вам про свое согласие… Не извольте гневаться: все это по душе сделалось, никакой продерзости я и в мыслях не имел.
Лука Иванович с трудом освободился от его объятий; но пухленький господин все лез к нему, нашептывая удушливым, жирным
голосом...
Тайный ли
голос крови, или заманчивый вкус сладкой печеной луковицы, сразу расположил сироток к Пизонскому. Они сползли с завалины, уселись одна против другой на его коленях и сосали
лук, теребя ручонками ясную солдатскую пуговицу, пришитую к воротнику его коленкорового халата.
Тайный ли
голос крови или заманчивый вкус сладкой печеной луковицы сразу расположил сироток к Пизонскому. Они сползли с завалины, уселись одна против другой на его коленях и сосали
лук, теребя ручонками ясную солдатскую пуговицу, пришитую к воротнику дядиного коленкорового халата.