Неточные совпадения
У полкового
командира и у Осадчего на всех ученьях было постоянное любовное соревнование в
голосах. И теперь даже в шестнадцатой роте была слышна щегольская металлическая команда Осадчего...
Еще секунда, еще мгновение — и Ромашов пересекает очарованную нить. Музыка звучит безумным, героическим, огненным торжеством. «Сейчас похвалит», — думает Ромашов, и душа его полна праздничным сиянием. Слышен
голос корпусного
командира, вот
голос Шульговича, еще чьи-то
голоса… «Конечно, генерал похвалил, но отчего же солдаты не отвечали? Кто-то кричит сзади, из рядов… Что случилось?»
Кто-то издали подал музыке знак перестать играть.
Командир корпуса крупной рысью ехал от левого фланга к правому вдоль линии полка, а за ними разнообразно волнующейся, пестрой, нарядной вереницей растянулась его свита. Полковник Шульгович подскакал к первой роте. Затягивая поводья своему гнедому мерину, завалившись тучным корпусом назад, он крикнул тем неестественно свирепым, испуганным и хриплым
голосом, каким кричат на пожарах брандмайоры...
— Хорошо, ребята! — слышится довольный
голос корпусного
командира. — А-а-а-а! — подхватывают солдаты высокими, счастливыми
голосами. Еще громче вырываются вперед звуки музыки. «О милый! — с умилением думает Ромашов о генерале. — Умница!»
Он приложил руки ко рту и закричал сдавленным
голосом, так, чтобы не слышал ротный
командир...
— Бон-да-рен-ко! — крикнул из-за стены полковой
командир, и звук его огромного
голоса сразу наполнил все закоулки дома и, казалось, заколебал тонкие перегородки передней. Он никогда не употреблял в дело звонка, полагаясь на свое необыкновенное горло. — Бондаренко! Кто там есть еще? Проси.
Жалобный
голос говорил довольно долго. Когда он кончил, опять раскатился глубокий бас
командира, но теперь более спокойный и смягченный, точно Шульгович уже успел вылить свой гнев в крике и удовлетворил свою жажду власти видом чужого унижения.
Теперь уже все шестнадцать ротных
командиров невпопад и фальшиво, разными
голосами запели...
Ромашов уже взошел на заднее крыльцо, но вдруг остановился, уловив в столовой раздраженный и насмешливый
голос капитана Сливы. Окно было в двух шагах, и, осторожно заглянув в него, Ромашов увидел сутуловатую спину своего ротного
командира.
— Нехорошо-с, — начал
командир рычащим басом, раздавшимся точно из глубины его живота, и сделал длинную паузу. — Стыдно-с! — продолжал он, повышая
голос. — Служите без году неделю, а начинаете хвостом крутить. Имею многие основания быть вами недовольным. Помилуйте, что же это такое?
Командир полка делает ему замечание, а он, несчастный прапорщик, фендрик, позволяет себе возражать какую-то ерундистику. Безобразие! — вдруг закричал полковник так оглушительно, что Ромашов вздрогнул. — Немысленно! Разврат!
Но вот уже последняя траншея, вот и
голос солдатика П. полка, узнавшего своего прежнего ротного
командира, вот и 3-й батальон стоит в темноте, прижавшись у стенки, мгновенно освещаемый выстрелами и слышный сдержанным говором и побрякиванием ружей.
Разве желание быть простым казаком, жить близко к природе, никому не делать вреда, а еще делать добро людям, разве мечтать об этом глупее, чем мечтать о том, о чем я мечтал прежде, — быть, например, министром, быть полковым
командиром?» Но какой-то
голос говорил ему, чтоб он подождал и не решался.
Как аукнется, так и откликнется. Вольский всегда здоровался веселым
голосом, и весело ему они отвечали.
Командир полка Беляев, старый, усталый человек, здоровался глухо, протяжно...
Велиткин, высокого роста, стоял на правом фланге третьим, почти рядом с ротным
командиром. Вдруг он вырвался из строя и бросился к Вольскому. Преступление страшнейшее, караемое чуть не расстрелом. Не успели мы прийти в себя, как Велиткин упал на колени перед Вольским и слезным
голосом взвыл...
— Встава-а-ть! — протяжно и сурово командует сильным
голосом наш маленький бородатый батальонный
командир, майор Черноглазов.
— Муз-зыканты, по мест-а-а-ам! — командует Замошников хриплым, нарочно задушенным
голосом, преувеличенно разевая рот и тряся закинутой назад головой: он, конечно, боится кричать громко и этими приемами изображает до известной степени оглушительность команды полкового
командира. — По-олк! Слуша-аай! На крау-у-ул! Музыка, играй… Трам, папим, тати-ра-рам…
Рота привыкла ко мне, и не только люди, лошади знают мой
голос!» Генерал отвечал, что он согласен, если новый
командир роты этим не оскорбляется.
Через десять минут из-за правого фланга выехал на своем громадном сером мерине полковой
командир. Его
голос оживленно и явственно раздался в утреннем воздухе.
Солдаты, составив ружья, бросились к ручью; батальонный
командир сел в тени, на барабан, и, выразив на полном лице степень своего чина, с некоторыми офицерами расположился закусывать; капитан лег на траве под ротной повозкой; храбрый поручик Розенкранц и еще несколько молодых офицеров, поместясь на разостланных бурках, собрались кутить, как то заметно было по расставленным около них фляжкам и бутылкам и по особенному одушевлению песенников, которые, стоя полукругом перед ними, с присвистом играли плясовую кавказскую песню на
голос лезгинки...
Звучный
голос нашего батальонного
командира разбудил меня. Все поднимались, потягивались, перекидывали через плечо шинели, только что служившие изголовьем.
И этот взгляд, и
голос, тихий и приветливый, и улыбка, и какая-то чарующая простота и скромность, которыми, казалось, дышала вся его фигура, — все это, столь не похожее на то, что юноша видел в двух
командирах, с которыми плавал два лета, произвело на него обаятельное впечатление, и он восторженно решил, что капитан «прелесть».
— A теперь смолкните, юнаки! «Он» близко… — послышался
голос одного из
командиров, обращенный к отряду. И словно по мановению волшебного жезла оборвалась песня в передних частях войска… Там, позади вспыхивало еще местами: — «Боже Сильный, Ты спасаешь нас от злобы и врагов…» — и тотчас же гасла, оборванная наполуслове.
Ревунов (не расслышав). Я уже ел, благодарю. Вы говорите: гуся? Благодарю… Да… Старину вспомнил… А ведь приятно, молодой человек! Плывешь себе по морю, горя не знаючи, и… (дрогнувшим
голосом) помните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой моряк не зажжется при воспоминании об этом маневре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от
командира и до последнего матроса — все встрепенулись…
В это время послышался снаружи
голос батальонного
командира: «С кем это вы, Николай Федорыч?»
Первой роты
командир под винтовкой стоит — тетка его за разбитый графин поставила; второй роты — бабушку свою в Москву рожать повез; третий роты — змея на крыше по случаю ясной погоды пускает; четвертой роты — криком кричит,
голосом голосит, зубки у него прорезываются; пятой роты — на индюшечьих яйцах сидит, потому как индюшка у него околевши; шестой роты — отца дьякона колоть чучело учит; седьмой роты — грудное дитя кормит, потому супруга его по случаю запоя забастовала…
Командир виселицу свою спичечную раскидал, встал из-за стола, ноги ножницами раззявил.
Голос мягкий, а под ним так смола и пробивается.
Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат
голоса своего
командира или, оглянувшись на него, побегут дальше.
— Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, — перебил штаб-ротмистр своим басистым
голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. — Вы при других офицерах говорите полковому
командиру, что офицер украл…
— Смир-р-р-на! — закричал полковой
командир потрясающим душу
голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
Денисов прямо от полкового
командира поохал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым
голосом произносил непонятные ругательства и угрозы.
«Сомкнись!» послышался щеголяющий
голос ротного
командира.
— Наделали дела! — проговорил он. — Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, — обратился он с упреком к батальонному
командиру. — Ах, мой Бог! — прибавил он и решительно выступил вперед. — Господа ротные
командиры! — крикнул он
голосом, привычным к команде. — Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? — обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
— По обоий сторона, ротмистр, — послышался ему
голос полкового
командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
—
Командир 3-й роты к генералу!
командира к генералу, 3-й роты к
командиру!… — послышались
голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Как я понял тогда причину его поступка, она была в том, что ротный
командир его, человек всегда внешне спокойный, в продолжение нескольких месяцев своим тихим, ровным
голосом, требующим беспрекословного повиновения и повторения тех работ, которые писарь считал правильно исполненными, довел его до высшей степени раздражения.
— Ка-а-ак стоишь? Где нога? Нога где? — закричал полковой
командир с выражением страдания в
голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.