Неточные совпадения
Был промежуток между скачками, и потому ничто не мешало разговору. Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их. Анна слушала его тонкий, ровный
голос, не пропуская ни одного слова, и каждое слово его казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
— Мы еще об этом подумаем и потолкуем, — отвечал
генерал. — Однако надлежит во всяком случае предпринять и военные меры. Господа, подайте
голоса ваши по законному порядку.
Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они видели в нем опрометчивость и дерзость молодого человека. Поднялся ропот, и я услышал явственно слово «молокосос», произнесенное кем-то вполголоса.
Генерал обратился ко мне и сказал с улыбкою: «Господин прапорщик! Первые
голоса на военных советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание
голосов. Г-н коллежский советник! скажите нам ваше мнение!»
— Хорошо, заканчивайте, — сказал решительно и строго
генерал и направился своими большими шагами невывернутых ног решительной, мерной походкой в кабинет. — Приятно видеть, — сказал
генерал Нехлюдову грубым
голосом ласковые слова, указывая ему на кресло у письменного стола. — Давно приехали в Петербург?
В трактире всегда сидели свои люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел от Турина. В зал пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления
генерал Слезкин. Он с компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским
голосом...
— Знаю, — сказал старый
генерал с неопределенным выражением в
голосе. — Какая просьба?
— И конечно… и я… и это по-княжески! И это… вы, стало быть,
генерал! И я вам не лакей! И я, я… — забормотал вдруг в необыкновенном волнении Антип Бурдовский, с дрожащими губами, с разобиженным дрожаньем в
голосе, с брызгами, летевшими изо рта, точно весь лопнул или прорвался, но так вдруг заторопился, что с десяти слов его уж и понять нельзя было.
— Этого быть не может! — крикнул сам председатель,
генерал, чуть даже не обиженным
голосом. — Я часто с ним, господа, рассуждаю и спорю, и все о подобных мыслях; но всего чаще он выставляет такие нелепости, что уши даже вянут, ни на грош правдоподобия!
Князь проговорил свои несколько фраз
голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую минуту вдруг громкий, новый
голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства,
генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
— Настасья Филипповна! — убеждающим, но встревоженным
голосом произнес
генерал.
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло: в
генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал себя как бы дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук, от легкой и в то же время как бы усталой походки, от самого звука ее
голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
— Все больше с ней, все! — отвечал
генерал не совсем решительным
голосом.
— Это я, отпирайте, — говорил
генерал не совсем уж смелым
голосом.
— Да, поди, взыщи; нет уж, матушка, приучил теперь; поди-ка: понажми только посильнее, прямо поскачет к губернатору с жалобой, что у нас такой и сякой исправник: как же ведь — генерал-адъютантша, везде доступ и
голос имеет!
— Может быть, очень может быть! — подхватил
генерал тем же несколько перепуганным
голосом.
— Сейчас, братец ты мой, — начал он каким-то веселым
голосом, — я встретил здешнего
генерала и писателя, Александра Иваныча Коптина.
Затем они начали ужинать;
генерал спросил шампанского, и когда уже порядочно было съедено и выпито, он начал как бы заискивающим
голосом...
— Он пишет, — продолжала Фатеева, и ее
голос при этом даже дрожал от гнева, — чтобы я или возвратила ему вексель, или он будет писать и требовать меня через генерал-губернатора.
— Негодяй! — почти задавленным
голосом произносил
генерал.
Голос, которым я высказал это убеждение, звучал такою искренностью, что
генерал был видимо поражен.
— Я тоже согласен с мнением
генерала, — присоединил свой
голос Прейн. — Если бы заменить Платона Васильича кем-нибудь другим, заводы много выиграли бы от этого, в чем я окончательно начинаю убеждаться.
— Что же мне теперь делать? — с капризными нотками в
голосе спрашивал Лаптев, когда
генерал вышел из экипажа.
Генерал указал на кушетку и несколько венских стульев, но мужички отказались наотрез, «свои ноги есть, постоим, ваше высокопревосходительство…» Ходокам нравилось солдатское лицо
генерала, потому строгий
генерал, справедливый, выходит. Громкий
голос и уверенные манеры тоже говорили в его пользу.
В таком градусе было что-то в
голосе и в лице
генерала, что заставляло самых смелых преследователей поскорее удаляться, чтобы не видеть этого лица, не слышать
голоса человека, на короткое время приходившего к сознанию своего ужасного положения…
— Спасибо, N-цы! — твердо и приветливо крикнул
генерал. — Даю вам два дня отдыха. А теперь… — он весело возвысил
голос, — по палаткам бегом марш! Ура!
Еще секунда, еще мгновение — и Ромашов пересекает очарованную нить. Музыка звучит безумным, героическим, огненным торжеством. «Сейчас похвалит», — думает Ромашов, и душа его полна праздничным сиянием. Слышен
голос корпусного командира, вот
голос Шульговича, еще чьи-то
голоса… «Конечно,
генерал похвалил, но отчего же солдаты не отвечали? Кто-то кричит сзади, из рядов… Что случилось?»
— Хорошо, ребята! — слышится довольный
голос корпусного командира. — А-а-а-а! — подхватывают солдаты высокими, счастливыми
голосами. Еще громче вырываются вперед звуки музыки. «О милый! — с умилением думает Ромашов о
генерале. — Умница!»
Посмотрев роту,
генерал удалял из строя всех офицеров и унтер-офицеров и спрашивал людей, всем ли довольны, получают ли все по положению, нет ли жалоб и претензий? Но солдаты дружно гаркали, что они «точно так, всем довольны». Когда спрашивали первую роту, Ромашов слышал, как сзади него фельдфебель его роты, Рында, говорил шипящим и угрожающим
голосом...
— Спасибо вам великое, родной мой, — сказал он дрожащим
голосом, и его глаза вдруг заблестели слезами. Он, как и многие чудаковатые боевые
генералы, любил иногда поплакать. — Спасибо, утешили старика. Спасибо, богатыри! — энергично крикнул он роте.
Вся Москва от мала до велика ревностно гордилась своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными, как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными
голосами своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей вотчиной и удельным княжеством почти считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов, свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
— Ну а вот послушайте новый анекдот еще об одном
генерале… — Все, конечно, понимают, что речь идет о Берди-Паше, тем более что среди рассказчиков многие — настоящие имитаторы и с карикатурным совершенством подражают металлическому
голосу полковника, его обрывистой, с краткими фразами речи и со странной манерой употреблять ерь на конце глаголов.
— Надумал, ваше превосходительство! — закричал он радостно, не своим
голосом, влетая в кабинет к
генералу. — Надумал, дай бог здоровья доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову!
«Спишь все, щенок, — сказал ему
генерал, но не тем громовым
голосом, после которого сыпались отеческие молнии, а так, просто.
А
генерала жалко. Из всех людей, которых я встретил в это время, он положительно самый симпатичнейший человек. В нем как-то все приятно: и его
голос, и его манеры, и его тон, в котором не отличишь иронии и шутки от серьезного дела, и его гнев при угрозе господством «безнатурного дурака», и его тихое: «вот и царского слугу изогнули, как в дугу», и даже его не совсем мне понятное намерение идти в дворянский клуб спать до света.
— Неправда-с, — воскликнул, возвышая
голос,
генерал, причем добрые голубые глаза его хотели сделаться злыми, но вышли только круглыми. — Неправда-с: вы очень хорошо знаете, о чем я вас спрашиваю, и отвечаете мне вздор!
Я не враг так называемого прогресса; но все эти университеты да семинария там, да народные училища, эти студенты, поповичи, разночинцы, вся эта мелюзга, tout ce found du sac, la petite propriete, pire que le proletariat (
генерал говорил изнеженным, почти расслабленным
голосом), voila ce qui m'effraie… вот где нужно остановиться… и остановить.
Ратмиров поднес батистовый платок к носу и грациозно умолк; снисходительный
генерал повторил:"Шалун! Шалун!"А"Вогis"обратился к даме, кривлявшейся в пустом пространстве, и, не понижая
голоса, не изменяя даже выражения лица, начал расспрашивать ее о том, когда же она"увенчает его пламя", так как он влюблен в нее изумительно и страдает необыкновенно.
"Господину Литвинову наше почтение!" — раздался вдруг насмешливый
голос с высоты быстро катившегося"дог-карта". Литвинов поднял глаза и увидал
генерала Ратмирова, сидевшего рядом с князем М., известным спортсменом и охотником до английских экипажей и лошадей. Князь правил, а
генерал перегнулся набок и скалил зубы, высоко приподняв шляпу над головой. Литвинов поклонился ему и в ту же минуту, как бы повинуясь тайному повелению, бегом пустился к Ирине.
— Скоро четыре часа, ma chere amie, а ты еще не одета — нас княгиня ждать будет, — отвечал
генерал и, изящно нагнув перетянутый стан в сторону Литвинова, с свойственною ему почти изнеженною игривостью в
голосе прибавил: — Видно, любезный гость заставил тебя забыть время.
С каким удивлением он должен был прислушиваться к собственному
голосу, когда говорил извозчику: на Литейную — двугривенный! — к этому
голосу, который привык возглашать: к генерал-аншефу такому-то — четвертак!
— Все эти предложения князя, конечно, очень лестны и заманчивы, — отвечала она насмешливым
голосом. — Но, по несчастью, я никак не желаю сына моего видеть ни действительным статским советником, ни генерал-майором, а желаю, чтобы он был человек и человек немножко получше отца своего.
Он как-то притворно-радушно поклонился дяде, взглянул на
генерала и не поклонился ему; улыбнулся тетке (и улыбка его в этом случае была гораздо добрее и искреннее), а потом, кивнув головой небрежно барону, уселся на один из отдаленных диванов, и лицо его вслед за тем приняло скучающее и недовольное выражение, так что Марья Васильевна не преминула спросить его встревоженным
голосом...
— Так, так! Это было при Яжелбицах! — воскликнули в один
голос все
генералы, словно чем-то обрадованные.
— Погодите, пожалуйста, может, что-нибудь понадобится, — сказала она нам и ушла в спальную
генерала. В
голосе ее слышалось беспокойство.
Раздавшееся шушуканье в передней заставило
генерала вскочить и уйти туда. На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную, на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный
голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.
Татьяна Васильевна терпеть не могла гастрономических восторгов мужа и с отвращением всегда говорила, что он не для того ест, чтобы жить, но для того живет, чтобы есть. С приближением к Любаньской станции
генерал, впрочем, не вытерпел и, как-то особенным образом встрепенувшись и взяв Бегушева за руку, проговорил ему почти нежным
голосом...
— А вышло, cher cousin [дорогой кузен (франц.).], нехорошо!.. — продолжал
генерал грустным
голосом. — Ефим Федорович страшно на меня обиделся и, встретясь вскоре после того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и на самой службе: теперь, какое бы то ни было представление от моего ведомства, — Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой разбивает все в пух…
Все это
генерал говорил очень невеселым
голосом.
— Так наша поездка в Елисейские поля, может быть, не состоится? — произнес
генерал невеселым
голосом.
Граф Хвостиков хотел было что-то такое возразить
генералу, но в это время по дому раздалось беганье, затем шлепанье башмаков и в заключение лай по крайней мере пяти собачьих
голосов.