Неточные совпадения
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети,
оставшись одни, стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном в рот. Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им не из чего будет пить чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они умрут с
голоду.
Так, томимый
голодом в изнеможении засыпает и видит перед собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче; но только проснулся — мечта исчезает…
остается удвоенный
голод и отчаяние!
«Что делать, что мне делать — войдите в мое положение: у меня пяток баранов
остался, три свиньи, пятнадцать уток и всего тридцать кур: изо ста тридцати — подумайте! ведь мы с
голоду умрем!» Видя мою задумчивость, он не устоял.
Чукчи
остаются до сих пор еще в диком состоянии, упорно держатся в своих тундрах и нередко гибнут от
голода, по недостатку рыбы или зверей.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и с
голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле
останешься?
Голодные, очевидно, плохо рассуждали и плелись на заводы в надежде найти какой-нибудь заработок. Большинство — мужики, за которыми по деревням
оставались голодавшие семьи. По пословице,
голод в мир гнал.
Иначе — ведь это ужасно — мы
остаемся в неразрешимой дилемме: или умереть с
голоду, броситься в пруд, сойти с ума, — или же убить в себе мысль и волю, потерять всякое нравственное достоинство и сделаться раболепным исполнителем чужой воли, взяточником, мошенником, для того чтобы безмятежно провести жизнь свою…
Заморив наскоро
голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж
оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
В один из самых тяжелых моментов своего мудреного существования, когда Прозоров целых полгода
оставался без всяких средств и чуть не сморил семьи
голодом, ему предложили урок в очень фешенебельном аристократическом семействе, — именно: предложили преподавать русскую словесность скучавшей малокровной барышне, типичной представительнице вырождавшейся аристократической семьи.
— Может быть. Но во всяком случае,
останусь ли я побежденным, или победителем, я в тот же вечер возьму мою суму, нищенскую суму мою, оставлю все мои пожитки, все подарки ваши, все пенсионы и обещания будущих благ и уйду пешком, чтобы кончить жизнь у купца гувернером либо умереть где-нибудь с
голоду под забором. Я сказал. Alea jacta est! [Жребий брошен! (лат.)]
Во-первых, мать давала ему денег ровно столько, сколько требовалось, чтоб не пропасть с
голода; во-вторых, в нем не оказывалось ни малейшего позыва к труду, а взамен того гнездилась проклятая талантливость, выражавшаяся преимущественно в способности к передразниванью; в-третьих, он постоянно страдал потребностью общества и ни на минуту не мог
оставаться наедине с самим собой.
Но это ни к чему путному не поведет, потому что в народе
останется одна глупость, и он, избавившись от
голода, обожрется и сдуру устроится еще хуже нынешнего.
Только и помню, что во рту у меня всегда зубы щёлкали с
голоду да холоду, на роже синяки росли, — а уж как у меня кости, уши, волосы целы
остались — этого я не могу понять.
Василий. Этаких стран я, сударь, и не слыхивал. Морок, так он Мороком и
останется, а нам не для чего. У нас, по нашим грехам, тоже этого достаточно, обморочат как раз. А знают ли они там холод и
голод, вот что?
Он в одном месте своих записок сравнивает себя с человеком, томимым
голодом, который «в изнеможении засыпает и видит пред собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче… но только проснулся, мечта исчезает,
остается удвоенный
голод и отчаяние…» В другом месте Печорин себя спрашивает: «Отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?» Он сам полагает, — оттого что «душа его сжилась с бурями: и жаждет кипучей деятельности…» Но ведь он вечно недоволен своей борьбой, и сам же беспрестанно высказывает, что все свои дрянные дебоширства затевает потому только, что ничего лучшего не находит делать.
Анна. Нет, плохо знаешь! Все еще ты ребячишься. А ребячиться тебе уж не то что стыдно, а как-то зазорно глядеть-то на тебя. Богатая девушка прыгает, так ничего, весело; а бедная скачет, как коза, так уж очень обидно на нее. Что было, то прошло, того не воротишь; а впереди для тебя — нечего мне скрывать-то — и сама ты видишь, ничего хорошего нет. Жить с нами в нищете, в холоде, в
голоде тебе нельзя. И
остается тебе…
Ах, не жаль-то мне роду, племена,
Не жаль-то мне родимой
сторонушки:
Мне жаль-то малое дитятко;
Останется дитятко малешенько,
Малешенько дитятко, глупешенько.
Натерпится холода и
голода.
— Итак, значит,
остается одно: мириться с одиночеством, — вздохнул я. — Один в поле не воин. Ну, что ж! Попробую и один воевать. Авось война с
голодом будет более успешна, чем война с равнодушием.
Мне прокричали «ура» на прощанье. Последним теплым взглядом я обменялся с Нелюбовым. Пошел поезд, и все ушло назад, навсегда, безвозвратно. И когда стали скрываться из глаз последние голубые избенки Заречья и потянулась унылая, желтая, выгоревшая степь — странная грусть сжала мне сердце. Точно там, в этом месте моих тревог, страданий,
голода и унижений,
осталась навеки частица моей души.
— Хо, хо! И тараканы мрут? Значит, аж крошек не
осталось, всё поели? Ловко едите. А вот работаете, должно, погано. Потому, как хорошо работать станешь, не будет
голоду, — Тут, кормилец, главная причина — земля. Не родит. Высосали землю-то мы.
На своей стороне у ней не было ни кола, ни двора, ни угла, ни притула [Притул, или притулье, — приют, убежище, кров; происходит от глагола «притулять», имеющего три значения: прислонить или приставить, прикрыть или приютить.]; одно только и
осталось за душой богачество: наготы да босоты изувешаны шесты, холоду да
голоду анбары полны…
В глубоких ухабах или под раскатами столбовых дорог то и дело, бывало, валяются ободранные «падла» и над ними стаями веются черные птицы, высматривающие — как бы им ухватить что-нибудь из того, что может
остаться после зубов страшно освирепевших от
голода собак.
Колебалась Лукерьюшка, но когда все пристали к ней с уговорами, выхваляя богадельню, где нет ни холоду, ни
голоду, есть во что одеться, есть во что обуться, а жизнь ровно у птицы небесной — о завтрашнем дне и помышленья не имей, она согласилась
остаться.
Трудно передать на словах чувство
голода. По пути собирали грибы, от которых тошнило. Мои спутники осунулись и ослабели. Первым стал отставать Гусев. Один раз он долго не приходил. Вернувшись, я нашел его лежащим под большим деревом. Он сказал, что решил
остаться здесь на волю судьбы. Я уговорил Гусева итти дальше, но километра через полтора он снова отстал. Тогда я решил, чтобы он шел между казаками, которые за ним следили и постоянно подбадривали.
Судья отвернулся и принялся за ягоды. Цвибуш и Илька вышли со двора и пошли к мосту. Цвибушу хотелось
остаться отдохнуть в деревне, но не хотелось действовать наперекор Ильке…Он поплелся за ней, проклиная
голод, щемивший его желудок.
Голод мешал ему соображать…
— Я тебе говорила, всю весну мы пробыли тут на
голоде, в Артемьевском уезде. Ну, я тебе скажу, — и насмотрелись. Жутко вспомнить. До июня пробыли там и все просадили, у кого какие были деньги; то есть, понимаешь, ни гроша ни у кого не
осталось. Ну, вот и пошли в Томилинск.
«Жалко Танечку», — думала она. Но жалость была больше в мыслях. В душе с жалостью мешалось брезгливое презрение к Тане. Нет, она, Александра Михайловна, — она не пошла бы не только из-за пятидесяти рублей, а и с
голоду бы помирала… Гадость какая! Она — честная, непродажная. И от этой мысли у нее было приятное ощущение чистоты, как будто она только что воротилась из бани. Не легкое это дело
остаться честной, а она вот сохранила себя и всегда сохранит.
Не противясь такому решению, Сафроныч решил там и
остаться, куда он за грехи свои был доставлен, и он терпел все, как его мучили холодом и
голодом и напускали на него тоску от плача и стонов дочки; но потом услыхал вдруг отрадное церковное пение и особенно многолетие, которое он любил, — и когда дьякон Савва помянул его имя, он вдруг ощутил в себе другие мысли и решился еще раз сойти хоть на малое время на землю, чтобы Савву послушать и с семьею проститься.
Он едет в голодные местности на несколько дней, чтобы на месте ознакомиться с положением и написать статью о
голоде, — увлекается, и
остается на два года, и развертывает свою знаменитую деятельность по кормлению голодающих.
Старик прыгнул в яму. Он валялся на дне, корчился в конвульсивных рыданиях и что-то кричал по-китайски. Переводчик объяснил: старик просит закопать его в яме, потому что теперь ему, все равно,
остается умирать с
голоду.
— Но откуда же я возьму вам столько денег? — прошептал несчастный. Деревня наша мала и бедна. Нам почти нечего есть. У нас
остались только худые, голодные коровы, и наши дети питаются их молоком. Если их продать, дети умрут с
голоду.
Лавочник в его же присутствии наскоро изъяснил о нем, что он «из-за Москвы», — «оголел с
голоду»: чей-то скот пригнал в Петербург и хотел там
остаться дрова катать, чтобы домой денег послать, но у него в ночлежном приюте какой-то странник украл пятнадцать рублей и скрылся, а он с горя ходил без ума и взят и выслан «с лишеньем столицы», но не вытерпел и опять назад прибежал, чтобы свои пятнадцать рублей отыскивать.
Тогда при таком ужасном известии и при виде томлений народа от
голода епископ послал самого любимого своего опахальщика к знатной прихожанке просить ее, чтобы она приходила сама и прислала как можно скорее корзины с хлебом для простонародья, но опахалыцик вернулся назад с пустыми руками и сказал, что не застал в доме знатной прихожанки никого, кроме одного болезненного раба, который сообщил ему, что госпожа его минувшей ночью, как только
осталась одна, сейчас же собралась и со всеми лучшими из слуг своих выехала ночью на шести колесницах по Канопской улице.
А он спокойно отвечает: «Спасибо, бачка», и с этим утвердился на лыжах, заложил орстель на плечи, шаркнул раз ногой, шаркнул два — и побежал. Через минуту его уже и не видно стало, и я
остался один-одинешенек среди снега, холода и совсем уже изнурившего меня мучительного
голода.