Неточные совпадения
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, — и платье не то!
Голодные,
голодные! (и, ломая руки, она указывала на
детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
— Все находят, что старше. Так и должно быть. На семнадцатом году у меня уже был
ребенок. И я много работала. Отец
ребенка — художник, теперь — говорят — почти знаменитый, он за границей где-то, а тогда мы питались чаем и хлебом. Первая моя любовь — самая
голодная.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что в то время, как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и
дети их в скуфеечках перед скорой
голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот дом.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и женщину с
детьми без мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться в любовницы господам; вспомнил отношение ее к
детям, приемы отвоза их в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма
ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны были заставить работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей
голодной коровой.
Целую ночь снилась Привалову
голодная Бухтарма. Он видел грязных,
голодных женщин, видел худых, как скелеты,
детей… Они не протягивали к нему своих детских ручек, не просили, не плакали. Только длинная шея Урукая вытянулась еще длиннее, и с его губ сорвались слова упрека...
Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет
голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, — и уж, конечно, ты можешь с гордостью указать на этих
детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя твое.
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу,
голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего
ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
— Если бы вы только могли видеть, Болеслав Брониславич! — говорила Устенька со слезами на глазах. — Голодающие
дети, голодающие матери, старики, отцы семейств… Развивается
голодный тиф.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек
детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе,
голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
Там, в подвалах, пьянствуют с ними их
голодные и битые жены, тут же пищат
голодные грудные их
дети.
Запомнилась картина: у развалин домика — костер, под рогожей лежит тело рабочего с пробитой головой, а кругом сидят четверо
детей не старше восьми лет и рядом плачущая беременная мать.
Голодные, полуголые — в чем вышли, в том и остались.
Один убил по бродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков, защищая свою свободу, жизнь, нередко умирая от
голодной смерти; а другой режет маленьких
детей из удовольствия резать, чувствовать на своих руках их теплую кровь, насладиться их страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом.
Тут мы имеем дело с вырождением вследствие непосильной борьбы за существование; это вырождение от косности, от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания, когда озябший,
голодный, больной человек, чтобы спасти остатки жизни, чтобы сберечь своих
детей, инстинктивно, бессознательно хватается за все, чем только можно утолить голод, согреться, разрушает все, не думая о завтрашнем дне…
Из мокрой слизистой норы выползла противная, бородавчатая, цвета мрака, жаба… Заныряла в воздухе летучая мышь, заухал на весь лес филин, только что сожравший маленькую птичку, дремавшую около гнезда в ожидании рассвета; филину вторит сова, рыдающая больным
ребенком. Тихо и жалобно завыл
голодный волк, ему откликнулись его товарищи, и начался дикий лесной концерт — ария полуночников.
Продолжая закладываться, кое-как, впроголодь, он добился до Масленицы. В это время
дети расхворались, жена тоже простудилась в сыром номере. А места все не было, и в перспективе грозил
голодный пост.
— Не знаю, право… но я мать: зачем меня ронять при
детях? Я ей ответила, что тоже утром занималась: она молилася за Настеньку и вклад монастырю дала, а я писала управителю, чтобы он
голодным хотетовским мужикам бесплатно по четверти хлеба на семена роздал за Настино здоровье… всякий, значит, свое сделал…
Воздерживаюсь от передачи жестоких выходок забалованного самодура. О них может дать некоторое понятие его отношение в минуты раздражения к собственной семье. Находя пирожки к супу или жаркое неудачным, он растворял в столовой окно и выбрасывал все блюдо борзым собакам, причем не только жена и
дети, но и мать Вера Алекс, оставались
голодными.
Мы все, например, очень хорошо знали, что
детям жандармского полковника, с тем же жандармом, присылали всегда из родительского дома и котлет и жареной курицы, вкусный запах которых, пробиваясь из оловянной миски, сильно раздражал наши
голодные ноздри; но что ел Иосаф и где совершал этот акт, никому было не известно!
— Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за
голодных и больных
детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони; их
дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сот-ни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх.
— Отзовись, неведомый! — гудел и надрывался дрожащий колокол. — Отзовись, могучий и жалостливый! Взгляни на прекрасную землю: печальна она, как вдовица, и плачут ее
голодные, обиженные
дети. Каждый день всходит над землей солнце и в радости совершает круг свой, но весь великий свет его не может рассеять великой тьмы, которой полно страдающее сердце человека. Потеряна правда жизни, и во лжи задыхаются несчастные
дети прекрасной земли. Отзовись, неведомый! Отзовись, могучий и жалостливый!
Звонок к завтраку — для нас одних. Начальницы спят. Завтракаем одни с Марией. Завтрак, как всегда, овсяный кофе без сахара (который весь пансион целиком, “добровольно” и раз навсегда, кажется, в день своего основания, уступил “бедным
детям”) и хлеб без масла, но зато с каким-то красным тошным растительным клеем, который ест без отвращения и, когда удается, за всех, то есть слизывает у всех, только вечно
голодная, несчастная, всеядная, на редкость прожорливая бразилианка Анита Яутц.
Как только баба обманом угомонила
детей и ее старшие ребятишки уснули с
голодным брюхом, она взяла своего грудного мальчика, дрожавшего в ветошках, положила его к себе на колени и дала ему в ротик грудь, а возле себя положила на стол хлебный ножик.
Дети же у бабы были погудочки — все мал мала меньше: старшей девочке исполнилось только пять лет, а остальные все меньше, и самый младший мальчишка был у нее у грудей. Этот уж едва жил — так он извелся, тянувши напрасно иссохшую материну грудь, в которой от голода совсем и молока не было. Очевидно, что грудной
ребенок неминуемо должен был скоро умереть
голодною смертью, и вот на него-то мать и возымела ужасное намерение, о котором я передам так, как о нем рассказывали в самом народе.
В
голодный год она заблажила тем, что не продала ни пуда муки, а все искормила на детских мужиков, над которыми она была опекуншею, и завела такое баловство, что все мужики и бабы приводили с собою к ней на двор своих
детей и все у нее наедались.
Во время страшного по своим ужасам «
голодного (1840) года» я был
ребенком, но однако я кое-что помню, — по крайней мере по отношению к той местности, где была деревенька моих родителей — в Орловском уезде Орловской же губернии.
Пекла наш «господский хлеб» та птичница Аграфена, из однодворок, о которой упоминалось выше, — та, которая видела сны и первая запророчила быть
голодному году. Она — напоминаю опять — имела право уйти от нас, но жила на положении крепостной, потому что у нее были
дети, прижитые с крепостным мужем, и в числе их была та Васёнка, которую «бог взял», о чем сейчас и будет предложено, как это случилось.
— Каша действительно подправлена испорченным, горьким маслом.
Дети совершенно правы, — проговорила она тем же спокойным тоном, — надо попросить Екатерину Ивановну дать им к чаю бутерброды с колбасою, а то они
голодные останутся нынче.
«Как они все уверены, — и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что в то время, как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и
дети их, в скуфеечках, перед скорой
голодной смертью, старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый, ненужный дом какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их».
Голодные Цвибуш и Илька не заставили долго просить себя. Они с жадностью
голодных неблаговоспитанных
детей набросились на закуску и через пять минут уничтожили всё, кроме небольшого кусочка колбасы. Этот кусочек был пощажен Цвибушем для закусывания после водки.
А художественная литература то же самое изображает чувствительно: умирает рабочий, —
дети голодные, жена плачет, грязь кругом, сырость, есть нечего.
Сейчас пришел
голодный старик, которого я немножко люблю, и просит еды, которую я берегу на ужин мною любимым
детям; как мне взвесить требования сейчасной менее сильной любви с будущими требованиями более сильной любви?
— Но откуда же я возьму вам столько денег? — прошептал несчастный. Деревня наша мала и бедна. Нам почти нечего есть. У нас остались только худые,
голодные коровы, и наши
дети питаются их молоком. Если их продать,
дети умрут с голоду.
Человек тонущий, который хватается за другого и потопляет его, или изнуренная кормлением
ребенка голодная мать, крадущая пищу, или человек, приученный к дисциплине, который по команде в строю убивает беззащитного человека, представляются менее виновными, т. е. менее свободными и более подлежащими закону необходимости, тому, кто знает те условия, в которых находились эти люди, и более свободными тому, кто не знает, что тот человек сам тонул, что мать была голодна, солдат был в строю и т. д.
Знать ли, что спокойствие и безопасность моя и семьи, все мои радости и веселья покупаются нищетой, развратом и страданиями миллионов, — ежегодными виселицами, сотнями тысяч страдающих узников и миллионом оторванных от семей и одуренных дисциплиной солдат, городовых и урядников, которые оберегают мои потехи заряженными на
голодных людей пистолетами; покупать ли каждый сладкий кусок, который я кладу в свой рот или рот моих
детей, всем тем страданием человечества, которое неизбежно для приобретения этих кусков; или знать, что какой ни есть кусок — мой кусок только тогда, когда он никому не нужен и никто из-за него не страдает.
Побросав семьи, родителей, жен,
детей, одевшись в шутовские одежды и подчинив себя власти первого встречного человека, высшего чином, холодные,
голодные, измученные непосильными переходами, они идут куда-то, как стадо быков на бойню; но они не быки, а люди.
И представилось ему то, что было в его жизни:
голодные лица
детей, попреки, каторжный труд и тупая тяжесть под сердцем, от которой хочется пить водку и драться; и оно будет опять, будет долго, будет непрерывно, пока не придет смерть.
Проезжий. Уж это как сам знаешь. Если у тебя самого
дети голодные, так известное дело, прежде своих накормить.
И снова с визгом бросалась на дом, выла в трубе
голодным воем ненасытимой злобы и тоски и обманывала: у нее не было
детей, она сожрала их и схоронила в поле, в поле…
Еще труднее, для меня по крайней мере, представить себе, что происходит в головах и сердцах других — тех людей, которые считают нужным предписывать такие мероприятия и исполнять их, т. е. воистину не зная, что творят, — отнимать изо рта хлеб милостыни у
голодных, больных, старых и
детей…
А я этого спокойствия не понимаю, и мне больно представить, как шли они по дорогам и сейчас еще идут, со скрипом возов, с плачем и кашлем простуженных
детей, с мычанием и ревом
голодной домашней скотины.