Неточные совпадения
Весело хлопотали
птицы, обильно цвели цветы, бархатное небо наполняло сад голубым сиянием, и в блеске весенней радости было бы неприлично
говорить о печальном. Вера Петровна стала расспрашивать Спивака
о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами в воздухе маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
— Я ошибся: не про тебя то, что
говорил я. Да, Марфенька, ты права: грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни,
о которых в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби цветы,
птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания и в книжках, и в своей жизни…
3 часа мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун,
о которой
говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни
птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Учитель
говорил не по-швейцарски, а по-немецки, да и не просто, а по образцам из нарочито известных ораторов и писателей: он помянул и
о Вильгельме Телле, и
о Карле Смелом (как тут поступила бы австрийско-александринская театральная ценсура — разве назвала бы Вильгельма Смелым, а Карла — Теллем?) и при этом не забыл не столько новое, сколько выразительное сравнение неволи с позлащенной клеткой, из которой
птица все же рвется...
Ее бог был весь день с нею, она даже животным
говорила о нем. Мне было ясно, что этому богу легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки,
птицы, пчелы и травы; он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок.
Они рассказывали
о своей скучной жизни, и слышать это мне было очень печально;
говорили о том, как живут наловленные мною
птицы,
о многом детском, но никогда ни слова не было сказано ими
о мачехе и отце, — по крайней мере я этого не помню. Чаще же они просто предлагали мне рассказать сказку; я добросовестно повторял бабушкины истории, а если забывал что-нибудь, то просил их подождать, бежал к бабушке и спрашивал ее
о забытом. Это всегда было приятно ей.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор,
о котором я
говорил на стр. 31, сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что
птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
Во-вторых, в охотах,
о которых я сейчас
говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных
птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Я уже имел случай
говорить о сивках, особенно об их голосе, или писке, описывая весенний пролет
птицы.
К числу дичи, как я уже сказал, принадлежат не одни
птицы, но и звери, как-то: медведи, олени, кабаны, дикие козы и зайцы. Мне хорошо известны только зайцы, и
о них-то я намерен
поговорить теперь.
Такие пруды бывают иногда очень глубоки; их нельзя назвать совершенно стоячими, глухими: хотя один раз в году, а все же вода в них переменяется, но относительно к
птице о них не стоит
говорит.
— Приступая к описанию уток, считаю необходимым
поговорить о той исключительности, которою утки отличаются от других
птиц и которая равно прилагается ко всем их породам.
Во-первых,
птица вообще мало боится шума и стука, если не видит предмета, его производящего, во-вторых, токующий тетерев, особенно глухой,
о чем я буду
говорить ниже, не только ничего не слышит, но и не видит.
— Что
говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого, и священники нас, дураков, учат: «Ты,
говорит, только еще
о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел — и вселилась в тя нечистая сила: будет она твоими ногами ходить и твоими руками делать; в сердце твоем, аки
птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую девочку,
говорить с нею или молча сидеть рядом, на лавочке у ворот, — с нею и молчать было приятно. Была она чистенькая, точно
птица пеночка, и прекрасно рассказывала
о том, как живут казаки на Дону; там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец ее, слесарь, переехал в Нижний.
Замолчал, опустив голову. А Кожемякин думал: отчего это люди чаще вспоминают и рассказывают
о том, как их любили коты,
птицы, собаки, лошади, а про людскую любовь молчат? Или стесняются
говорить?
О столовых припасах нечего и
говорить: поенный шестинедельный теленок, до уродства откормленная свинья и всякая домашняя
птица, жареные бараны — всего было припасено вдоволь.
Автономов
говорил и мечтательными глазами смотрел и лицо Ильи, а Лунёв, слушая его, чувствовал себя неловко. Ему показалось, что околоточный
говорит о ловле
птиц иносказательно, что он намекает на что-то. Но водянистые глаза Автономова успокоили его; он решил, что околоточный — человек не хитрый, вежливо улыбнулся и промолчал в ответ на слова Кирика. Тому, очевидно, понравилось скромное молчание и серьёзное лицо постояльца, он улыбнулся и предложил...
— Нет, она понимает, подлая
птица, —
говорил он людям, увещевавшим его прекратить бесполезную личность к коршуну. —
О!
О! Видите, як туляется, подлец, по клетке! — указывал он на бедную
птицу, которая искала какого-нибудь убежища от преследующей ее линейки.
— Да; только в самом себе… но… все равно… Вы обобрали меня, как
птицу из перьев. Я никогда не думала, что я совсем не христианка. Но вы принесли мне пользу, вы смирили меня, вы мне показали, что я живу и думаю, как все, и ничуть не лучше тех,
о ком
говорят, будто они меня хуже… Привычки жизни держат в оковах мою «христианку», страшно… Разорвать их я бессильна… Конец!.. Я должка себя сломать или не уважать себя, как лгунью!
Лилии даже засмеялись. Они думали, что маленькая северная девочка шутит над ними. Правда, что с севера каждую осень прилетали сюда громадные стаи
птиц и тоже рассказывали
о зиме, но сами они ее не видали, а
говорили с чужих слов.
— Так и быть, я вам сообщу ужасную тайну… да… Только условие: никому не рассказывать. Правда, мне немного совестно
говорить о самом себе, но что поделаете, если я — самая умная
птица! Меня это иногда даже немного стесняет, но шила в мешке не утаишь… Пожалуйста, только никому об этом ни слова!..
Потом жандарм
говорил о близости осеннего перелёта
птиц,
о войне и болезни жены,
о том, что за женою теперь ухаживает его сестра.
По вечерам я минею или пролог читал, а больше про детство своё рассказывал, про Лариона и Савёлку, как они богу песни пели, что
говорили о нём, про безумного Власия, который в ту пору скончался уже, про всё
говорил, что знал, — оказалось, знал я много
о людях,
о птицах и
о рыбах.
Сначала
о поступке Топтыгина
говорили с негодованием (за родную трущобу стыдно); потом стали дразниться; сначала дразнили окольные, потом начали вторить и дальние; сначала
птицы, потом лягушки, комары, мухи. Все болото, весь лес.
Тихая, аскетическая жизнь подняла так фантазию Феодора, так приучила его и созерцательности, что он целые часы проводил, мечтая то
о прелестной жизни, которая готовится праведнику в обителях рая, то
о соделании всей земли одною паствою Христа, то погружался в созерцание бога и, долго теряясь в бесконечном, вдруг спускался на землю; и как хороша она ему казалась тогда, как ясно выражала Его и как понятно
говорило и это ветвистое дерево, и эта пернатая
птица!
Надо заниматься серьезными, стоящими внимания и забот людей вопросами, а не мечтами
о таком устройстве мира, в котором люди подставляли бы другую щеку, когда их бьют по одной, отдавали бы кафтан, когда с них снимают рубаху, и жили бы, как
птицы небесные, — всё это пустая болтовня», —
говорят люди, не замечая того, что корень всех каких бы то ни было вопросов именно в том самом, чтò они называют пустой болтовней.
Буддисты
говорят, что всякий грех от глупости. Это справедливо обо всех грехах, особенно же
о недоброжелательстве. Рыбак или птицелов сердится на рыбу или
птицу за то, что он не поймал ее, а я на человека за то, что он делает для себя то, что ему нужно, а не то, что я хотел бы от него. Разве это не одинаково глупо?
И
о чистоте и «идейности» животного мира внятнее всего
говорят птицы небесные, эти цветы его. уже самым своим бытием славящие Бога.
Тася, уже раз настояв на своем, теперь заспорила снова. Она хотела быть хозяином лавки и выпускать
птиц. Да, она или будет представлять хозяина птичника, или вовсе не станет играть. A Алеша пусть будет птицеловом. — Он так смешно перебирает ногами, когда бегает! — И
говоря это, она громко расхохоталась, совершенно позабыв
о том, что тот же Алеша первый уговорил детей поступить по желанию Таси.
На дворе уж восходило солнце, громко пели
птицы; слышно было, как в саду шагал садовник и как скрипела его тачка… А немного погодя послышалось мычанье коров и звуки пастушеской свирели. Солнечный свет и звуки
говорили, что где-то на этом свете есть жизнь чистая, изящная, поэтическая. Но где она?
О ней никогда не
говорили Володе ни maman, ни все те люди, которые окружали его.
Наконец он вышел. Собрав вокруг себя всех монахов, он с заплаканным лицом и с выражением скорби и негодования начал рассказывать
о том, что было с ним в последние три месяца. Голос его был спокоен, и глаза улыбались, когда он описывал свой путь от монастыря до города. На пути,
говорил он, ему пели
птицы, журчали ручьи, и сладкие, молодые надежды волновали его душу; он шел и чувствовал себя солдатом, который идет на бой и уверен в победе; мечтая, он шел и слагал стихи и гимны и не заметил, как кончился путь.
— Зачем, зачем мои сановники не
говорят мне
о том, что мои воины оставляют сиротами несчастных голодных ребятишек? — прошептал король-птица и, изнывая от жалости и гнева, метнулся дальше.
Если бы он стоял на той же высоте образования, на которой стоят эти ученые люди, он не
говорил бы тех милых пустяков:
о птицах небесных,
о подставлении щеки и заботе только
о нынешнем дне.